Ворота не поддавались. Петли скрипели. Я больше не мог сдержаться. К черту правила хорошего тона! Пусть говорят обо мне все, что им вздумается, но я, хотя бы в последний раз, прильну к руке возлюбленной! На цыпочках я перебежал дорогу и, взявшись за ручку, приоткрыл дверцу кареты.
Все трое сидели там без движения. Я плохо различал фигуры, но, ведомый инстинктом, узнал их. На бакенбарды барона падал луч лунного света, а белокурые волосы Клер светились в темноте почти фосфорическим сиянием. В полной растерянности я прошептал еле слышно:
— Извините, прошу вас!
Но я знал, что мне никто не ответит. За спиной послышался стук закрываемых ворот, появился кучер. Полностью утратив самообладание, я приготовился к обороне. Но у лакея не было дурных намерений. Он дал мне знак не поднимать шума. Сам он шел, стараясь ступать тихо. Подойдя ко мне, приложил палец к губам и распахнул дверцу:
— Садитесь быстро, и ни слова!
В темноте я на ощупь забрался в карету, задел за чьи-то вытянутые ноги и, потеряв равновесие от рывка лошади, упал на скамейку рядом с Клер. Я взял ее за руки, они были ледяными. У меня вырвался крик, ответа на который не последовало. Карета продолжала движение, вовсю раскачиваясь на изношенных рессорах, и при каждом толчке тела сидящих передо мной сдвигались и елозили по сиденьям самым нелепым образом. Я задыхался. В нос бил приторный запах гниющих цветов. О, этот запах был мне знаком! Так пахнет в помещениях, где лежат покойники, во время ночных траурных бдений. Меня заперли с тремя мертвецами! От более сильного толчка тело барона отбросило в сторону, оно упало на меня и уткнулось в плечо с безобразной фамильярностью. Я с криком отстранил его и ударил кулаком по стенке кареты. Антуан гнал лошадь, колеса подпрыгивали на ухабах. В голове шумело. Запертая дверца не открывалась. Рядом с собой я видел только три посиневших лица, на которых лежал отпечаток ужасающего безумия. Время от времени на них падал лунный свет, обнажая оскал ртов.
В последний раз я воззвал к Клер и потерял сознание.
Почему в тот момент не захотела забрать меня смерть? Она избавила бы меня от многих испытаний, самое страшное из которых мне еще предстояло пережить, и оно не замедлило обрушиться на меня.
Когда я открыл глаза, была ночь. Я лежал на большой кровати и, повернув голову, обнаружил слева от себя грубый деревянный шкаф, а справа — комод с висящим над ним зеркалом. У изголовья в медном подсвечнике горела свеча. Меня окружала тишина. Где я? На постоялом дворе в Мюзийяке? Но почему тогда меня не отнесли в мою комнату? Внезапно ко мне вернулась память, и я в ужасе перевернулся на бок. И чуть было вновь не потерял сознание. Я сошел с ума! Или стал жертвой наваждения? Клер!.. Клер!.. В бреду я твердил ее имя. По комнате прошла тень, приблизилась ко мне. Огонь свечи позолотил ее светлые волосы, отразился в глазах.
— Я здесь, — прошептал призрак. — Спите. Отдыхайте…
На лоб мой легла мягкая и теплая рука, вытерла выступивший на висках пот.
— Клер!.. В самом ли деле это вы?
Девушка улыбнулась:
— Да, Орельен. Это я… Я больше не покину вас.
— А ваши родители?
— Они уехали.
— Вы уверены?
— Уверена.
— Они не… больны?
— Больны? С чего бы им заболеть?
В изнеможении я закрыл глаза.
— А я? — спросил я. — Я не болен?
— Вы устали, — прошептала Клер. — Ничего больше не говорите. Спите.
Она убрала руку, и я погрузился в черную бездну.
Глава 3
Кем бы вы ни были, читатель, у меня более нет желания задерживать ваше внимание или вызывать жалость обстоятельным рассказом о моих злоключениях. Мне просто хотелось с точностью изложить основные моменты этой истории, кажущейся, увы, невероятной, и тем не менее она абсолютно правдива. То, что я рассказал, действительно пережито мной, и, надо признать, немногие выдержали бы столь тяжкие испытания. Но все же уделите мне еще немного времени — ведь рассказал я еще не все. Мне остается поведать самое грустное, самое печальное, силы покидают меня, когда я приступаю к последней части своего повествования.
Благодаря крепкому здоровью я быстро поправился. На мой взгляд, даже слишком быстро, поскольку в череде таинственных и ужасных событий короткий период моего выздоровления был как бы оазисом счастья. Клер постоянно находилась подле меня, как ангел доброты и сострадания, а ее не знающая усталости рука, поглаживая мой лоб отгоняла меланхолические мысли, которые временами рождали у меня в голове страшные тучи, угрожая обрушить на мою любовь шквал ураганного ветра. Молча мы вкушали несказанное наслаждение. Разве не получил я от нее обещанное? Разве не был уверен, что она останется со мной? Будущее манило нас самыми радужными перспективами. Почему же не торопился я навстречу ему? Потому что, несмотря на все усилия моей возлюбленной, несмотря на страстное мое желание забыть обо всем, прошлое отнюдь не умерло. Оно оставило на нас обоих неизгладимый след. Я без труда различал его на лице Клер, бледность и утомленные глаза которой не переставали тревожить меня. Конечно, мы ежедневно делали новые успехи в утраченном было искусстве улыбаться. Все более и более жаркая страсть пылала в наших взглядах и торопила нас соединить сердца. Но как могли мы принадлежать друг другу, если между нами оставались недомолвки? Потому я и ждал, что Клер заговорит, согласится наконец пролить хоть слабый свет на таинственные события, свидетелем которых я стал. Ручаюсь, она испытывала те же чувства — я много раз видел, как она порывалась обо всем рассказать, но когда слова признания уже готовы были сорваться с уст Клер, в последний момент что-то останавливало ее, тайная стыдливость или, быть может, непреодолимый страх. И тогда, несмотря на наши соединенные руки, на устремленный в глаза друг друга взгляд, мы чувствовали, что между нами встает отчужденность, души наши разъединяются и вновь становятся одинокими.
