Нарядила каждую сосну.
И не только лес зиме поддался,
Даже люди, взятые в полон,
Белизной утешились.
Остался
Неутешным только Харитон…
Не звони,
Не наводи истомы!..
Как пойти ей на такой набат,
Если каждый след ее от дома
Заприметит пасмурный Игнат?!
Но была в надрывном звоне сила,
Пред которой Глаша не вольна.
Вышла на крыльцо,
С крыльца ступила,
На окно лицо оборотила,
Стала к кузне пятиться она.
Видишь, муж,
Домой ведут следочки.
Пятится —
И в луночке любой
Тяжело печатаются строчки
Валенок, простеганных тобой.
Пятится она к желанной цели.
И больнее, чем дано рукам,
Белый снег
Поднявшейся метели
Бьет ее с размаху по щекам.
Только бы дойти,
Не оступиться!..
А метель, проклятая, метет,
Индевеют темные ресницы,
Стынут слезы,
Но она идет…
* * *
Берегись, жена,
Придет расплата
За твою бессовестную ложь!..
С пулями хитрившего солдата
Ложным следом ты не проведешь.
Десять лет ему, солдату, лгали,
Правду-матку пряча за мундир,
Десять лет солдатом помыкали.
Нынче сам он бог и командир!
Ты солдата не смягчишь слезами,
Он еще свою покажет власть…
Ведь недаром под его усами
Горькая усмешка прижилась.
У него своя игра с женою:
Упредил и не шумит пока,
Чтобы этой ложной тишиною,
Как на фронте,
Обмануть врага.
Стоит лишь солдату отлучиться,
Сделать вид, что конь его умчал,
Харитон в окошко постучится…
Так и вышло,
Дед мой постучал.
Глаша стук условный не забыла,
Выбежала в сенцы в чем была.
Торопливо двери отворила,
В горницу, как прежде, провела.
Не успел желанный гость раздеться,
Не успел прижать ее к груди,
Стук раздался…
Никуда не деться.
Может, кто другой?
Пересиди.
Вышла Глаша.
Руки, леденея,
Поступают с мыслями не в лад.
Отворила.
Вырос перед нею
С прежнею усмешкою Игнат.
Прошагал лениво мимо Глаши,
Не сказав ни слова, не кивнув.
Прошагал в передний угол,
Даже
В круглые глаза не заглянув.
Он своей не изменил походки
И спокойно, будто не был зол,
Полную бутыль казенной водки
Из кармана
Выставил на стол.
Шубу снял.
И молвил тихо, странно,
Словно пересиливая хворь:
— Принеси-ка, Глаша, два стакана
Да закуску малую спроворь.
И легли,
Храненные особо,
На тарелку,
Словно близнецы,
В золотистых крапинках укропа
Крепкого посола огурцы.
Одарил улыбкою скупою,
От которой набежала дрожь,
Положил Игнат перед .собою
Вместо вилки свой солдатский нож.
И сказал, давая волю блажи:
— Харитон! Не прячься, выходи.
Посидел, помиловался с Глашей,
А теперь со мною посиди!..
Поначалу будто и не слышал,
А потом, намучившись в углу,
Поразмыслил Харитон и вышел
Из веселой горенки к столу.
А Игнат полюбовался зельем
И спросил, не торопясь разлить:
— Что же, как жену с тобою делим,
Так и водку поровну делить?
Два стакана
В тайном гореванье
Разом над столом приподнялись.
Стукнулись шлифованные грани,
Звякнули —
И мирно разошлись.
Молча выпили по мере русской.
Тут Игнат, недобрый глаз окосив,
Острием ножа поддел закуску,
Сунул в губы гостю:
— Закуси!.. —
Замер гость.
И зубы сжались сами.
Напрягая шею, не дыша,
Огуречный ломтик он губами,
Мускулом не дрогнув, снял с ножа.
Гость жует.
Игнат ему ни слова.
С гневом, накопившимся в душе,
Снова наливает он…
И снова
Подает закуску на ноже.
— Закуси!.. —
И снова испытанье,
Но теперь в жестокой тишине
Каждый слышит трудное дыханье
Глаши,
Прислонившейся к стене.
Вновь полны стаканы.
С третьим звоном,
С третьим подношением ножа,
Глаша на пол рухнула со стоном…
Встал Игнат.
— Ну, погостил — и ша!..
* * *
Что теперь?
Куда податься силе
С первой сединою на висках?
Самого поймали и скрутили,
Как того, Царькова, рысака.
После угощения солдата
Стала Харитону жизнь тошна:
Страшен был не острый нож Игната,
А неволя Глашина страшна.
