Вниз…
Вниз…
В печальном полукруге
Судеб, как бы обнявших гроб,
Лежали трудовые руки,
Светился думающий лоб.
Вниз…
Вниз…
Лицо его сурово,
Широк,
Высок бровей размах.
И недосказанное слово
Еще теплело на губах…
Я думал,
Душу облегча,
Счастливо выйду
С легкой ношею,
А выходил от Ильича
С нагрузкою,
Намного большею.
Я старше,
Я мудрее стал,
Как будто он
За все мучения
На всю большую жизнь
Мне дал
Ответственное поручение.
Не знаю,
Сколько буду жить.
Но, отработав
В цехе огненном,
Приду однажды доложить,
Что сделано
И что исполнено…
* * *
Москва, Москва,
Бывало ль хорошо,
Бывало ль плохо,
Бодрый иль усталый,
Как через сердце
Родины большой,
Я шел через тебя
Кровинкой малой.
И счастлив я,
Что узами родства
Сыны земли, как я,
С тобой роднятся.
Ты не имеешь права
Жить, Москва,
Одними теми,
Что в тебе родятся.
Сказать «люблю»,
Душой не покривив,
Сказать не смею,
Это слишком мало!
Ты выше неприязни
И любви,
Ты для меня, Москва,
Судьбою стала.
Ты — высший суд,
Ты — первая в делах.
Суди без спешки,
Думай без затяжек,
Ведь сколько силы
У твоих бумажек,
Лежащих
На ответственных столах.
Известна прежде
Кривостью своей,
Сильна поныне
Жесткой директивой,
Москва, Москва,
Будь с каждым днем прямей,
Москва, Москва,
Будь с каждым днем
Правдивей.
СМЕРТНАЯ ВЫСЬ
Перо
Все тяжелей роднит
Бумагу белую со мною.
Она мне душу леденит
Своей жестокой белизною.
Бел сахар,
Но бела и соль.
О, ветер юности пьянящий,
Когда еще любая боль
Считается
Ненастоящей!
Когда, как мел,
Легко стереть
Все огорченья
На рассвете,
Когда, еще не веря в смерть,
Легко мы думаем о смерти.
Когда в неведенье своем,
Как дети, смелые в реченьях,
Мы злому слову придаем
Еще не полное значенье.
Война! —
И крик,
А не слова,
Как будто, описав кривую,
Отторгнутая голова
Ударилась о мостовую.
Легла немыслимая тень
На камни
И на все живое,
Как будто зеркало кривое
Перекосило ясный день.
Химеры из углов полезли.
У молодых и стариков
В подспудной памяти воскресли
Все ужасы
Былых веков.
Пришла пора
Платить в беде
И в круговой
И в личной доле
За клятвы, данные в труде,
За песни, спетые в застолье.
За все — за подлость подлецов,
За мудрость мудрецов столетья.
За все — за подвиги отцов,
За их суровое наследье.
За милой речки берега,
За радости,
За огорченья,
За первый взлет под облака,
За первое свое крушенье.
За свой диплом,
За переплет,
Серпом и молотом
Горевший.
За все, за все —
За самолет,
Увы, к боям
Не подоспевший…
* * *
Любил я скрипку.
Но в тот час
На опечаленном перроне
Не скрипки провожали нас,
А наши русские гармони.
Под скрипки,
Как бы ни играть,
Как струны
Ни терзать смычками,
Пристало слезы вытирать
Платочками,
А не платками.
Зато гармоням
Боль — не стыд.
Они о муже и о друге,
В тоске заламывая руки,
Как бабы, плакали навзрыд.
Для них рыданье не игра.
Для них на годы расставанья
Придумывали мастера
Двойное, долгое дыханье.
Когда их темные ремни
В игре
К плечам
Приникнут плотно,
Они покажутся сродни
Всем остальным
Ремням походным.
Объятья.
Слезы…
У черты
Ошеломленного перрона
Стояли тридцать два вагона
С дверьми,
Открытыми
Как рты.
Игра судьбы:
Мы снова рядом,
Борис и я,
Враги — друзья.
В тот день
Еще мы пахли складом
Перележалого белья.
Без хитрых
Фиговых одеж
Он стал в экипировке грубой
На прежнего себя похож —
Таким, как в дни аэроклуба.
Откинув голову свою,
В пилотке ставшую крупнее,
Глядел он в небо, каменея,
С руками книзу,
Как в строю.
