В сибирской стороне.
Как ни летел,
Как ни глядел,
Но в небесах скупых
Я звезд не видел голубых,
Не видел золотых.
Как ни летел,
Как ни глядел,
Все время видел ту,
Опять попавшую в беду
Кровавую звезду.
Как ни летел,
Как ни глядел,
Я видел с высоты
Горевшие огнем беды
Лишь красные цветы.
В огне ветров
От тех цветов,
Что родила война,
Летят засеять времена
Стальные семена…
Машина высилась
И высилась,
И ветер терся о бока.
Уже Седьмое небо близилось,
Уже редели облака.
На крылья падал свет полуденный,
На их кресты, чужие нам.
И вот зенитные орудия
Ударили по тем крестам.
Чужими крыльями возвышенный:
— Свой!.. Свой!.. —
Кричал я с высоты,
Но гневная земля не слышала
И снова целилась в кресты…
И стала мысль моя
Пронзительной:
Неужто мне не долететь
И под личиной омерзительной
Вот так безвестно умереть!
Среди нескошенного клевера
Мои останки догорят,
Традиционного пропеллера
На месте том не водрузят.
По русским вековым традициям
И старики и ребятье
Ославят это место фрицевым,
Не зная, что оно мое.
Ну нет!
Отринув мысли страшные,
Загадки загадав рулям,
Какие-то сверхпилотажные
Выписывал я кренделя.
Земную силу и небесную
Я заклинал заклятьем слов:
— Ты пронеси меня над бездною!
Ну, пронеси! —
И пронесло.
И пронесло над всеми страхами,
И я сказал машине:
— Гут!.. —
Когда зенитки отбабахали,
Обидно стало:
Плохо бьют.
Так думал я, удачей хвастая,
Но тут же,
Радость омрачив,
Как факел, красный И-16-й
Вдруг вымахнул и застрочил.
Уже не ждал исхода доброго,
Знал наперед, смиряя дрожь,
Что от такого
Крутолобого,
Как от зениток, не уйдешь.
Забыл я и слова хвалебные,
Опять мне стало не до них.
Заход—
И звезды семинебные
Посыпались из глаз моих…
Заход…
Ошеломленный, раненный,
В сознанье, что еще живой,
Косынку, помнится, Марьянину
Я выбросил над головой.
Должно, в секунду ту опасную
Меня лишь это и спасло…
Куда ее с каймою красною
Высоким ветром занесло?..
Мой разум потерял сознание,
Но даже в смутной пелене
Им отданные приказания
Еще работали во мне.
И вдруг…
Снижение…
Снижение…
Близка земля…
Кусты…
Трава…
Закон земного притяжения
Вступил в жестокие права.
И — ночь!..
И странное свеченье!
И бред,
И боль,
И страх в душе,
Что я упал на том ничейном,
На том горячем рубеже…
* * *
Зачем они?
Куда они?
Ко мне из ночи торопливо
Бегут бикфордовы огни,
Все к сердцу, к сердцу —
К центру взрыва.
Бегут огни,
Вот-вот удар…
Нет, это с огненным зарядом
Меня расстреливает взглядом
Неумолимый комиссар.
Был приговор суров и краток:
В распыл меня,
На синий дым
За то, что не пополз за ним,
Когда он уползал в распадок.
Печальный круг в моей судьбе
Замкнул он, холодно сказавши:
— Ответь мне,
Без вести пропавший,
Что доложить мне о тебе?
Как ты, погибшие в позоре,
Как ты, утратившие честь,
Теряют имя…
— Имя есть!..
Я Горин!..
Я Василий Горин!..
— Эх, Вася, Вася,
Друг ты мой,
Мечтал я встретиться иначе… —
И вижу, плачет надо мной,
Но разве комиссары плачут?!
Да нет, такого не проймешь,
Нет, нет, не мог он прослезиться.
Нет! В комиссаровых петлицах
Птиц не было…
— Не узнаешь?..
В глазах
Еще туманы плыли,
Дрожала серая пыльца.
Вдруг ветерок —
И проступили
Черты знакомого лица.
Синели щеки
В бритом глянце,
На лоб свисал
Цыганский чуб…
И вспомнил я аэроклуб
И Федю Зыкова, «испанца».
Так звался он, товарищ наш,
За то, что в памятное лето
Шумел, идя на пилотаж:
— Даешь Бургос!
— Даешь Толедо!
Уже тогда имел он виды
В своей цыганской голове
На крыльях
Подоспеть к Мадриду,
А подоспел
К родной Москве.
Былых фронтов
Сменился адрес,
А враг все тот,
Такой же злой.
