Друг доверялся мне в бреду.
Играла музыка тревожная,
Должно быть, в городском саду.
Пьянел он:
— Брови соколиные,
На взлете загнутые вниз… —
Я подсказал:
— Ресницы длинные,
И даже тени от ресниц. —
Мой друг заветное выкладывал,
Описывал мне красоту,
А я бледнел, я предугадывал
За новой новую черту.
Секрет друзей
Не пропуск разовый,
Не на день в душу он впустил.
— Ну, друже, ты теперь рассказывай!
— Да нет, Борис, я пошутил. —
Так пошутил,
Что буду сетовать
Всю жизнь на глупые слова.
За право друга исповедовать
Я отдал на любовь права.
* * *
В душе,
Как боль неустранимую,
Носил любви я тайный груз.
Марьяна — так звалась любимая —
Пришла к нам на последний курс.
Мы долго мучились в гадании:
Откуда? Кто она?
Потом
Всё выведали на собрании
При выдвижении в профком.
Есть много рек,
Но самой близкою
Была и будет, жив пока,
Одна таежная, сибирская,
Незнаменитая река.
Я рос у вод ее разливчатых,
Ныряя с каменной гряды,
Я на волнах качался зыбчатых,
Я на песках ее рассыпчатых
Оставил резвые следы.
Не знал я,
Что, лесная, плёсная,
Она текла и в том краю,
Где сторожиха леспромхозная
Растила девочку свою.
Как я, в реке купалась девочка,
Ко мне плыла не больше дня
Марьянкой брошенная веточка
И доплывала до меня.
Ее глаза, лицо открытое —
За то ли, что росли мы с ней,
Одними водами омытые,
Одним загаром с ней покрытые,
Я полюбил еще сильней.
Она играла.
Ноты…
Клавиши…
Нам было в жизни не до них.
В то время мы среди играющих
Не знали дочек сторожих.
Ее учил в тайге нехоженой
Какой-то старенький Орфей,
Судьбой неласковой заброшенный
В лесное царство глухарей.
Учил почти с благодарением
Не самой трудной из судеб.
Он рад был,
Что не дров пилением
Там зарабатывал свой хлеб.
Она играла…
И руладами
Вела ребят в лесную даль.
Шумел, как речка с перекатами,
В спортзале старенький рояль.
Я мучился,
Любовью раненный,
Себя сжигая на огне.
Друг подходил к душе Марьяниной,
А я топтался в стороне.
Ему открыться — лишь позориться.
Соперники не ходят вслед.
Мне оставалось с ним поссориться
И снять с души своей запрет.
Но гнал я эту мысль-преступницу,
Другую поднимал на щит:
Кто давней дружбою поступится,
Тот и любовь не пощадит.
Моей бедой,
Моей отрадою
И даже смыслом бытия,
Моей единственной наградою
Была возвышенность моя.
Наивный,
Гордый в непорочности,
Я, радости творя из мук,
Бродил при звездах
В одиночестве
И говорил:
— Будь счастлив, друг!
Красивому
К красивой хаживать,
А я любовь свою
Сгублю.
Любил я чувства приукрашивать,
Да и теперь еще люблю.
В огромный,
До конца не познанный,
Страстями полный до краев,
Хочу я в мир, не мною созданный,
Внести красивое,
Свое.
* * *
Летел
Через года тридцатые
Стремительный моторный век,
И захотела стать крылатою
Страна саней,
Страна телег.
Слова
«По-чкаловски»,
« По-громовски»
Уже слетали с наших губ,
Когда с путевкою райкомовской
Явились мы в аэроклуб.
Нас выстукали,
Нас измерили,
Нас подержали на весах;
Пять наших чувств
Врачи проверили —
На смелость,
Выдержку
И страх.
Глаза?
Желать не надо лучшего.
— Лети, — сказали, —
На лету
Увидишь бота всемогущего
И ангельскую мелкоту.
А грудь?
И грудь не старца с посохом.
Врач пошутил, пророча взлет,
Что в небесах не хватит воздуха,
Когда такая грудь вздохнет.
И сердце
Он не оговаривал.
Прослушав, вынес приговор:
— Такое сердце в час аварии
Способно заменить мотор.
А чуткость слуха
Всё превысила.
Когда б, хоть не на весь накал,
Марьяна обо мне помыслила,
Я б эти мысли услыхал.
Учлет!
Ей льстило это звание.
Как мы с Борисом,
В тот же час
Она прошла все испытания
И очутилась среди нас.
Наш день стал
Надвое рассеченным.
