Василиск остановился, и оборвав речь, посмотрел какое впечатление она производит на Лаврентия
“Теперь слушайте еще внимательней. Партия это общество, вроде вашего с зобатыми сообщества, но более многоголовое и преследующее несколько иные цели. Вы отнимаете деньги у имущих или у правительства, чтобы самим обогатиться. Мы стремимся отнять все у богатых, чтобы богатых не было, а все одинаково бедными. Вы уничтожаете чиновников, так как они вас преследуют, мы хотим уничтожить правительство, так как поддерживаемый им порядок ведет к появлению богатых, и потому правительство искореняет нас. Вам наплевать, что делается в миру; сидите в берлоге и выходите только на добычу. Нас занимает только мир, где мы хотим установить равенство и целесообразное принуждение. Вы ищете свободы, но вами движет необходимость, партия стремится к необходимому, и потому свободна. Если последнее вам и непонятно, то, надеюсь, всетаки уже ясно, что у нас общий враг, а потому сотрудничество наше вполне возможно”
Подойдя к Лаврентию и воспользовавшись тем, что Лаврентий сидел, человечек положил ему руку на плечо и продолжал воодушевленно: “Лаврентий! Вас ждет подвиг, которого достойны вы один. Вы наверстаете потерянное по вине Галактиона и попадете под покровительство могущественной партии. История вашего отступления наглядно показывает, сколь это заступничество ценно
“Теперь переоденьтесь. Вот ваше платье: как видите, я позаботился. Что касается до зобатых, они провожали меня в деревушку и я передал им от вашего имени, чтобы были готовы и ждали за церковью
“По поводу вашей жены: поверьте, она не успеет спуститься с пастбищ, а вы уже будете обратно. Вы понимаете, что нет смысла возвращаться с пустыми руками”, закончил Василиск, расставляя слоги и выбежал из комнаты
Наконец то! И Лаврентий, вместо того, чтобы переодеваться, повалился на койку. Что за поток слов, из которых он ничего почти не понял. Но красноречие Василиска действовало освежающе. Нельзя отказываться, надо пробовать, с этим краснобаем все-таки забавней возиться, чем с деревенщиной. И потом новый круг, с возможностями новыми и многообещающими
И Лаврентий почувствовал, что он закипает при мысли о новых преступлениях. Не успел вернуться, а ему, после столькой стрельбы, хотелось вновь сражаться, не отходить уже, а нападать, убийствовать, еще и еще. Однажды не удалось разбогатеть, теперь удастся
“Чего же вы валяетесь, пищал Василиск вбегая, стражники уже в деревне”, и бросившись к лампе, он задул ее. “Из за сплошной только тьмы не могут еще освоиться и так как никто не выходит”
Но тут Лаврентия уговаривать не приходилось. Подхватив Василиска на руки, он сбежал по лестнице и не опуская ноши бросился к церкви. За церковью зобатые оказались действительно в сборе и общество двинулось к лесу, где могло в безопасности переждать ночь. Отсюда были слышны сперва пальба, потом крики, затем сквозь листву заметен стал пурпур: полиция, раздосадованная тем, что захватить добычу ей не пришлось и теперь уже более не удастся, так как горы достигнуты, решила приступить, чтобы чем нибудь вознаградить себя, к грабежу и поджогам. Василиск изменил своей болтливости. Молчали и остальные. Нарушил Лаврентий
“Не могу, Василиск, оставаться здесь в бездействии, когда там такое происходит. Постыдно наше бегство. Она же на откупе у меня, деревня, да и моя деревня. Защищать ее должен, да и родные у меня там. Я вернусь, жди до утра”
“Вы не смеете двигаться, заволновался Василиск, обретя вновь иссякшее было красноречие, вас ждут дело и партия, вы обязались. И куда вы, у вас нет оружия, предприятие может плачевно кончиться, тогда и наше”... Но в ночи глаз Василиска не было видно и над Лаврентием он был бессилен. Тот уже уходил, теряясь в темноте с зобатыми
Василиск остался один, и ходя вокруг дерева, продолжал говорить сам с собой: “Дурак, подумаешь, родные, своя деревня. А ведь небось, когда думали, что погиб, так от удовольствия выпивали удесятеренное количество водки. В благородство захотел играть, чувствительная душа какая. И кончится это заступничество тем, что продадут первые. Наивный человек, не совался бы лучше. Предстоит такое дело, а тут нате: пыл, мечты, восхищение”...
Стрельба то замирала, то учащалась и вот стихла. Восток розовеет и нельзя сказать горит ли еще деревня или вся сгорела. Но прежде чем солнце заколесило, Лаврентий вернулся. Вид у него был довольный и бодрый. “Наконец то, закричал Василиск, вы, однако, изрядно заставляете ждать, отлучаясь по пустякам, молодой человек. Скорее, подальше от этих мест”... Тронулись
По дороге Лаврентий рассказал, как вернувшись в деревню он собрал крестьянство, раздобыл оружие; и не покончили стражники буйствовать, а их со старшим завлекли в засаду около лесопилки и всех перебили. “Не плохо, не правда ли, съязвил Лаврентий, заглядывая в холодные глаза Василиска. И без вашей помощи...
