— Что это? — спросил Мюссень.
Он достал из-под тела блестящий предмет и поднял его к свету. Оказалось, это сплюснутая серебряная рюмка.
— Ему захотелось выпить, — предположил Реми.
— Значит, он неважно себя чувствовал. На лестнице ему стало плохо; он хотел было опереться о перила… Да, именно так, грудная жаба. Именно тогда, когда ее меньше всего ждешь.
Доктор потянул за правую согнутую в локте руку, но не смог ее даже разогнуть.
— Ярко выраженное окоченение… Почти нет крови… Смерть наступила несколько часов назад, и она не явилась следствием падения. Конечно же, вскрытие покажет все гораздо точнее. Но я надеюсь, вас оградят от… Не было ли вчера у вашего дяди усталого вида?
— Он был лишь немного перевозбужден.
— Он ни с кем не ссорился?
— Да нет… Насколько я помню… Кажется, нет.
Мюссень встал, отряхнул брюки.
— Когда я осматривал его в прошлый раз, у него было повышенное давление. Да, в прошлом году, под конец отпуска. Я его предупредил, но он конечно же не принял всерьез моего предостережения. В общем, красивая смерть. Чисто ушел, никому не став в тягость…
Он вынул трубку и нервно засунул ее обратно в карман.
— Все там будем, — закончил он немного смущенно и направился в столовую, отвинчивая колпачок своей ручки.
— Что касается меня, я сразу же могу оформить разрешение на вскрытие, — сказал он, усаживаясь за стол, куда Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. — Чем быстрее мы покончим с формальностями, тем лучше.
Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми.
— Все же это странно… — начал Реми.
— Если бы он умер за рулем своей машины или подписывая бумаги, это тоже сочли бы странным. Внезапные смерти всегда кажутся странными.
Мюссень витиевато расписался и налил себе кофе.
— Если я не застану господина Вобере, обязательно скажите ему, что я сделаю все необходимое, — пробормотал он, обращаясь к Клементине. — Вы меня понимаете?.. Новость не разнесется по всей округе. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать.
— Не вижу причин утаивать тот факт, что мой дядя умер от приступа грудной жабы, — сказал Реми.
Мюссень залился краской и хотел было ответить. Затем пожал плечами и взял бутылку коньяка.
— Никто и не думает что-либо скрывать. Но вы же знаете людей, особенно деревенских. Судачат, привирают. Лучше пресечь слухи сразу.
— Интересно, какие сплетни могут возникнуть? — настаивал Реми.
Мюссень торопливо допил чашку.
— Какие? Очень легко себе представить. Будут говорить, что…
Он порывисто встал, свернул вдвое свое свидетельство о смерти и бросил его на край стола.
— Ничего не будут говорить, — сказал он, — так как я прослежу за этим… Как зовут вашего знахаря, который творит чудеса?
Он с трогательным неумением пытался перевести разговор на другую тему.
— Мильсандье, — пробурчал Реми.
— Ну что ж, вы должны поставить ему свечку. Господин Вобере, наверное, счастлив?
— Он не очень-то разговорчив, — с горечью сказал Реми.
Сбитый с толку, Мюссень взял кусочек сахару и начал рассеянно его грызть.
— А не знаете ли вы, — через некоторое время снова заговорил он, — составил ли ваш дядя завещание?
— Нет. А что?
— Я по поводу похорон. Видимо, они состоятся здесь. У вас есть фамильный склеп?
Реми вдруг снова вспомнил Пер-Лашез, Шмен Серре и могилу наподобие греческого храма.
— Почему вы смеетесь? — спросил Мюссень.
— Я? Смеюсь? — удивился Реми. — Извините… Я задумался… Ну да, конечно же здесь… То есть я так полагаю.
— Возможно, мой вопрос бестактен.
— Нет, что вы. Просто ваш вопрос показался мне забавным.
— Забавным?
Мюссень с опаской посмотрел на Реми.
— Я не так выразился, — поправился Реми. — Скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Но послушайте! Я не очень понимаю…
Клементина резко распахнула окно.
— Вот и жандармы. Я провожу их в прихожую?
— Да! — крикнул Мюссень. — Я займусь ими.
Он повернулся к Реми:
— На вашем месте, мой друг, я пошел бы отдохнуть до приезда господина Вобере. Сейчас бригадир приступит к осмотру, затем мы увезем тело. Вам ни к чему волноваться. Ни вам, ни кому бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю вашу семью.
— Вы отвергаете версию об убийстве? — спросил Реми.
— Категорически.
— А самоубийство?
— К чему этот вопрос? Будьте спокойны, — сказал Мюссень. — Эту версию я тоже отвергаю. Категорически.
Глава 6
Вобере приехал в 10 часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, выехал ему навстречу и сейчас, широко размахивая руками, что-то громко говорил у подъезда, в то время как Адриен ставил машину в гараж. Реми видел их сквозь щели ставен. Мюссень — круглый, лысый, радушный, суетливый; Вобере — молчаливый, с живыми глазами, с глубокой морщиной в углу рта. И чем ближе подходил отец, тем дальше от окна отходил Реми; ноги его дрожали, как в первый день выздоровления, когда он содрогался при одной мысли о том, что ему придется пересечь комнату. И все же он на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее. Голоса раздавались издали, откуда-то из прихожей, и каждое слово сопровождало какое-то пещерное эхо. Мюссень объяснял падение, и слышался стук его каблуков о плитки пола. Реми представил себе своего отца: руки за спиной, на лице неприязнь, передвигается мелкими шажками. Видимо, Вобере счел подобную смерть непристойной и пошлой. Особенно эта сплющенная рюмка…
— По всей видимости, он не страдал, — сказал Мюссень.