— Что, Федя…
То есть дон Фернандес?
— Так... Радуюсь, что ты живой…
Слезился глаз
Слезой нетрезвой.
— Прости…
— За что?! —
И он, обняв:
— Ведь это я тебя подрезал…
Ты понимаешь, Вася… Я!..
— Как ты?! —
Я застонал невольно
И памятью упал во тьму…
Но как бы ни было мне больно,
Случится — я опять пойму!
Поймет ли нас
Потомок дальний,
И догадается ли он
О том, что к полосе нейтральной
Летели пули с двух сторон.
Он как бы и мудрей и старе,
Но где-то там, уже в раю,
В моем безумном комиссаре
Признает ли он кровь свою?
Мы все в пылу.
Мы прямо с пыла.
Не остудил бы скрип пера,
Что, дескать, и не надо было
Все то, что было
У пра-пра…
Пусть будет так.
Но, встретив друга,
Оспорю мудрость всех наук.
Жизнь мчится по закону круга:
Круг малый
Входит в больший, круг.
Любая точка замыканья
В итоге жизни и борьбы
Как утверждение судьбы,
А вместе с тем
И отрицанье…
Прав и неверующих суд,
Но правдой очень поздней меры,
Которую солдаты веры
Своей борьбою пронесут.
Все круг:
Круг радости и гнева,
Круг разрушенья,
Крут творца,
Круг от посева до посева,
Круг от рожденья
До конца…
ЭПИЛОГ ПРОЩАНИЙ
Становится память короче,
И все, что на сердце храню,
Покрыто золою…
А впрочем,
Зола бережлива к огню.
Чтоб добрые угли не тухли,
Чтоб новый костер полыхал,
Мой пращур горящие угли
До срока в золе сберегал.
Гордясь драгоценною ношей,
Он в темные нес их углы…
Меж нами
Есть разница все же:
Нам выпало больше золы.
* * *
За временем,
За расстояньем
Устал я памятью беречь
Тех лет одни лишь расставанья
Без ожиданий новых встреч.
Вдруг над уставшей головой,
Пройдя, распорет поднебесье
Наш самолет сверхзвуковой:
Все вспомнится,
Все, все воскреснет.
Мы строились среди снегов,
Где с первою слезою в дыме
Все начинается с костров
И рук, протянутых над ними.
Мы небо
На пленах несли,
Чтоб мир
Не одичал во мраке.
Но где те Лаги,
Где те Яки,
Которые его спасли?
Давно их нет.
На рубежи
Уходят стаи реактивных.
Их нет, но в заводских архивах
Еще хранятся чертежи.
А если нету таковых,
Я памятью пробел заполню.
Еще я чувствую и помню,
Как трудно делали мы их.
До входа
В сборочный пролет,
До взлета к синеве небесной
Наш краснозвездный самолет
Жил поначалу бестелесно.
И появлялся он тогда,
Покинув сварки цех угрюмый,
Подобно остову кита,
Когда все сало сплавят в трюмы.
Мы не любили волокит,
Напрасно не точили лясы,
Поэтому костлявый кит
Легко наращивал здесь мясо.
И чтоб скорее ожила
Тысячерукая работа,
Ему давали два крыла
И два подкрылка
Для полета…
Уже потом, включая ток,
В него монтер всходил по трапу,
Как редкий голубой цветок
Зажав в руке электролампу.
И узнавали мы потом,
Что приближается победа,
Не так по сводкам Совинформ,
Как по придиркам
Военпреда…
Враг наседал
Европой всей.
Под тяжестью его нажима
Срабатывал закон пружины:
Сожмешь ее —
Она сильней.
Ей нужно только до конца
Выстаивать и не ломаться,
Ей нужно только опираться
На неотступные сердца.
И устояла.
Не сломалась.
И я улавливал чутьем,
Как, сжавшись,
Долго разжималась
Она на сердце на моем.
Как, сжавшись,
Грудь мне отягчала,
Но и к тому я чуток был,
Как сердцу моему легчало
При каждом взлете
Новых крыл…
Лишь с ними всякий-всякий раз
Мы торопили, не печалясь,
Заветного прощанья час,
Лишь с ними мы легко прощались.
И горько, что не почтены,
Как памятники той эпохи,
Те Лаги,
Яки,
Пусть не боги,
Пусть только ангелы войны.
Почтите их,
Чтоб, с высоты
Нам годы битв напоминая,
В девятый день любого мая
Могли работать их винты…
* * *
Что дивно:
Много лет назад,
В тот самый первый
День победный,
В тот многозвучный,
В многоцветный,
Казалось, не было утрат.
Что странно: