Но довольно. Я мог бы привести в десять раз больше примеров, чтобы показать, что г-н Бродхаус ни в каком отношении не является таким человеком, который был бы способен переводить Маркса, особенно потому, что он, по-видимому, совершенно не представляет себе, что такое подлинно добросовестная научная работа [Из сказанного выше ясно, что «Капитал» не такая книга, перевод которой может быть сделан по договору. Дело перевода этой книги в прекрасных руках, но переводчики не могут посвящать ему все свое время. Такова причина задержки. Но хотя еще нельзя точно установить срок выхода книги, мы можем с уверенностью заявить что читатели получат английское издание в течение следующего года.].
Написано в октябре 1885 г.
Напечатано в журнале «The Commonweal» № 10, ноябрь 1885 г.
Печатается по тексту журнала
Перевод с английского
Подпись: Фридрих Энгельс
К ИСТОРИИ ПРУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА
ВВЕДЕНИЕ К БРОШЮРЕ В. ВОЛЬФА «СИЛЕЗСКИЙ МИЛЛИАРД»[275]
Для пояснения данной работы Вольфа я считаю необходимым предпослать ей несколько слов.
Германия к востоку от Эльбы и к северу от Рудных и Исполиновых гор представляет собой территорию, которая была во второй половине средних веков отнята у проникших сюда славян и вновь германизирована немецкими колонистами. Завоеватели, немецкие рыцари и бароны, которым были розданы эти земли, выступили в роли «грюндеров» деревень; они разбивали свои владения на деревенские земельные участки, из которых каждый делился на некоторое число равных по величине крестьянских наделов, или гуф. К каждой гуфе принадлежал участок для дома с двором и огородом в самой деревне. Эти гуфы распределялись по жребию между переселявшимися сюда франкскими (рейнско-франконскими и нидерландскими), саксонскими и фризскими колонистами; колонисты были обязаны за это грюндеру, то есть рыцарю или барону, очень умеренными, твердо установленными оброком и отработками. До тех пор пока крестьяне выполняли эти повинности, они были наследственными владельцами своих гуф. К тому же они имели в лесу грюндера (впоследствии помещика) такое же право на рубку леса, выпас скота, откорм свиней желудями и т. д., каким пользовались крестьяне Западной Германии в общих угодьях своей марки. Пахотные деревенские участки были подчинены принудительному севообороту и в большинстве случаев обрабатывались по трехпольной системе, делясь на озимое, яровое и паровое поля. Поля под паром и жнивье служили общим выгоном для скота, принадлежавшего как грюндеру, так и крестьянам. Все деревенские дела решались на собрании односельчан, то есть владельцев гуф, большинством голосов. Права дворян-грюндеров ограничивались правом взыскания повинностей и участия в пользовании паром и жнивьем под выгон, правом получения всех излишков после общего пользования лесными угодьями и председательствования на собрании односельчан, которые все были лично свободными людьми. Таково в основном было положение немецких крестьян на землях, простиравшихся от Эльбы до Восточной Пруссии и Силезии, и это положение было в общем значительно более благоприятным, чем то, в котором находились в это же время крестьяне Западной и Южной Германии; последние тогда уже вели ожесточенную, постоянно возобновлявшуюся борьбу с феодалами за свои старые наследственные права, и большинству из них уже была навязана гораздо более тяжелая форма зависимости, угрожавшая их личной свободе или даже вовсе уничтожавшая ее.
Возраставшая потребность феодалов в деньгах в XIV и XV веках порождала, разумеется, и на северо-востоке попытки — в нарушение прежних договоров — закабаления и эксплуатации крестьян, но отнюдь не в таких масштабах и не с таким успехом, как в Южной Германии. Население к востоку от Эльбы было еще редким; невозделанных земель было много; распашка их, распространение земледелия, закладка новых оброчных деревень оставались здесь самым верным способом обогащения и для феодального землевладельца; к тому же здесь, на границе Германской империи с Польшей, уже образовались более крупные государства: Померания, Бранденбург, курфюршество Саксонское (Силезия принадлежала Австрии), и поэтому здесь лучше соблюдался внутренний мир, а раздоры и грабежи дворянства обуздывались более сильной рукой, чем в раздробленных областях на Рейне, во Франконии и Швабии; а ведь больше всего от этих непрерывных войн страдали все те же крестьяне.
Только по соседству с покоренными польскими и литовско-прусскими деревнями уже чаще давали себя знать попытки дворянства подчинить колонистов, поселившихся на основании германского феодального обычного права, той же крепостной зависимости, в которой находились его польские и прусские подданные. Так было в Померании и в прусских владениях Ордена[276], реже — в Силезии.