Вскоре я уже мог ходить и, понимая, что пришло время окончательно обустроить нашу совместную жизнь, изъявил желание написать ее родителям. Она, похоже, удивилась и даже рассердилась.
— Но, дорогая, — сказал я, — положение, в котором мы находимся, не может продолжаться вечно. Ваше присутствие подле меня и так уж слишком противоречит принятым в обществе нормам. Возблагодарим Небо, что эта беда приключилась со мной в маленькой деревушке, где нас никто не знает и мнение ее жителей нас мало волнует. Но ваши родители получат все основания счесть меня подлым соблазнителем, если я в ближайшее время не попрошу у них вашей руки.
— Я совершеннолетняя, — ответила она, — следовательно, вольна располагать собою.
— Но правила приличия…
— Достаточно, если я поставлю их в известность о нашей свадьбе. Сомневаюсь, что с их стороны последуют какие-либо возражения.
— Должен ли я понимать, что вы с ними не очень ладите?
— В самом деле, наши вкусы не всегда совпадают.
Я не стал настаивать не только потому, что не хотел показаться нескромным, но еще и потому, что чувствовал: здесь я вступаю на зыбкую и опасную почву. Я надеялся, что полное доверие, которое должно возникнуть при совместной жизни и под влиянием взаимной нежности, сопровождающей любую страсть, положит конец скрытности Клер. Мы уладили все дела, связанные с нашей свадьбой, и мне не без труда удалось уговорить ее переехать в замок, в котором я дал клятву поселиться. Она поняла, что я всю жизнь буду мучиться жестокими угрызениями совести, если уступлю в этом вопросе, и в конце концов сдалась, но не столько подчинившись моему желанию, сколько устав ему сопротивляться. С этого момента в ее поведении и даже в разговоре произошло неуловимое изменение. Она стала настолько покорной, что однажды я решился задать ей вопрос:
— Мне кажется, что вид замка вызывает у вас какое-то тягостное воспоминание. Но здесь все можно изменить. Скажите, что бы вам хотелось переделать?
Она заверила меня в желании оставить замок таким, каков он есть, в том, что он не вызывает у нее никаких неприятных воспоминаний. Как все девушки ее возраста, она предавалась мечтам, и в силу особенностей натуры некоторые из них были болезненными, но эти времена прошли, она будет чувствовать себя вполне счастливой и спокойной рядом со мной. Она пыталась меня успокоить, но лицо ее все больше бледнело, и самый невнимательный наблюдатель догадался бы, что часть правды она скрывает. По мере того как ко мне возвращались силы, меня все больше тянуло к тому, о чем я сам же запретил себе думать. Оставаясь наедине, я приоткрывал дверь прошлого, словно дверь склепа с мрачными останками. Из этих экскурсий в проклятое царство теней я выходил в глубоком волнении и с убеждением, что Клер — живая загадка. Более того — страшно сказать! — временами я начинал думать, что это чистое создание, само того не ведая, несет в себе какое-то болезнетворное начало, признаки которого я уже начинал замечать. Я старался казаться жизнерадостным, уводил возлюбленную на неспешные прогулки и, желая развлечь ее, рассказывал о жизни в Англии. Однажды вечером она даже воскликнула:
— Вот куда нам следовало уехать! В какой безопасности я чувствовала бы себя там!
— В безопасности от чего, душа моя?
Она склонила голову мне на плечо и ничего не ответила. Приближался день нашей свадьбы, и мы переехали в Мюзийяк. Нотариус, которого я ввел в курс наших планов, любезно согласился приютить у себя и в некотором роде опекать ту, которая через несколько дней станет моей женой. Я хотел подвергнуть себя этому испытанию. Как отнесется деревня к новости? Как ее жители встретят будущую графиню де Мюзийяк? Да будут благословенны наши бретонцы! Они продемонстрировали непревзойденное благородство. Через Меньяна я недорого купил нечто вроде тильбюри[19], которое сразу же оказалось мне весьма полезным, позволив быстро добираться из замка до города. Вскоре были закончены работы по благоустройству второго этажа. Все было готово к церемонии. Иногда я на пальцах считал дни, отделявшие нас от этого события, и видел, как Клер прикрывает глаза, но не понимал, от счастья или от страха. На ласки мои она отвечала то с каким-то пылким безумством, то с рассеянной снисходительностью, так что я без конца спрашивал себя, но так и не мог решить, разумно ли я действовал или готовился совершить непоправимую ошибку.