Экспериментируя, стали, чуть закрепляя песок, сажать лозу, а между ее прутьев — сосенки. Когда эти саженцы укоренялись, лозу вырубали, оставляя влагу желанным посадкам.
На этой стадии проб и ошибок вернулся в родное село на Дону с войны двадцатишестилетний Григорий Огарев. Наблюдая, сколько ущерба приносят пески, включился он сразу в дела лесоводства. Но дело не ладилось. Один за другим, не выдержав решения крайне сложной, не сулившей успеха задачи, увольнялись лесничие. Комиссия, приехавшая «в пустыню», обратила вниманье на инициативного и верно толковавшего причину неуспехов лесного объездчика Огарева, недавно окончившего заочно техникум по специальности «лесовод». «Возьмешься?» — «Можно попробовать…» Так Григорий Иванович стал лесничим и оказался, как говорится, нужным человеком, в нужном месте, в нужное время.
Оценивая сейчас пройденный жизненный путь, Григорий Иванович говорит: «К этому делу подготовил меня характер. А характер заложен был детством, проведенным в этих песках, и войной». Воевал Григорий Огарев в кавалерийском полку. Войну решали танки, но и конница тоже была нужна. Три ордена коннику с Дона кое о чем говорят. Но закончил войну Григорий Иванович на самолете. Летать же начал при удивительных обстоятельствах.
«В 1944 году у Вислы на нейтральную полосу сел подбитый немцами наш самолет. Мы рванулись выручать летчиков. И когда они повыскакивали из своего «Б-3», я обомлел: передо мной стоял брат Жорка — майор, штурман бомбардировщика. Кинулись обниматься, плакали и смеялись от счастья. Много спирта было выпито по этому случаю, и на радостях взяли меня «с коня» в экипаж самолета радистом — я морзянку хорошо знал. Ну и летали. На новом самолете бомбили Кенигсберг, Берлин… С той войны люди приходили морально не покалеченными. В послевоенных трудах они сразу же место себе находили».
Опустим подробности рассказа о том, сколько трудностей пришлось одолеть молодому лесничему, сражаясь с песками: «Все было, как на войне».
В лесном ведомстве не забыли об эксперименте назначить фронтовика на трудную должность. Издали помогали. А потом приехали глянуть, что получилось. «Замминистра меня обнял и аж прослезился: «Ничего подобного во всей стране я не видел!» А увидел высокий гость великолепно налаженное хозяйство: огромный лесной питомник с миллионами саженцев разных лесных пород, лесопилка, столярный цех, склады лекарственных трав и дикорастущих плодов, жилые постройки, пчельник на двести ульев. И самое главное: пески у Дона на большой площади перестали лететь, успокоились. Зоны песков окружили посадками из сосны и «пятнами», по тщательно разработанной технологии, посадили по пескам островки сосен. Они прижились.
Пустынный пейзаж оказался в кольце у леса.
Ожившие пески.
«Иногда прихожу постоять на этом бугре, гляжу на утихший песок, вспоминаю, что дело начинали с одним ржавым трактором и восьмеркой волов. Как же все получилось?.. А так: хозяйская рука была надобна в этом деле, трезвая голова, уменье людей увлечь полезностью дела, необходимость быть строгим, но справедливым и обязательно поощрять трудолюбие. Вот и все. Меня, старого человека, похвалой сейчас уже не испортишь.
И ранее похвала не испортила. Имею ордена, звания — «Лесничий первого класса», «Заслуженный лесовод». Приезжали сюда многие поучиться, и сам ездил, учил. Тут, на Дону, по моим следам многое сделано — здешний питомник посадочным материалом всех обеспечивал. Советскую власть не хулю — лесное дело поставлено было серьезно. Полезащитные полосы, например, в наших подверженных суховеям местах были делом очень разумным.
Когда Хрущев приказал больше ими не заниматься, я только руками развел — глупость, хороший хозяин не должен так поступать…»
— Что-нибудь водится в этих посадках?
— Конечно! Маслята водятся. А из живности… Вон поглядите — следы. Глубокий наброд — это лось от реки пробежал. Рядом четкая строчка — Лисицын след. А это заяц лозу обглодал. Заходят сюда кабаны и косули, волки, еноты. Птицы разные кружатся летом над этим нагретым местом.
Присев после хождения по следам, разглядываем снимки, сделанные в этих местах недавно. Какая-то птица глотала на снимках большую змею. «Подпустила меня на десять шагов — не хотела с добычей расстаться», — вспомнил фотограф. Это был орел-змееед (орнитологи говорят: змееяд). Добычу в гнездо он носит не в лапах, а прячет в зобу. Иногда хвост змеи из клюва птицы торчит, и птенцы вытягивают змею, как веревку. «Ишь ты! Я тут порознь много раз видел и змей, и орлов, но такую картину не наблюдал», — говорит заинтересованный, как юноша, Григорий Иванович.
Змеееды — птицы не многочисленные. Тут они держатся, видимо, потому, что змеи, греясь на светлых песках, хорошо сверху заметны. «Да, да, скорей всего, так», — соглашается старый лесничий, слегка огорченный, что не все знает в «облесенной пустыне».
Живущий среди песков змееед.
С бугра Григорий Иванович спускается вниз — показать мне какую-то особо стойкую против «афганца» траву. Его ботинки оставляют след на песке, как на свежей снежной пороше.