Там,
В небе,
Над тоской разлук,
На фоне облаков багряных
Спешила легкая Марьяна
Через высокий виадук.
Неопалимая в огне,
Прекрасная в тревожном беге!
И стало странно, как во сне,
Нездешне стало,
Как на Веге.
Вот лестница.
Вот с высоты
Летит Марьяна.
Ниже…
Ниже…
Уже близка,
Уже я вижу
Ее небесные черты.
Сняв туфельки,
Уже земной
По ступеням спешит спуститься,
Спешит, чтобы успеть проститься…
С кем?
С кем проститься?
С ним?
Со мной?
Уже гудок
Сердца потряс.
Под нарастающие звуки
Марьяна увидала нас
И, вздрогнув,
Опустила руки.
Над всплеском горя и тоски
Труба призывная трубила.
Марьяна даже отступила,
Зажав ладонями виски.
И рисовать уже не надо,
На то и красок не найти,
Как отрывался взгляд
От взгляда,
Грудь отрывалась
От груди.
Повдоль вагонов стоны, стоны
В километровый стон слились,
И только тридцать два вагона,
Толкнувшись,
Не разорвались.
Кого же все-таки,
Кого
Марьяна проводить хотела?
Не отличив ни одного,
Она кого-то пожалела.
Вагон стучал:
«Кого?
Кого?»
Найдя ее в толпе угарной,
Подумал каждый благодарно,
Что пожалели
Не его.
Казалось мне,
Художник грубый,
Давно забывший доброту,
На певшие когда-то губы
Кривую наложил черту.
Казалось, сумасшедший гений
Единственную из земных,
Не допуская исключений,
Похожей сделал на других.
В глазах ее
Цвело мученье.
О, лжехудожница-война
С привычкой мрачной
К обобщенью, —
Чтоб все глядели,
Как одна!
* * *
Что мучило?
Что сердце жгло?
Что думал я?
Спервоначала
В моей душе еще кричала
Любовь к тому, что отошло.
Еще и ненависть не зрела,
Но вспыхнула —
Не побороть:
О, как горела, как горела
Любовь, сжигающая плоть!
Еще безликим было зло,
Еще далекими лишенья.
Любовь росла,
А с ней росло
Раскаянье и сожаленье.
Зачем в такой тревожный век
Я счастье вечное пророчил!
Зачем той горестною ночью
Я красоту ее отверг!
Любовь росла,
Любовь крепчала
И ненависти
Не вмещала.
Пиши, железное перо,
Пиши, познавшее сверх меры
Трагедию высокой веры
И в Человека
И в Добро.
Печальна веры той судьба
В людей с ружьем не по охоте,
В людей от Шиллера и Гёте,
От молота и от серпа.
И кто не верил среди нас,
Что стоит только крикнуть:
— Братья! —
Как бросятся
К тебе в объятья
И рыжий Фриц,
И смуглый Ганс.
Пиши, перо,
Все в той же вере
Картины горя и беды:
Мир Моцарта и мир Сальери,
Мир свастики и мир звезды.
Пиши два мира, два лица:
Мир красоты,
И мир уродства,
И безоружность благородства
Перед коварством
Подлеца…
Молчи, перо.
Передохни.
Всем пониманьем,
Данным с детства,
Дай мне додумать,
Как они
За восемь лет
Дошли до зверства.
…Ведь был прогресс.
Была печать.
Да, да, была,
Но-от печати
Случилось черное зачатье
И та же выучка молчать.
Была печать,
И был прогресс.
Да, да, он был,
Но от прогресса
Мозгов фашистских,
Как под прессом,
Все меньше
Становился вес.
…Легко ли,
Повстречав таких,
Нам было смертным боем
Биться
И все-таки не очутиться
В борьбе
Похожими на них!
* * *
Рожденные,
«Чтоб сказку
Сделать былью…»,
Как, помню, пелось
В песенке одной,
Свои еще не сломанные крылья
Мы с грустью ощущали за собой.
Уже чужие синеве небесной,
Мы по стальным летели колеям.
Казалось, нам в вагоне было тесно,
Казалось, крылья те
Мешали нам.
Летели?
Нет!
У каждого в петличках
Была не птичек
Божья благодать.
Пишу «летели»
Только по привычке,
По памяти
Умевшего летать.
Пилоты,
Мы сидели средь пехоты,
И, значит, время попусту сгубя,
Мы, строившие наши самолеты,
Их не успели сделать для себя.