— О мой дорогой учитель, вам я обязан всем, это вы создали мужественных борцов, поборников истины во всем мире!
Он весело расцеловал в обе щеки мадемуазель Мазлин, обнял Миньо, который вдруг разрыдался от волнения.
— Так вы меня простили, господин Симон?
— За что мне вас прощать, старина Миньо! У вас мужественное и честное сердце. Как я рад, что мы наконец встретились!
Между тем торжественная и трогательная церемония подходила к концу. Светлый, веселый дом, выстроенный согражданами Симона на месте убогой лачуги на улице Тру, сиял на солнце, весь увитый гирляндами зелени и живых цветов. Холст, скрывавший мраморную доску над дверью, внезапно упал, и взорам всех открылась сверкающая золотом надпись: «Город Майбуа учителю Симону, во имя истины и справедливости, во искупление причиненных ему страданий». А ниже крупными буквами: «От внуков его палачей». И с просторной площади, с соседнего проспекта, из окон и с крыш домов, отовсюду донесся последний, прокатившийся громом, единодушный приветственный клич — полное и окончательное признание торжества истины и справедливости; отныне никто не посмеет отречься от них!
На следующий день в «Пти Бомонтэ» появилась восторженная статья с описанием происходившей накануне церемонии. Это уже был не тот грязный бульварный листок, который в свое время растлевал умы; газета в корне изменилась, сообразуясь с новыми веяниями и вкусами более просвещенных читателей. Пришлось самым энергичным образом обезвредить ее, прочистить все ее отделы, словно клоаки, столько лет переполненные ядом лжи и клеветы. Пресса становится самым действенным проводником просвещения, когда одурачивающие и обирающие своих клиентов политические и финансовые бандиты перестают быть ее хозяевами. И обновленная «Пти Бомонтэ» теперь помогала обществу распространять просвещение, идеи добра и справедливости.
Несколько дней спустя после торжественной встречи Симона страшная гроза, одна из тех сентябрьских гроз, которые испепеляют все на своем пути, разрушила часовню Капуцинов. Это была последняя церковь, еще открытая для молящихся, и посещало ее довольно много верующих женщин. В Жонвиле аббат Коньяс был найден мертвым в ризнице, — взрыв бешеной ярости довел его до апоплексического удара; и давно уже пустовавшая церковь закрылась окончательно. В Майбуа аббат Кокар перестал даже открывать двери церкви св. Мартена; он служил один, без причетника, в совершенно пустой церкви. И небольшая часовня Капуцинов теперь вмещала всех, кто еще доверял конторе агентства чудес, где красовалась во весь рост огромная статуя святого Антония Падуанского, позолоченная и размалеванная, украшенная гирляндами искусственных цветов, освещенная множеством свечей.
В день, когда разразилась гроза, был праздник этого святого; пышное богослужение привлекло в часовню человек сто верующих. Уступая настойчивым просьбам отца Теодоза, отец Крабо, не выезжавший никуда за пределы Дезирад, где он был занят устройством богоугодного учреждения, решился на этот раз почтить торжество своим присутствием; он сидел в бархатном кресле у подножия статуи святого Антония, а отец Теодоз служил мессу. Оба умоляли великого святого проявить свое могущество, испросить у бога милости, дабы он предал на погибель нечестивое и гнусное новое поколение. Вот тогда-то и разразилась гроза; огромная чернильно-черная туча нависла над Майбуа, адским пламенем полыхали в небе молнии, тяжкие громовые удары, точно залпы мощной артиллерии, с грохотом обрушивались на землю. Отец Теодоз приказал звонить во все колокола, упорный трезвон поднимался в небо как набат, словно указуя богу, где находится его храм, который ему надлежит защитить. И вдруг сокрушительная молния ударила в колокол, пробежала по канату и огненной волной растеклась по церкви. Отец Теодоз, служивший в алтаре, мгновенно вспыхнул, как факел. Церковные облачения, священные сосуды, дарохранительница, все сгорело, расплавилось, рассыпалось пеплом. А всесильный святой Антоний, свалившись с пьедестала, похоронил под обломками скрюченный и обуглившийся скелет отца Крабо. Но, видно, гибели двух служителей господних было мало, еще пять богомолок нашли смерть в этом храме; остальные с воплями спаслись бегством, над ними уже трещала кровля, грозя задавить их, наконец она рухнула, и от прежней святыни ничего не осталось, кроме огромной груды обломков.
Весь Майбуа был поражен. Как мог католический бог совершить такую ошибку? То был волнующий вопрос, в прежние времена он вставал всякий раз, как молния попадала в церковь и колокольня обрушивалась на священника и коленопреклоненных молящихся. Неужели бог хотел уничтожить свою святыню? Или, может быть, правильнее было думать, что вовсе не божественная рука управляет громами, что молния — это сила природы и, покоренная разумом, она станет в будущем служить человеку? После этой катастрофы в городе снова появился брат Горжиа, он носился по улицам, восклицая, что бог на этот раз не ошибся. Он внял его, Горжиа, словам и поразил молнией его глупых и подлых начальников, дабы преподать урок церкви, обновить которую можно лишь огнем и мечом. А месяц спустя Горжиа нашли с проломленным черепом возле того притона, где был убит Виктор Мильом, и труп его носил следы гнусного насилия.
