Дибич продвинулся, таким образом, до Адрианополя, но там он попал в такое положение, что ему пришлось бы спешно отступить обратно за Балканы, если бы турки продержались еще каких-нибудь две недели. У него было только 20000 человек, четвертая часть которых болела чумой. Тогда в качестве посредника выступило прусское посольство в Константинополе и склонило турок к миру посредством ложного сообщения об угрожающем, в действительности же совершенно неосуществимом наступлении русских. Этим оно помогло русскому полководцу выйти, как говорит Мольтке,
«из такого положения, которому достаточно было продлиться еще, пожалуй, несколько дней, чтобы он оказался сброшенным с высоты победы в пучину гибели» (Мольтке. «Русско-турецкая кампания», стр. 390)[49].
Во всяком случае, мир принес Российской империи устья Дуная, часть территории в Азии и новые предлоги для постоянного вмешательства в дела Дунайских княжеств[50]. Последние с этого момента вплоть до Крымской войны служили в качестве «karczma zajezdna» [В английском тексте после слов «karczma zajezdna» Напечатано: «(трактира)». Ред.] для русских войск; лишь изредка в течение этого периода княжества были свободны от них.
Прежде чем удалось использовать эти преимущества для дальнейших целей, разразилась июльская революция[51]. Теперь русским агентам пришлось на некоторое время припрятать свои либеральные фразы; речь шла в данном случае лишь о защите «легитимизма». Был уже подготовлен поход Священного союза против Франции, как вдруг вспыхнуло польское восстание, которое в течение целого года держало Россию под угрозой; так Польша вторично ценой самопожертвования спасла европейскую революцию[52].
Я не буду останавливаться на русско-турецких отношениях в период 1830–1848 годов. Важным в этих отношениях было то, что России представилась возможность впервые выступить в качестве защитницы Турции от ее мятежного египетского вассала Мухаммеда-Али, послать к Босфору 30-тысячное войско для защиты Константинополя и посредством Ункяр-Искелесийского договора фактически установить на Целый ряд лет русское господство над Турцией[53]; далее, ей удалось затем в 1840 г. вследствие предательства Пальмерстона в одно мгновение превратить угрожающую ей европейскую коалицию в коалицию против Франции[54], и наконец, она сумела подготовить аннексию Дунайских княжеств посредством непрерывной оккупации, эксплуатации крестьян [В английском тексте вместо слов «эксплуатации крестьян» напечатано: «размещения своих солдат на постой среди крестьян». Ред.], а также переманиванием на свою сторону бояр при помощи «Reglement organique»[55] (см. Маркс, «Капитал», т. I, гл. VIII) [В английском тексте вместо слов, напечатанных в скобках, дано следующее подстрочное примечание: «Кодекс для сельского населения, отдававший в распоряжение бояр — местной земельной аристократии — большую часть рабочего времени крестьянина, да к тому же без всякого вознаграждения. Подробнее см. Карл Маркс, «Капитал», гл. X, стр. 218–222 английского издания»[56]. Ред.]. В основном же этот период был посвящен завоеванию и русификации Кавказа, что удалось, наконец, осуществить лишь в результате двадцатилетней борьбы.
Тем временем царскую дипломатию постигла тяжелая неудача: когда 29 ноября 1830 г. великий князь Константин был вынужден бежать из Варшавы от польских инсургентов, в руки последних попал весь его дипломатический архив, подлинные депеши министра иностранных дел [Нессельроде. Ред.] и официальные копии всех важных депеш послов. Весь механизм русской дипломатии 1825–1830 гг. был раскрыт [В английском тексте эта фраза дана в следующей редакции: «Весь механизм русской дипломатии и все интриги, которые она плела в 1825–1830 гг., были раскрыты». Ред.]. Польское правительство переслало эти депеши через графа Замойского в Англию и Францию, и по указанию английского короля Вильгельма IV они были в 1834 г. опубликованы Давидом Уркартом в «Portfolio»[57]. Этот «Portfolio» до сих пор остается одним из главных и во всяком случае самым достоверным источником для истории тех интриг, посредством которых царизм стремится перессорить между собой западноевропейские страны, чтобы в результате этих раздоров подчинить их всех своему господству.
Русская дипломатия не только без вреда, но и с прямой выгодой для себя выдержала уже так много западноевропейских революций, что, когда разразилась февральская революция 1848 г., она могла приветствовать это как чрезвычайно благоприятное для нее событие. Революция перекинулась в Вену, не только устранив главного противника России, Меттерниха, но и пробудив от спячки австрийских славян — этих возможных союзников царизма; она охватила Берлин и тем самым излечила снедаемого жаждой деятельности, но совершенно беспомощного Фридриха-Вильгельма IV от его страстного желания стать независимым от России. Что могло быть более благоприятным? Россия была гарантирована от всякой заразы, а в Польше были расположены столь значительные силы, что она не могла и пошевельнуться. А как только революция распространилась и на Дунайские княжества[58], русская дипломатия получила то, чего хотела, — предлог для нового вторжения в Молдавию и Валахию, чтобы восстановить там порядок и еще более укрепить там русское господство.