Мы днем спешили изучать,
Как строить самолет,
А вечером —
Как самолеты истреблять.
Все в шлемах
И в очках сферических
Мы уходили в синь-туман.
Так на картинках фантастических
Изображали марсиан.
За темень глаз,
Очками скрытую,
Однажды я негромко, вскользь
Назвал Марьяну
Аэлитою,
И это имя привилось.
К ней,
Кое-как экипированной,
Спортивных туфель шел фасон
И поясочек лакированный,
Что стягивал комбинезон.
Я чувствовал себя взлетающим,
Когда она По-2 вела,
А я бежал сопровождающим
На шаг от правого крыла.
Потом,
Подмяв цветы весенние,
Темно-зеленую траву,
Мой друг и я —
Он откровеннее! —
Посматривали в синеву.
И сердце билось вулканически
С такою страстью новичка,
Что где-нибудь
Прибор сейсмический,
Должно быть, прыгал от толчка.
Я был далек
От мыслей горестных,
А друг бледнел, мрачнел, любя.
— Мне за Марьяну что-то боязно…
— Мне тоже… — признавался я.
— Все шутишь! — и грозил шутящему,
Хлестнув ладонью по спине: —
Брось, Васька, мне по-настоящему!
— По-настоящему и мне. —
Но,
Дорожившие приятельством,
Ломали мы размолвки лед,
Кончая споры препирательством:
Кому за кем
Идти в полет.
Полет!
Из всех самостоятельных,
Из всех хороших и плохих,
Лишь три полета знаменательных
Еще свистят в ушах моих.
Ах, память!
Горе слабонервному!
Припоминая жизнь свою,
Из этих трех полету первому
Я предпочтенье отдаю.
— Мешо-о-ок! —
Пропел инструктор весело.
Крестообразным пояском
Взамен себя для равновесия
Он укрепил мешок с песком.
— Ни пуха!.. —
Мне Марьяна крикнула
От задрожавшего крыла.
Машина, пробежав, подпрыгнула
И над землею поплыла.
Не сильную, —
Не очень быструю —
Хоть раз летавший да поймет! —
Ее, такую неказистую,
Я полюбил за тот полет.
Ее, несложную, фанерную,
Одетую в мадаполам,
Вы тоже помните, наверное,
Летящие к другим мирам?
Во всех крылатых поколениях
Она останется жива,
Как азбука —
В стихотворениях
И как в расчетах — дважды два…
* * *
Так я летал,
В душе уверенный,
Что мне в заоблачной дали
Нет груза лучше, чем доверенный
Мешок натруженной земли.
Мои глаза не вдруг поверили,
Когда, взамен таких поклаж,
Ее, Марьяну, мне доверили
Идти на высший пилотаж.
Вдыхая воздух опьяняющий,
Я нес ее средь облаков,
Влюбленный,
Смелый, соблазняющий
Не пышностью пуховиков.
Лети, не бойся!
Мной хранимую,
Тебя, тебя, мою красу,
Тебя, тебя, мою любимую,
В Седьмое небо унесу.
Тебя, травиночку медвяную,
Туда, где воздух свеж и тих,
Я унесу, мою желанную,
От всех соперников земных.
По звездным вынесу тропиночкам
К неугасающему дню,
И песни для тебя, травиночка,
Я неземные сочиню.
Земной мы покидаем край,
Мы в небесах уже.
Над нами звезды — выбирай,
Какая по душе.
Вон ту
Покрыла синева
Нездешней красоты.
Там синяя земля, трава
И синие цветы.
Вон с той,
Что трепетно-ясна,
На нас нисходят сны.
Там все красно:
Земля красна
И все цветы красны.
Вон та,
Холодная, кружит,
Как неродная мать.
Над нами звезды — прикажи,
Какую штурмовать.
Машина высилась
И высилась,
И ветер терся о бока.
Уже Седьмое небо близилось,
Уже редели облака.
И песней
Не перепелиного
Моя наполнилась душа.
Так началась игра орлиная
С решительного виража.
Страстями юными взвиваемый,
Я выполнял, не веря в зло,
И штопор,
И так называемый
Переворот через крыло.
Взлетая вверх и снова падая,
Счастливый, думал я о том,
Как, ловкостью Марьяну радуя,
Свершу падение листом.
Вы видели
Листа падение,
Когда он, легче мотылька,
Качается от дуновения
Неслышимого ветерка?
А я…
Я все переиначивал,
Я — ветер лишь в ушах свистел!
Марьяну в небесах покачивал,
Казалось, от звезды к звезде.
И вдруг:
Снижение…
Снижение…
Близка земля…
Кусты…