Прошли еще годы и годы, Марку уже стукнуло восемьдесят; казалось, жизнь хотела вознаградить его за любовь к ней и преданное служение, даруя долголетие ему и его обожаемой Женевьеве, и теперь он испытывал огромную торжествующую радость, видя, что мечта его близка к осуществлению.
С каждым новым поколением люди становились все более просвещенными, свободомыслящими, благородными. Прежде во Франции были две категории людей, получавших различное образование и воспитание; существовали как бы две Франции, ничего не желавшие знать друг о друге, постоянно враждовавшие между собой. Простой народ, который составлял огромное большинство, имел право лишь на начальное образование — грамоту, четыре правила арифметики, — элементарные знания, необходимые, чтобы как-то отличать человека от животного. Буржуазии, горсточке избранных, захвативших деньги и господство, предоставлялась полная возможность получить среднее и высшее образование, а следовательно, знания и власть. Эта огромная социальная несправедливость была уже узаконена временем; бедняки, простой народ были задушены, их держали в невежестве, им запрещалось учиться, знать, приобретать влияние, быть хозяевами. Иной раз человек из низов добивался высокого положения. Но это был исключительный случай: на такого удачника беспрестанно указывали и лицемерно разглагольствовали, что все люди равны и могут выдвинуться благодаря личным достоинствам и заслугам. Простому люду отказывали в необходимом образовании из опасения, что просвещенный народ вступит в борьбу за правду и справедливость, отнимет у буржуазии награбленные ею национальные богатства и на основе справедливого распределения труда построит наконец Город братства и мира.
Теперь создавалась единая Франция, утверждалось полное равноправие, стиралось различие между низшими и высшими, скоро должны были исчезнуть хозяева, эксплуатирующие невежественный народ, угнетающие его, исподтишка ведущие с ним братоубийственную, ожесточенную, подчас кровопролитную борьбу. Уже было введено всеобщее бесплатное обучение, все дети Франции должны были посещать начальную светскую школу, и основой образования являлась теперь не бесплодная схоластика, но подлинная наука. Но обучаться наукам было недостаточно, следовало еще научиться любить ближнего, ибо истина лишь тогда плодотворна, когда она подкреплена любовью. Окончившие начальную школу поступали, в зависимости от своих вкусов и способностей, в специальные школы, разбитые на несколько ступеней и готовившие квалифицированных работников различных отраслей прикладного и самого высокого умственного труда. Согласно новому закону, никто не пользовался особыми привилегиями, интересы нации требовали повышения культурного уровня всех граждан, ибо каждый рождавшийся ребенок мог впоследствии принести пользу государству. Таким образом были утверждены равноправие и справедливость и целесообразно использовано национальное достояние, — благоразумие требовало сберегать все, что могло впоследствии усилить могущество родины и послужить к ее славе. Этот закон вызвал к жизни великие, до сих пор не использованные силы, таившиеся в деревнях и промышленных центрах. Наступил подлинный расцвет духовной жизни, явилось новое поколение, люди мысли и действия, полные творческой энергии, которая уже давно иссякла у былых господствовавших классов, развращенных неограниченной властью. Плодородная почва поднятой народной целины ежедневно производила на свет гениев, наступала великая эпоха возрождения человечества. Правящая буржуазия отказывала народу во всеобщем обучении, опасаясь, что просвещенный народ разрушит старый социальный порядок; и он действительно рушился, образование вызвало небывалый расцвет всех умственных и нравственных сил, и Франция в скором времени должна была стать страной-освободительницей, просветительницей всех народов мира.
Так исчезла прежняя Франция, состоявшая из двух непримиримых классов, постоянно враждовавших между собой, словно возникших на различных планетах и не предназначенных для взаимного общения. Педагоги теперь тоже не разделялись, как прежде, на две обособленные и даже враждебные группы — униженных, жалких начальных учителей, малообразованных, часто совершенно неотесанных, и смотревших на них с презрением преподавателей лицеев и специальных учебных заведений, гордых своей эрудицией. Те же учителя, которые обучали детей в начальных школах, преподавали в средних и высших учебных заведениях. Чтобы пробудить детский ум, направить его на верный путь, приучить к систематическому мышлению, надо обладать теми же знаниями и той же культурой, какие необходимы для дальнейшего его развития. Недостатка в преданных делу учителях не было с тех пор, как профессия педагога стала одной из основных в стране, хорошо оплачивалась и считалась почетной. Как ни велики были суммы, израсходованные на всеобщее бесплатное обучение, народ понял необходимость этой меры, ибо теперь народные деньги шли не на оплату обмана и преступлений, но на воспитание честных тружеников, содействующих мирному развитию страны. Результаты прев