Старушка чуть не выронила корзину при виде Реми. Она заплакала, посмотрела на него издали, вблизи и, конечно же, сказала, что с ним сотворили чудо.
— Да, — успокаивал ее Реми, — да, хорошая моя Франсуаза… Ну, будет вам, будет. Я выздоровел, да. Конечно же, я хожу, раз я провожаю вас до дороги. Да успокойтесь же!
Но она каждую секунду останавливалась, качала головой, недоверчивая, потрясенная, подозрительная и восторженная.
— Кто бы мог поверить! — повторяла она. — Когда я думаю, что еще в прошлом году вы разъезжали здесь в своем кресле… А теперь… вот вы уже и мужчина…
— Давайте-ка вашу корзину.
— Да, вот так новости! — продолжала старуха. — Вы еще немного побудете здесь? Клементина говорила мне…
— Нет. Мы все уедем после похорон.
— Да, может, так оно и лучше, потому что этот дом, поверьте мне, не приносит счастья.
— О, я знаю, — сказал Реми, — мой отец мне все объяснил.
— Как? Мсье вам… И правда, вы ведь совсем взрослый. Я все время забываю… Да, все равно это, наверное, доставило вам много горьких минут. Я ставлю себя на ваше место.
— Да, — сказал Реми наобум. — Я был потрясен.
— Вон, смотрите, — продолжала старушка, протянув руку, — отсюда сквозь деревья видна прачечная. С тех пор туда никто больше не ходит… Теперь там полно змей, но раньше ее содержали в образцовом порядке… В то время я жила в Мене… У меня было полно белья, которое приходилось гладить… Прихожу… Открываю дверь… Господи! Я упала на колени… Крови было до самого порога.
Реми побледнел. Он поставил корзину на траву.
— Напрасно я вам рассказываю, — сказала старая Франсуаза, — но это сильнее меня, особенно когда я смотрю на вас. Мне кажется, я все еще вижу, ее. Она лежала на плитах, у печки. Она взяла бритву мсье.
— Франсуаза! — пробормотал Реми.
— Ах да, понимаю. Я тоже часто думала, что для нее, как и для всех вас, было бы лучше, если бы она сразу умерла. Иногда удивляешься, о чем думает Господь Бог? Такая молодая, красивая, добрая женщина! Сердце разрывается при мысли, что она живет взаперти.
Реми поднял руки, как бы желая загородиться, но старая Франсуаза уже не могла остановиться.
— Ну, в том что ее хорошо лечили, я могу вам поклясться. Бывали даже дни, когда нельзя было сказать, что она потеряла ясность ума. Она всех узнавала, болтала… Но в другие моменты она забивалась в угол, за кресла, и ее невозможно было оттуда вывести. Но всегда ласковая, покорная. Бедный ягненочек! Покойный дядя сделал все, что мог, чтобы ваш отец оставил ее дома… Помню, как однажды вечером они поссорились… Это было ужасно! Но, Боже, его можно понять. При такой работе у человека нет времени ухаживать за подобной больной… В некотором смысле она была хуже ребенка… Да и вы сами, как раз в то время… Просто рок!
— Довольно! — закричал Реми. — Довольно… Вы мне… вы мне…
Он рванул ворот, широко открыл рот. Старуха подняла корзину.
— Мне не следовало… Особенно… не повторяйте это…
— Убирайтесь! — заорал Реми.
Реми развернулся и бросился в заросли. Ветки свистели, разгибаясь. Он бежал, как преследуемое животное, и когда выбежал к прачечной, по лицу его текли кровь и пена. Из горла вырывались хрипы. Сжав кулаки, он подошел к лачуге с закрытыми ставнями. Дверь заперта на ключ, и, когда он дернул створку, что-то стремительно скользнуло в траву, к его ногам. Но Реми превозмог страх. Он потянул за трухлявые ставни, уперся, сломал несколько досок. Изъеденные ржавчиной крючки внезапно поддались. Тогда он камнем разбил стекло и, просунув руку, отодвинул засов. Перелезть не составляло труда. Реми оказался в узкой комнате, стены которой почернели от дыма. Высокий камин покрыт толстым слоем затвердевшей копоти, которая блестела, как гудрон, и сквозняк шевелил в очаге сухие листья. Пахло грибами, гнилым деревом, запустением. Возле позеленевшей раковины еще стояли низенькие табуретки, а на бельевых веревках висели заплесневевшие прищепки. Реми опустил глаза. Пол, покрытый красноватыми плитками, пересекали длинные трещины. Это здесь… Реми подумал о портрете. Внезапно он почувствовал, как волнение захлестнуло его, словно волной. Почему Мамуля попыталась?.. Что за серьезные и таинственные причины толкнули ее на этот шаг?.. Безумие — это ничего не объясняет. Реми с невероятной четкостью представил себе собаку, отпрыгивающую на шоссе… лежащего на сверкающем полу дядю Робера… А что, если Мамуля…
Он выбежал из прачечной и почти сразу же остановился, ноги подкашивались. «Сейчас я упаду», — подумал он. И почти желал этого. Вновь стать парализованным. Навсегда все это выкинуть из памяти…
На соседней аллее послышались шаги.
— Реми!.. Реми!.. Где ты?
Это была Клементина. Он не ответил.
Глава 7
— 44-бис, авеню Фош, в Фонтене-су-Буа.
— Нет ли там случайно клиники? — спросил шофер.
— Мы туда и едем. Вы подождете меня.