Радость жизни обернулась пыткой.
Харитону тоже нелегко…
И с полатей дети — Мотька с Митькой
С любопытством смотрят на него.
Жаль их! Жаль…
Но ни душой, ни телом
Вновь он не приклеится к жене.
Два куска железа,
Что ни делай,
Не сварить на маленьком огне.
Так бы жил,
Тяжелый и суровый,
В чистоте любви непогрешим…
Надоумил человек торговый,
Ехавший с обозом на Ишим.
Он сказал:
Мол, зря тут держишь силу.
В той сторонке, где встает заря,
Набредешь на золотую жилу —
И дойдешь, богатый, до царя.
Сесть с тобою он сочтет за благо, —
Золото и для царей не сор.
Будешь кушать царскую кулагу
И вести неспешный разговор.
То да се…
Поскольку он в короне,
Так и быть уж, сделаешь поклон,
Намекнешь о Глаше, о законе.
Царь мигнет —
И побоку закон.
Пригревая,
Шла весна полями,
С появленьем первой теплоты
Желтыми мохнатыми шмелями
Вылупились вербные цветы.
Шла весна
Под спевку птичьих хоров,
Осыпая почками кусты.
Шла весна
И с тихих косогоров
Скапывала белые холсты.
Вот и Пасха.
Дни загорячели,
Загуляли люди на селе,
Закачались на яру качели.
Кто плясал, кто пел навеселе.
В пестроту дешевенького ситца,
Невеселый, сдержанный в речах,
Вышел Харитон
С людьми проститься,
Вынес Митьку с Мотькой на плечах.
Нес их от лужайки до лужайки,
Нес их к яру, выйдя на межу.
— Ухожу!
Детей не обижайте,
Не от них — от горя ухожу… —
Нес любимых,
На себя похожих.
И все трое — головы в поклон.
— Тышша поманила, Харитоша? —
Как услышал, замер Харитон
И сказал, подняв детей повыше:
— Вот моя тышша!..
И вот моя тышша!..
И ушел.
Он был на это волен…
Долго-долго, бледная с зимы,
Глаша из-за тонких частоколин
Все смотрела вслед, как из тюрьмы…
Проводила тайными слезами,
Пожелала, чтоб дошел до той,
Где-то за горами и лесами
Скрытой богом
Жилы золотой.
* * *
Взяли жизнь
Таежные химеры.
Не ему везло — везло другим.
Ни в одном краю миллионера
Не встречали с именем таким.
День за днем
У памяти на страже,
Верст на сотни вставшие подряд,
Здесь, в тайге,
И в Марьевке для Глаши
Сосны одинаково шумят.
Лунными
Тревожными ночами
Снится ей один и тот же сон:
За рекой с неслышными речами
Одиноко ходит Харитон.
Дальний берег
Залит лунным светом.
Манит он ее, зовет: «Иди!..»
А она на берегу на этом
И никак не может перейти.
Весть пришла:
Живет он небогато,
Не дается золото ему,
И сбежала Глаша от Игната,
Не во сне сбежала —
Наяву.
И никто не рассказал толково,
Как ей отыскать любовь свою.
Думала, красивого такого
Разве же не знают в том краю!
Мир огромен.
Как под низкой тучей,
Что черна была и тяжела,
Шла Глафира по тайге дремучей,
К Харитону шла —
И не дошла…
Но уже
Решительно ступала
Революция с ружьем в руке,
Топором крестьянским прорубала
Просеки в нехоженой тайге.
Гордый дед мой,
Натрудив ладони,
Самородных жил не отворил,
Но с царем о Глаше,
О законе
Все же Харитон поговорил.
Верю:
Вспоминая о Глафире,
Шел он в бой…
И где-то у Читы
В павшем партизанском командире
Признавали дедовы черты.
1957
ДУСЯ КОВАЛЬЧУК
— Куда идет этот трамвай?
— На улицу Дуси Ковальчук.
Пора и в путь.
А снег завел пургу,
А снег замел
Приобские овраги,
И кровь друзей
Алеет на снегу,
Напоминая
Созванные флаги.
Простому люду
Городских лачуг
Ни с Колчаком,
Ни с Гайдою
Не спеться.
И холодеет
Дуся Ковальчук,
Прислушиваясь
К собственному сердцу.
Легко ли,
Ровно ли оно стучит?
К нему потайно
Из особой связки
Партийным людям
Розданы ключи
В Москве,
В Иркутске,
В Омске,
В Красноярске…
Она их ждет.
Она давно их ждет,
Прикрывшись,
Как броней,
Подпольной кличкой.
Не открывайся,