Вследствие этого более благоприятного положения ост-эльбские крестьяне почти не были затронуты могучим крестьянским движением Южной и Западной Германии в последнюю четверть XV и первую четверть XVI века, а когда разразилась революция 1525 г., то она нашла здесь слабый отголосок лишь в Восточной Пруссии, подавленный без большого труда. Ост-эльбские крестьяне предоставили своих восставших братьев их судьбе и получили за это по заслугам. В местах, где бушевала Великая крестьянская война, крестьяне были теперь попросту превращены в крепостных, на них были взвалены неограниченные, зависевшие только от произвола феодала-землевладельца барщина и повинности, а их свободная марка была просто превращена в господскую собственность, продолжать пользоваться которой они могли только в том случае, если на то была милость феодала. Это идеальное для феодального землевладения состояние, к которому немецкое дворянство тщетно стремилось на протяжении всего средневековья и которого оно, наконец, достигло теперь, в период разложения феодального хозяйства, стало также постепенно распространяться и на ост-эльбские земли. Дело не ограничилось превращением обусловленного договором права крестьян пользоваться господским лесом — в том случае, если это право еще не было урезано раньше, — в пользование в силу милостивого соизволения феодала-землевладельца, которое тот всегда мог отменить; не ограничилось оно и противозаконным увеличением барщины и оброка. Введены были и новые повинности, как, например, лаудемии (платежи феодалу в случае смерти владельца крестьянского двора), которые считались отличительными признаками крепостной зависимости; либо же обычным традиционным повинностям придавали характер таких повинностей, которые несли только крепостные, а не свободные люди. Таким образом, менее чем за сто лет свободные ост-эльбские крестьяне были превращены в крепостных, сначала фактически, а вскоре затем и юридически.
Между тем, феодальное дворянство все более и более обуржуазивалось. Все в большей степени возрастала его задолженность городским капиталистам-ростовщикам, а в силу этого и деньги становились для него настоятельной потребностью. Но из крестьянина, своего крепостного, можно было выколотить не деньги, а прежде всего только труд или сельскохозяйственные продукты, причем крестьянское хозяйство, которое велось при крайне тяжелых условиях, давало лишь минимальный излишек этих продуктов сверх того, что было необходимо для поддержания самого скудного существования работников, владевших этими хозяйствами. Рядом же лежали обширные, доходные монастырские земли, которые обрабатывались на средства владельца, под сведущим надзором, барщинным трудом зависимых или крепостных крестьян. Такой способ ведения хозяйства мелкое дворянство до того времени почти никогда не могло применять в своих владениях, да и крупные дворяне и князья могли делать это лишь в виде исключения. Теперь же ведение крупного хозяйства стало возможным повсюду, с одной стороны, в результате установления мира в стране, а с другой, поскольку дворян все более вынуждала к этому растущая потребность в деньгах. Обработка крупных поместий при помощи барщинного труда крепостных крестьян на средства феодала-землевладельца постепенно сделалась, таким образом, тем источником дохода, который должен был возместить дворянству убытки от прекращения отживших свой век рыцарских грабежей. Но откуда взять нужную земельную площадь? Дворянин, правда, был владельцем более или менее обширных земель, но они целиком, за немногими исключениями, находлились в наследственном владении крестьян-чиншевиков[277], которые до тех пор, пока они выполняли обусловленные повинности, имели такое же право на свои усадьбы и гуфы, а также и на общинные угодья, как и сам господин-помещик. Нужно было найти выход, а для этого прежде всего требовалось превратить крестьян в крепостных. В самом деле, хотя изгнание крепостных крестьян из их усадеб являлось не меньшим нарушением закона и не менее насильственным актом, чем выселение свободных чиншевиков, все же это изгнание гораздо легче было оправдать при помощи вошедшего в употребление римского права. Словом, после того как удалось превратить крестьян в крепостных, они были в потребном количестве согнаны с земли или же вновь поселены на господской земле в качестве безнадельных крестьян [Kotsassen] — батраков, имевших лишь хижину и небольшой огород. Если прежние замки-крепости дворян уступили место новым, более или менее незащищенным замкам-дворцам, то именно поэтому во много раз большее количество усадеб некогда свободных крестьян должно было уступить место жалким лачугам крепостных.
После того как господское поместье — доминиум, как оно называется в Силезии, — было организовано, оставалось только для его обработки привести в действие рабочую силу крестьян. И тут сказалась другая выгодная сторона крепостного права. Прежние, твердо установленные договором барщинные повинности крестьян совершенно не годились для этой цели. В большинстве случаев они ограничивались работами, производимыми в общественных интересах, например, сооружением дорог и мостов и т. п., а также строительными работами в господском зам