Реми знал, что отец давно уже его не слушает. Он, наверное, тихонько теребил подбородок, опустив голову и плечи, кончиком ботинка постукивая по полу. Таким образом он как бы уединялся. Внезапно его собеседник замечал, что этот внешне сосредоточенный и суровый человек, стоящий рядом, далеко отсюда в своих мыслях. Затем он приходил в себя, глаза мутнели, рот немного кривился. «Я слушаю вас», — вежливо бормотал он.
Реми закрыл дверь и вернулся к кровати, на которую он недавно свалил в кучу дядину одежду, когда Клементина и Раймонда готовили комнату усопшего. Он свернул ее, повесил на стул. Голоса приближались. Видимо, отец и доктор поднимались по лестнице. Реми поискал глазами, куда бы спрятаться. Портфель дяди был туго набит бумагами. Чтобы в них разобраться, понадобится время. Шкаф!.. Реми бросил его на шкаф, прямо на портрет Мамули.
Пол заскрипел под чьими-то шагами, и было слышно, как сморкалась Клементина. «Надо пойти туда», — подумал Реми. Сейчас… сейчас… Он не двигался с места и дрожал от собственной безоружности и тревоги. Он сожалел, что до сих пор не ознакомился с содержимым портфеля. Если бы он нашел там доказательство, что его отец действительно способен ошибаться, как любой другой человек, может быть, тогда ему хватило бы смелости противостоять отцу. Да, теперь умерший был его союзником! Дядя и он — как он не понял этого раньше?! — находились по одну сторону… Реми облокотился на кресло. Снова шаги, мелкие, неслышные из-за каучуковой подошвы, они мгновенно оказались на лестничной площадке и затем у двери. Ручка двери повернулась. Вобере не имел обыкновения стучать, прежде чем войти в комнату сына.
— Здравствуй, малыш! Мюссень мне все рассказал… Это ужасно!.. А ты как себя чувствуешь?
Отец смотрел на Реми, как врач, которого более интересует случай, нежели сам человек. Он был одет в светло-синий костюм, строгий, шикарный; он с ходу завоевывал преимущество и вел игру. Никогда Вобере не выглядел хозяином положения в большей мере, чем сейчас. Он поскреб ногтем рукав Реми, со следами штукатурки. Как он ни старался, его жест скорее походил на упрек в неаккуратности.
— Ты не слишком потрясен всем этим? — спросил он.
— Нет… нет…
— А сейчас? Ты не чувствуешь тяжести в голове? Не хочешь вздремнуть?
— Да нет же… Уверяю вас.
— Может, Мюссень осмотрит тебя?
— Вот уж нет! Я прекрасно себя чувствую.
— Гм…
Вобере пощипал себе ухо.
— Я предполагаю, — наконец пробормотал он, — что ты не захочешь здесь больше оставаться. Мы уедем, как только все будет улажено… У меня большое желание продать Мен-Ален. Это имение приносит нам одни неприятности.
Вот оно, слово Вобере! Смерть родного брата — неприятность. Болезнь сына, наверное, огромная неприятность.
— Сядь. Я не хочу, чтобы ты утомлялся.
— Спасибо. Я не устал.
Что-то в голосе Реми заставило Вобере нахмуриться. Он внимательно взглянул на мальчика, сдерживая раздражение.
— Садись, — повторил он. — Клементина рассказала мне, что вы немного повздорили, ты и дядя. Из-за чего именно?
Реми горько улыбнулся.
— Клементина всегда хорошо осведомлена, — заметил он. — Дядя утверждал, что я плохо воспитан и не способен работать.
— Возможно, он был не так уж и не прав.
— Нет, — не согласился Реми. — Я могу работать.
— Это мы увидим.
— Извините меня, отец, — сказал Реми, собрав все свои силы, чтобы сохранить ровный, немного печальный голос. — Я должен работать… На самом деле дядя обвинял меня в симуляции паралича; и он предполагал, что вы были, пожалуй, не так уж расстроены, имея сына-калеку, чтобы ловко уклоняться от некоторых неприятных проблем, касающихся управления предприятием.
— И ты ему поверил?
— Нет. Я больше никому не верю.
Слово попало в цель. Отец подозрительно посмотрел на Реми и согнутым указательным пальцем поднял ему голову.
— Что с тобой? Я не узнаю тебя, малыш.
— Я хочу работать, — сказал Реми, чувствуя, как бледнеет. — Тогда никто не сможет утверждать, что…
— Так вот что тебя волнует! Теперь ты вообразишь, что был не настоящим больным. Если я правильно понял, это уже стало у тебя навязчивой идеей. — Казалось, эта мысль мучила Вобере, и он медленно повторил: — Навязчивой идеей!