Такси тронулось. Реми опустил стекло, вдохнул свежий воздух. Он забыл об осени, о холоде — обо всем, что окружало его бесцветную жизнь. Он забыл похороны дяди и их вчерашний отъезд из Мен-Алена. Он думал лишь об этом лице, таком знакомом, загадочном, затерявшемся в прошлом, из которого оно должно было вот-вот возникнуть. Мамуля! Поговорить с ней!.. Узнать!.. Узнать наконец, была ли она такой, какой представляли ее остальные. Узнать, не заточила ли она себя добровольно после неудачной попытки себя убить, чтобы перестать сеять зло одним лишь взглядом своих голубых глаз. «О, Мамуля! Я твой сын, твой образ, неужели я такой же, как и ты, невиновный и виноватый?! Эта собака… я убил ее. А бедный мой дядя!.. Они все сошлись на несчастном случае, но это был не несчастный случай… По крайней мере, не обыкновенный несчастный случай. Потому что в тот момент я ненавидел его. Точно так же, как могла ненавидеть ты… кого? Может быть, бабушку? А теперь мне достаточно пожелать в приступе гнева чьей-либо смерти, чтобы вызвать катастрофу. Должен ли я просить, чтобы меня заперли, изолировали, но не как преступника, а как нечто более опасное — как источник смертоносного луча?.. Мамуля!»
Откинувшись на спинку сиденья, он смотрел на незнакомый Париж, который становился все мрачнее и безмолвнее. Без этого письма он никогда не нашел бы Мамулю. Так, значит, правда была столь страшной?.. Если бы Мамуля была сумасшедшей, просто сумасшедшей, разве бы ее так прятали? Осмелились бы разве говорить, что она умерла?.. А он сам?.. Разве не пытались воздвигнуть вокруг него неприступные стены якобы для того, чтобы лучше о нем заботиться, чтобы холить его?.. Какой ужас охватил их всех, когда он вдруг начал ходить, покидать дом… Его отец так быстро опускал голову, так стремительно отводил глаза… Клементина вечно начеку, вечно испуганная… Все встало бы на свои места, если допустить, что он унаследовал ужасный Мамулин дар!.. Ах, скорее бы узнать!
Такси повернуло на улицу, вдоль которой тянулись особняки и садики. Реми увидел клинику еще издали за высокими стенами и закрытыми воротами. Такси остановилось.
— Я ненадолго, — бросил Реми.
Он медленно шел. Стены напоминали ему Мен-Ален, его детство узника в заточении. Он позвонил.
— Я хочу видеть доктора Вернуа.
Теперь Реми идет за служителем. Он смотрит на разделенные лужайками здания. Когда-то сюда же входила Мамуля. Может, по этим аллеям она гуляла? А он в это время вел беззаботную жизнь калеки, жизнь без воспоминаний, без хлопот. До чего же удобная вещь — потеря памяти!
Они вошли в одно из зданий. Навощенные полы. Покрытая лаком дверь. Портье стучит и уходит. Реми входит в пахнущий мастикой кабинет. Он ощущает удивление доктора и медсестры раньше, чем различает их лица в прохладном полумраке.
— Реми Вобере, — бормочет он.
Доктор встает. Он большой, грузный, строгий, на щеках лежат голубые отсветы. Он изучает Реми так, как, наверное, изучал Мамулю — тяжелым взглядом, привыкшим проникать в самую суть.
— Я ожидал, мсье, вашего отца, — говорит он. — Это он вас прислал?
И так как Реми колеблется, добавляет:
— Мне очень жаль, что пришлось сообщить ему новость в столь резкой форме…
Реми, растерявшись, качает головой.
— Примите наши соболезнования, мсье, — продолжает доктор. — Но, поверьте мне, для нее так лучше. Кстати, она совсем не страдала… Не правда ли?
Медсестра спешит ответить спокойным голосом:
— Да, совсем. Она угасла, не приходя в сознание.
Реми думает, не упадет ли он сейчас, сможет ли он сдержать слезы. Похоже, Вернуа не любит тратить время на никчемные детали. Он окидывает внимательным взглядом фигуру Реми, прикидывает размер головы, длину рук, пальцев. Чисто профессиональная привычка. Усевшись, спрашивает и одновременно что-то записывает.
— Вы конечно же хотите ее видеть?
— Да.
— Мадемуазель Берта, проводите, пожалуйста, молодого человека.
Реми идет с Бертой по коридору. Ей лет пятьдесят. Маленькая, кругленькая, крепкая. Она кого-то напоминает ему своими блестящими глазками. Она похожа на Мильсандье.
— Мадемуазель Берта Вошель? — тихо спрашивает Реми.
— Да… Откуда вы знаете?
— Я нашел ваше последнее письмо в бумагах дяди… Вы, наверное, знаете о постигшем его несчастье?
Она утвердительно кивнула.
Вы часто ему писали? — спросил Реми.
— Один-два раза в месяц. Последнее время — чаще. В зависимости от состояния больной… Сюда.
Они проходят через лужайку, идут вдоль большого двухэтажного строения с зарешеченными окнами. Реми видит комнаты, иногда мелькнет неподвижное лицо на подушке.
— Вы никогда не писали моему отцу?
— Нет. Я даже никогда его не видела. Доктор тоже. А мы здесь вот уже шесть лет… Может быть, он приходил раньше, во времена доктора Пелиссона?.. Но я сомневаюсь. Каждые три месяца он высылает чек. Вот и все!
— А дядя?
— Все зависело от его командировок. Но он приходил так часто, как только мог.
Она улыбнулась, вспомнив дядю Робера. Она смотрит на Реми с большим доверием, ведь он его племянник.