“Но не подумайте, что это из одной гордости, пристегнул он. Пока правительство будет хлопотать здесь, мы спокойнее обделаем ваше дело”
9
Город, где Василиск и Лаврентий высадились, был расположен на склонах горы, которая, сперва круто оборвавшись, сходит затем уступами к малозначительной и засоренной песком реке. На эти уступы была наброшена сеть великолепных кварталов и так, что если смотреть на город с другого берега, где находились пригород и вокзал, со ступеней которого шайка и сошла, то казалось, что город лежит на ладони. Город был чрезвычайно красив садами, домиками, лавками, но главной его достопримечательностью был бесконечный бульвар, названный просто Большим и делившийся на две неравных части. Первая, длинная и широкая, была доступна для всех родов передвижения и безрассудные автомобили, трамваи, автобусы, кареты, велосипедисты мчались, только и заботясь о том, как бы прошмыгнуть и улетучиться. Вторая часть, до нелепости короткая и узкая, была для всяческой суеты закрыта, и конным экипажам отведенная, не только носила надпись: шагом, но вымощена была так, что всякая лошадь, от правила отступавшая, скользила немедленно и падала. Люди, по первой части бегавшие вприпрыжку, тут благоговейно толпились, взирая, как взад и вперед, в открытых колясках, катались с утра и до утра цветы добродетели, так как кататься на показ было главной городской добродетелью. А так как следующей добродетелью было обжорство, то ротозеи, чтобы сделать вид, что мол хоть этой добродетели причастны, весь день высились, ковыряя в зубах, хотя ничего никогда не ели
В конце бульвара была площадь, вся в лавках, где и громоздилось, среди дворцов, здание казначейства
Василиск, указав Лаврентию на драгоценности, выставленные в окнах, изрек: “Нигде не найдете таких богатств. А говорят, что в мире нет женщины красивее вашей жены. И вот, если дело удастся, сможете прийти сюда и купить всего, чего захотите”, а когда Лаврентий, в ответ, посмотрел с насмешкой и наглостью, то: “только без баловства, теперь особенно, потерпите”, и оттащил разбойника от сверкавших за стеклами колец и серег
“Посмотрите ка лучше на это”, продолжал человечек, становясь в позу и лицом к движению по площади и бульвару. “Если бы вам была знакома наука о хозяйстве, если бы вы раз навсегда распрощались с верой в духовное, перестали наивничать, вам тотчас же объявился смысл этой ярмарки, якобы замысловатой, но на деле простой и поучительной
“Я постараюсь вам, всетаки, кое что объяснить и если, случится, слов моих не поймете, то не перебивайте, а выслушайте до конца, тем более, что для меня слушатель величайшее удовольствие
“Так вот. В денежном строе, выразительницей которого является эта ярмарка, все определено двумя действиями: куплей и продажей. Поскольку желанье овладеть, иначе спрос, равняется желанью отдать, то есть предложению, денежный строй находится в состоянии устойчивого равновесия и ни вам, ни нам не причинить ему никакого ущерба. Но постепенно жажда продать, а потому и продаться, перерастает голод приобретения, строй начинает гнить и вот наконец достаточно некоторых усилий, чтобы послать его к черту
“Что тут все продается, это для вас не новость. Но поймите, здесь каждый одержим страстью быть предметом продажи. Не будем говорить о женщине, отжившем явлении. Но вот молодые люди, они уже не ищут товара, предлагают себя, обыкновенно мужчинам, изредка женщинам. Наступает возраст, когда ни передом, ни задом не проторгуешь, и горожанин женится или обзаводится другом, чтобы торговать женой или другом. Вот коляски, в которых мужья предлагают жен. Вот две женщины, старая и помоложе, и старая удовлетворяет потребность, торгуя приятельницей. Приходит время, когда и женой не проторгуешь: можно приступить к детям. Для чего здесь детьми и обзаводятся. При этом продаваемый норовит, как бы самому поместить продающего и часто преуспевает
“Вы скажете: значит, всетаки кое что да покупается? Очевидно! Но чтобы быть перепроданным. И если и есть ограниченное число совершенных сумасшедших, которые ничего не продают и не стремятся продать, то людей этих клеймят паразитами и всячески истребляют...
“Вы понимаете теперь почему бульвар в таком почете, а прочие части города в запустении? Почему именно здесь расположено казначейство?
“Сей строй испорчен до омерзения, и мы его разрушим. Но вот, когда все готово развалиться, то вместо человека, умирающего от жажды продаться, приходит последним противоречием мот, умирающий от желания расточать. Вы, Лаврентий, воображаете, что вы фазан горных трущоб, и только, а вы птенец денежного строя, вы, умирающий от желания промотать как можно больше. Поэтому то, вы величайший враг денег и наш попутчик. И я поспешил за вами в горы, убежденный, сделать того, что натворите вы, никто не сможет”
Слушал ли его горец? Запахом духов, проникавшим из лавок на улицу, с запахом женского пота, смешанным, восхищенный Лаврентий щурил глаза, погружался в сладостное изнеможенье, и чем глубже, тем подлинней вырастала перед ним Ивлита. И сколь ни был привлекателен блеск экипажей, но неиспытанный доныне за