Песок чуть скрипит под ногами, и мой собеседник под эту музыку философствует. «Смысл жизни… Часто об этом все говорят. В чем смысл?
Много разных ответов на этот вопрос. По-моему, самый верный — простой: смысл жизни для человека — в самой жизни да еще в том, чтобы сделать, оставить после себя что-нибудь доброе…»
Наблюдая этого восьмидесятилетнего человека, жизнью не утомленного, я подумал: Григорий Иванович Огарев очень понравился бы Чехову. Любил писатель таких людей.
Фото А. Бровашова из архива В. Пескова. 26 октября 2001 г.
Кладовщики
(Окно в природу)
У староверов Лыковых в уединенном таежном житье было три серьезных врага. Первый — медведь. Однажды зверь так напугал Агафью, что она месяц не могла двигаться. Два других — маленькие, симпатичные: бурундук и кедровка.
«Нечистая сила!» — говорил старик Лыков о полосатых, похожих на белок бурундуках. Бурундуки ополовинивали гороховые и ржаные посевы возле избушки. Их пытались уничтожать давилками. Но грызуны делали свое дело — в защечных мешках уносили в земляные кладовки отборные зерна. Обычные их запасы на зиму состоят из кедровых орехов, но кедрачи хорошо плодоносят в четыре года раз, а посевы гороха и ржи постоянны. Повстречавшись с геологами, Лыковы ни о чем не просили, кроме соли, и умоляли принести в обитель их кошку. Кошки быстро отучили бурундуков и мышей шастать на огород.
А с третьим врагом пришлось смириться.
Есть в тайге птица с названьем кедровка — длинноносая, пестрая, похожая на скворца, но крупнее. Кедровки в тайге истошно орут. Но нелюбовь к птицам у таежников связана с их способностью резво шелушить кедровые шишки.
Часть корма птицы съедают, но больше орехов прячут на зиму во мху. Много прячут, но не все спрятанное находят. Кое-что достается мышам, остальные орехи, пролежав зиму под снегом, весной прорастают, и это надежный способ распространенья кедровников — шишка, упавшая с дерева и никем не тронутая, просто сгниет.
Кедры и птицы живут в состоянии симбиоза (взаимной помощи). Но для Агафьи Лыковой кедровка поныне — самый злостный из конкурентов.
Зима кормит немногих. Спасаясь от холодов-голодов, на зиму некоторые из животных впадают в спячку (состояние, близкое к умиранью) либо попросту спят, готовые при опасности убежать. К первым относится ежик, ко вторым — медведь. Оба на зиму запасаются жиром и, экономно его расходуя, доживают до момента, когда под бок потекут апрельские талые воды.
Но чаще животные на зиму запасают еду в кладовые. Устроены кладовые по-разному — в одном месте либо рассредоточены, и можно только удивляться, как эти склады удается отыскивать.
Наилучшие «кладовщики» — пчелы. В ульях или в дуплянках они запасают столько еды, что спокойно доживают до появления первых весенних цветов. Дикие пчелы «бурзянки», обитающие в Башкирии, при этом способны выдерживать холода до сорока с лишним градусов.
Пчелы, которых держат в ульях на пасеках, могут лишиться запаса, и тогда в преддверье зимы их кладовые пополняют сахаром. Сахар — замена меду неравноценная, но все же помогает пчелам дотянуть до весны.
Компактны запасы бурундука. В его норке есть кладовая, которую не прочь ограбить медведь. Поразительно много орехов и желудей в одно место стаскивают живущие в южных районах России желто-горлые мыши. Один селянин из Белгородской области пишет мне, что «огребает» для свиней ежегодно несколько ведер желудей, запасенных мышами.
Все знают, как запасливы белки. В лесу на зиму они сушат грибы, накалывая их на сучки, и запасают желуди и орехи. Подобно кедровкам, белки их прячут во многих местах. Не все «заначки» белочка помнит. Но все же то ли по зрительной памяти, то ли, как полагают, по запаху спрятанный корм белки находят. Мне не раз приходилось видеть, как пушистый грызун с сучка прыгал в снег, быстро-быстро его раскапывал и взлетал на дерево с добычей в зубах.
Американским дятлам не надо трудиться — искать свои склады. Они прячут орехи в щелях и выдолбленных в деревьях ячейках. Главное — крепко забить орех в гнездышко, чтобы никто посторонний не мог бы «наковырять» припасенной еды.
С добычей.
Шишка про запас.
Подобно заморским дятлам прячет орехи птица поползень. Собирая орехи, поползень прячет их в любые щелки и ниши. Однажды, проживая у друга в заповеднике на Оке, я устроил приваду для белок в птичьей дуплянке, надеясь их поснимать, когда будут таскать орехи. Но складик мой случайно обнаружил проворный поползень и за день на глазах у меня весело умыкнул полкилограмма орехов. Где он прятал добычу? Я проследил полеты и обнаружил орехи меж бревен избы, в трещинах сосновой коры, в щелях дубового сруба колодца, даже в моих ботинках, стоявших около двери. Решил я с поползнем пошутить и, собрав в кепку орехи из его похоронок, снова высыпал в дуплянку. Птицу это не озадачило. Поползень лишь проворнее стал.