Но этого мало. Австрия, самая упорная, самая непреклонная противница России на границах Балканского полуострова, была приведена на край гибели восстанием в Венгрии и Вене. Победа венгров означала, однако, новый взрыв европейской революции, а наличие большого числа поляков в венгерской армии служило гарантией того, что на этот раз революция не остановилась бы на польской границе. Поэтому Николай разыграл великодушие. Он приказал своим войскам вторгнуться в Венгрию, подавил превосходящими силами венгерскую армию и закрепил тем самым поражение европейской революции. А когда Пруссия все еще пыталась воспользоваться революцией для того, чтобы разорвать Германский союз и подчинить, по крайней мере, мелкие северогерманские государства прусской гегемонии, Николай вызвал ее и Австрию к себе на суд в Варшаву и вынес решение в пользу Австрии[59]. В благодарность за свою многолетнюю покорность России Пруссия была позорно унижена, когда она на одно мгновение обнаружила слабые поползновения к сопротивлению. Шлезвиг-гольштейнский вопрос Николай также решил не в пользу Германии и назначил наследником датского престола Кристиана Глюксбургского, убедившись предварительно в его пригодности для целей царизма[60]. Не только Венгрия, вся Европа лежала у ног царя, и это было прямым следствием революции. И разве не вправе была русская дипломатия втайне восторгаться революциями на Западе?
Но февральская революция была, тем не менее, первым похоронным звоном по царизму. Мелкая душонка ограниченного Николая не могла прийти в себя от возбуждения, вызванного этой незаслуженной удачей; он слишком торопился с продвижением к Константинополю; разразилась Крымская война; Англия и Франция пришли на помощь Турции, а Австрия горела желанием d'etonner le monde par la grandeur de son ingratitude [удивить мир величием своей неблагодарности (выражение, приписываемое главе австрийского правительства Щварценбергу в связи с враждебным России поворотом в австрийской политике.). Ред.]. Ибо Австрия знала, что в благодарность за военную помощь в Венгрии и за вынесенное в Варшаве решение от нее ждут нейтралитета или даже поддержки русских завоеваний на Дунае, а это было равносильно окружению границ Австрии Россией от Кракова до Оршовы и Землина. И на этот раз Австрия, — чего с ней почти никогда не случалось, — посмела иметь собственное мнение.
Крымская война была единственной в своем роде колоссальной комедией ошибок, когда постоянно спрашиваешь себя: кто же тут обманут? Но эта комедия стоила несметных затрат и свыше миллиона человеческих жизней. Едва только первые отряды войск союзников высадились в Болгарии, как австрийцы вступили в Дунайские княжества, а русские отступили за Прут. Таким образом, Австрия вклинилась на Дунае между обеими воюющими сторонами; дальнейшее ведение войны в этом районе возможно было только с ее согласия. Но Австрия нужна была для войны на западной границе России. Австрия знала, что Россия никогда не простит ей этой ее черной неблагодарности; поэтому она готова была присоединиться к союзникам, но только для серьезной войны, ведущейся с целью восстановления Польши и значительного перенесения назад западной границы России. Такая война неизбежно вовлекла бы в союз и Пруссию [В английском тексте эта фраза дана в следующей редакции: «Весь механизм русской дипломатии и все интриги, которые она плела в 1825–1830 гг., были раскрыты». Ред.], через территорию которой Россия получала все свои ввозимые припасы; европейская коалиция блокировала бы Россию с суши и с моря и обрушилась бы на нее с такими превосходящими силами, что победа была бы несомненной.
Но это вовсе не входило в расчеты Англии и Франции. Наоборот. Обе они были довольны тем, что образ действий Австрии избавлял их от опасности серьезной войны. То, чего желала сама Россия, — чтобы союзники направились в Крым и основательно там застряли, — было предложено Пальмерстоном, и за это с радостью ухватился обеими руками Луи-Наполеон. Продвигаться из Крыма в глубь России было бы стратегическим безумием. Таким образом, война была благополучно превращена в войну показную, что удовлетворяло всех ее главных участников. Однако царь Николай не мог долго мириться с тем, что неприятельские войска прочно обосновались на окраине его империи на русской земле; для него показная война вскоре снова стала войной серьезной. Но если это место было наиболее благоприятным для показной войны, то для серьезной войны оно было наиболее опасным. То, что составляет силу России при обороне,