Ну, знаете, это просто замечательно!
— Это же из «Бедной Тоньетты», — уверял Полли.
— Гляди ты, какой молодец наш капельмейстер, а я и не знал!
Когда пение кончилось, все головы поднялись вверх, послышалось сдержанное: «Браво, маэстро!» — а между тем дон Таддео в своем переливчатом, искрящемся парчовом одеянии еще с большим смирением сгибался перед алтарем, и руки его все исступленнее тянулись ввысь.
— Сниди, дух святой!
Бормоча, он омыл руки.
— Orate, fratres! [14] — раздался его возглас, а за ним — нарастающее звучание хора:
— Sanctus! Sanctus! Sanctus! [15]
Взволнованная тишина ожидания. Женщины перешептывались, по рядам мужчин пробежал тревожный трепет… И вот звон колокольчика.
В едином порыве все соскользнули со скамей, с карнизов и ступенек. Слышно было, как стукнули костыли старушки Ноноджи, повалившейся на колени, явственно похрапывающую синьору Джоконди дочери растолкали второпях и потянули за собой вниз. Все опустили головы — дон Таддео высоко поднял сверкающую чашу. Ее белое донышко глядело сверху на прихожан, словно помутившееся око спасителя, и рядом с ним в наступившей долгой тишине померкли от усталости и горя глаза священника.
— И остави нам долги наши, — произнес он чуть слышно. С величайшим напряжением, раскинув руки, словно на кресте, обратился он ко всей толпе: «Pax Domini!» [16] И уже под кашель прихожан, дружно спешивших к выходу, под шум отодвигаемых стульев и шарканье ног хор откликнулся на его молитву:
— Но избави нас от лукавого…
Аптекаря толпа одним из первых вытеснила на улицу.
— Что с тобой? О чем ты плачешь? — спросил его Полли.
— Ах, как чудно прозвучал Agnus Dei! [17] И вся месса, — до чего же она трогательна и поучительна! Давно я ничего этого не слышал.
И так как с той же волной вынесло и его жену, он обнял ее и влепил ей в правую и левую щеку два смачных поцелуя. Она приняла эти изъявления любви с отменной кротостью.
— Все это меня не волнует, — сказал Полли. — Главное — адвокат. Надо пойти за ним. — Он направился к Малагоди, канатчику и к Скарпетте. — Что вы скажете, господа? Настало время заключить мир. Этого требуют дела, и, наконец, ведь мы же люди!
— Ну что ж, мы не против, — отвечали те. — Из-за этих неурядиц крестьян совсем не видно в городе, даром что сегодня воскресенье. От этого страдаете вы, но и мы страдаем.
Перед храмом кум Акилле остановил булочника Крепалини с его друзьями.
— Уж не думаете ли вы, что адвокат станет вам мстить? Вы его не знаете. Адвокат благороднейший человек, настоящий рыцарь.
— Я ручаюсь за моего друга, — вмешался аптекарь. — Он непременно возобновит вашу монополию.
Однако булочник только почесал в затылке и постарался затеряться в толпе, которая поздравляла капельмейстера. Маэстро прислонился к стене храма и, остужая горячие ладони о камень, смущенно улыбался. «Так, значит, моя музыка внушила им возвышенные чувства, — думал он. — Их страсти очистились, мир воцарился в их душе. А я — я погибал от любви, когда писал свою мессу, погибал из-за Флоры Гарлинда».
Так как маэстро хранил молчание, поздравители постепенно разошлись, а он все еще стоял у стены и улыбался в пространство. Как вдруг к нему, сияя благоволением, подошел кавальере Джордано и протянул ему украшенную перстнем руку.
— Маэстро, у меня для вас приятное известие; оно прибыло со вчерашней почтой, но я решил подождать успеха вашей мессы, чтобы увенчать ваш триумф. Маэстро… — И с блаженно легким жестом, словно взмахнув волшебной палочкой — Вы ангажированы труппой Монди-Берленди на место второго дирижера оркестра и едете с ними в Венецию на осенний сезон.
Улыбка застыла на лице капельмейстера. Кавальере Джордано призывал стоявших поблизости в свидетели радостного события.
— Ну, что вы скажете? Не правда ли, заслуженное отличие! Наш маэстро Дорленги не только талант, он еще и на редкость симпатичный талант.
Все согласились с этим. Синьора Камуцци толкнула синьору Парадизи.
— Ах, синьора Аида, мы только что говорили, что месса маэстро настроила нас на особо благочестивый, ладно вот он уже нас покидает.
— Что ж, это в порядке вещей, — сказала Флора Гарлинда. Большие голубоватые круги вдруг легли под ее глазами, которые смотрели очень сурово, тогда как оттянутые от десен губы пытались изобразить улыбку. Она схватила безжизненную руку капельмейстера и сильно ее тряхнула. — Я так и думала, что он всех нас обгонит. Хоть я тоже отстала, маэстро, прошу не забывать меня. Кстати, я немало для вас сделала. Ведь это я подала малютке Рине мысль о труппе Монди-Берленди. Надеюсь, вы еще помните служаночку Рину, которую вы, маэстро, так любезно уступили кавальере Джордано?
Кругом смеялись. Старый Цеккини прыснул. Капельмейстер неожиданно повернулся и побежал. Обогнув храм, он припал к стене: видно было, как вздрагивает у него затылок. Кавальере Джордано поспешил за ним с распростертыми объятиями.
— Мой милый Дорленги, не обращайте внимания. Это ошибка, уверяю вас, и только ваш незаурядный талант…
— Оставьте, кавальере, это от неожиданного счастья… У меня нервы сдали. А к тому же…
Он тыкался во все стороны, как слепой, хватался за лоб и стонал, точно от сильной боли.
— Я ославил вас, подвел под беду, — вас, моего благодетеля!
Кавальере зашмыгал носом.
— То есть как это, мой милый? Объяснитесь!
Но капельмейстер, приставив кулаки к вискам, только стонал: «О! О!»
С площади доносились крики:
— Мы хотим мира! Мы хотим адвоката!
И ответный рев Савеццо:
— Если вы его позовете, я сделаю так, что вы первыми падете жертвой его мести.
Кавальере Джордано испуганно оглянулся.
— Чего мне бояться? Но говорите же — вы обязаны сказать!
— Портной… — Капельмейстер закрыл рот ладонью и выдавливал слова сквозь стиснутые пальцы. — Я был вне себя, я не знал, как ответить ему на оскорбление… И тогда я сказал ему, что его жена обманывает его с вами.
Старый тенор разразился блеющим смехом.
— Ну что ж, это недалеко от истины.
— Но портной безумствует. Он убьет вас!
Лицо старика вытянулось. Он растопырил пальцы.
— Да ведь это неправда! Клянусь вам, это неправда! Возможно, я и пытался. Я не отрицаю, я…
— Мы хотим адвоката! Ведите его сюда! Замолчи, интриган!
Капельмейстер и кавальере Джордано бегали друг за дружкой, ломая руки.
— Уж эти мне молодые люди, — плакался старик. — Сразу теряют голову! А все темперамент! Горячая кровь! Ну и удружили!
— Что я наделал! — стонал капельмейстер.
Наконец старик остановился, голова его тряслась от гнева.
— Так-то вы цените мои благодеяния! Низкий, бесчестный человек! — И тут же, обессилев и чуть не плача — Он убьет меня! Куда мне спрятаться? Ах, недаром я предчувствовал, что мне придется здесь умереть, в этом городе, где меньше, чем сто тысяч жителей, и где меня окружает тайна. А все проклятая Невидимка, она хочет погубить меня рукой портного.
Вдруг он повернулся и, с трудом передвигая ноги, направился к Корсо. Он силился бежать, но все не двигался с места.
На углу показалась синьора Камуцци.
— Кавальере! — Она догнала его и зашептала — Ради бога, не туда. Там портной.
А когда он со стоном повернул обратно:
— На площади много народу. Там вы будете в безопасности. Хорошо, что вы сегодня уезжаете.
— Какое там! Никуда я теперь не уеду!
— Надо принять меры. Я могла бы спрятать вас у себя. Но портной знает, где вы живете…
— Спасите меня!
Старик уцепился за ее руку. Она только качала головой.
От большой кучки бурно жестикулирующих горожан, обуреваемых противоречивыми чувствами и мечущихся по площади туда и сюда, отделились Полли и Аквистапаче.
— Дело решенное: мы идем к адвокату!
— И зря идете! — кричал Савеццо. — Адвокат арестован, его отправят на каторгу. — Выхватив из нагрудного кармана пачку грязных бумажек, он обильно послюнил палец. — Вот его исповедь, он сам признался в поджоге!
Толпа отпрянула и вдруг снова кинулась к нему.
— Покажи! Где написано?
— Врет он! — загремел аптекарь, вырывая у Савеццо бумаги и размахивая ими в воздухе. — Савеццо сам это написал. Теперь вы видите, какой он негодяй! Не адвоката, а его надо упечь на каторгу. — Он поднял руку, чтобы утихомирить толпу, стукнул деревяшкой и закричал с такой натугой, что на лбу у него вздулись жилы: — Оставьте его! Не трогайте! Подивитесь лучше доброте адвоката. Он прощает всех, кто злоумышлял против него: даже этого подлеца, он прощает и отдает ему назад его бумажки.
И старик величественно протянул всю пачку Савеццо, который косил больше обычного. Народ зааплодировал.
— Браво! Тащите сюда адвоката!
— Скажите, кавальере, — продолжала между тем синьора Камуцци, — капельмейстер не назвал портному вашего имени, ведь так? Тому известно только, что у жены его обретается какой-то тенор. Но ведь вас двое. Ну так пошлите туда второго! — И так как певец смотрел на нее с недоумением: — Пошлите его, пусть принесет жене портного извинения от вашего имени. Пусть даст ей урок вместо вас, пусть делает что хочет, а мы напустим на него портного. Да не станет он вдаваться в расспросы, что и как… Он потеряет рассудок…
— Но ведь это же убийство! — воскликнул кавальере и отступил на шаг.
Синьора Камуцци пожала плечами.
— Я советую вам по вашей же просьбе. Вам не кажется, что это портной стоит вон там, за поворотом в уличку Лучии-Курятницы? Он, кстати, смотрит сюда. Боже, какие у него глаза!
— Помогите мне! Я сделаю все, что вы прикажете!
— Мужайтесь, кавальере! Я сейчас пойду и постараюсь его успокоить. Ах, его уже нет там! Куда же он делся? Во всяком случае, вы предупреждены!
Негоциант Манкафеде пустился вдогонку за Полли и аптекарем.