С Агафьей, дал понять, проживают недружно. «Хоть завтра улетел бы отсюда, но куда?» Надежды на перемены в жизни он связывает с покупкой где-нибудь деревенского дома: «Копим с сыном деньжата. Я в кубышку кладу свою пенсию, а он кое-что отсыпает от заработка».
К вечеру пошел дождь. Прилетевшие со мной спутники разбрелись по избушкам «дегустировать пиво», а мы с Агафьей зажгли в плошке свечку, чтобы спокойной беседой отметить шестидесятилетие жизни в тайге, на том самом месте, где в 1945 году она родилась.
Разговор у свечи
Свеча горит медленно. И все же за тихой беседой сожгли мы две, просидели друг против друга далеко за полночь. Зная манеру собеседницы говорить о чем-нибудь долго, пространно, я попросил ее сказать коротко о самых памятных днях жизни в тайге. А утром мы принялись за рисунки. Агафья работала с увлеченьем.
У этой свечи и шли разговоры…
— У всех есть какое-нибудь воспоминанье из самого раннего детства…
— Я помню: возле избы собирала граблями сухие веточки и пучками бросала в костер. Одна ветка с огнем упала на ногу. Помню, кто-то качал меня на руках, а я ревела. Мама сказала, что было мне тогда три годика.
— Помнишь и какое-нибудь позднее происшествие?
— С братом Совином пошли орешить. Надо было сказать дома, что заночуем в тайге. А мы сказали: вечером непременно вернемся. Но припозднились и заблудились в тайге. Как нашли избу, не ведаю. А была я босая, ноги избила и думала, что погибнем. Но Совин вывел к избушке. В окошко увидела: мама стоит на коленях и молится, и тятя был вне себя, думали, что мы с Совином погибли — тут же прорва медведей. Мне было в то лето двенадцать годов.
— А бывали случаи — столкнулись с медведем?
— Всегда их боялись. Один отведал висевшей на стенке сушеной рыбы и опять появился. Наталья при месяце мыла ноги в ручье, обернулась, а он — у двери, прямо за спиной у нее. Сестра пронзительно завизжала, и зверь убежал. Но испуганная обезножела и больше недели не поднималась с постели. И еще был случай, мне рассказывали: медведь раскопал могилу и сожрал тятиного брата Евдокима.
— Вспомни, какой день у семьи был радостным.
— Это когда тятя прибежал с реки и стал рассказывать, как палкой убил марала. Марал застрял в снегу возле скалы, и тятя на него набросился. Бил. бил, а потом заколол… Ну все мы были рады, считали, что Бог марала послал: и еда, и из кожи — обувка.
— А день печальный…
— Это когда умерла мама. Было это 5 февраля. На шестидесятом году умерла. Считай, от голода прибралась. Был неурожай всего — бог знает что ели. Мама от забот Забот всяких и от голода слегла и подняться уже не смогла. Последние слова ее были: «Живите дружно… Ройте ловчие ямы — без мяса не выжить. И обувку из шкур сошьете».
Я читала молитвы у ее домовины и год потом как вспомню — плачу.
— Кого в семье, помимо матери, ты любила?
— Митя был всеми любимый. Тятя говорил: «Золотой человек — добрый, спокойный…» Мне Митя все, что заметит в лесу интересное, обязательно показывал. Вместе видели, как прочно сидит на гнезде мамочка рябчиков. Протянешь руку над ней — сидит. Улетит, если тронешь…
— Хранится ли у тебя сейчас что нибудь на память о близких людях?
— На память о маме и тяте храню этот вот ковшик. А о сестре как память берегу старый холст. Она в больших стараниях его ткала после маминой смерти. А о Мите вот в этой книжке, погляди-ка, хранится у меня крылышко рябчика. Это он мне его подарил — отмечать места в книге, где ее надо открыть.
— Вокруг вас в тайге много было всяких зверей и птиц. Кого из них ты больше всего любила?
— Маралов (смеется). Когда попадались в ловчую яму…
— А не припомнишь ли день каких-нибудь неопасных, но больших забот для семьи?
— Однажды мы потеряли счет дням и всполошились: когда праздники, когда будни? Стали все вспоминать. У меня память была хорошая, и я поставила все на место.
— А какое у нас число сегодня?
— По мирскому — 24 июня. А от Адамова лета — 11 июня 7513 года.
— Какое событие взволновало семью вашу до встречи с геологами?
— Один раз тятя и Дмитрий ловили рыбу, и их увидели люди с лодки. Откуда они взялись, мы не знали, и все испугались: что теперь будет?
А в другой раз низко, так, что сажа из трубы сыпалась, пролетал над заимкой двухэтажный (двукрылый) самолет. Мы испугались, попрятались в кедраче, но все прошло без последствий. К нам никто не явился.
— Ну а когда люди появились в 1979 году…
— Тятя-то первый увидал и заговорил, кто мы, откуда. А мы с Натальей так испугались, что заголосили. Но все обернулось радостью. Уже вечером сидели с геологами у костра — они нас расспрашивали, и мы их.
— С того дня живешь уже 26-й год. Многих людей из мира видала. Как ты считаешь, хорошо, что люди вас «нашли», или лучше бы жить, как жили?
— Мы сразу решили: людей послал нам Бог. Какая была наша жизнь — обносились, все лопотинки в заплатах. Страшно вспомнить, ели траву, кору. Поумирали бы все, и никто не узнал бы, что жили. А люди много добра нам сделали. И никто ничем не обидел, только помогали. А когда ты написал в газете — нас с тятенькой завалили всякими дареньями: посудой, одеждой, обувкой, разной справою для хозяйства.
Забот много…
Любимый портрет с козой.
— Что для вас поначалу было самым ценным в этих подарках?
— Соль! Попробовали соленую еду и уже ничего непосоленного хлебать не могли.
— Вы часто стали бывать у геологов. Что вас там особенно поразило, удивило?
— Ну разве можно обо всем рассказать. Мы с Митей, помню, стояли, разинув рот, у лесопилки. Бревно само лезет под зубья. И сразу получаются доски — гладкие, ровные. Мы-то все топором вытесывали…
— А самолеты, вертолеты, телевизор, лодка с мотором…
— Дык тоже все было как в сказке… Но телевизор-то — дело греховное. А вертолет… Сейчас вижу: славно люди измыслили. Что без него в тайге делать? Кто бы ко мне добрался сюда?
— А не страшно летать?
— Страшно. Но уж привыкла. И все ведь летают. Тебе не страшно?
— Видишь, как много люди всего придумали, пока Лыковы жили в тайге. А ты сама у людей за последние годы чему-нибудь научилась?
— Ну чему?.. Читать и писать мама учила. Разные дела иголкой, ножом, топором знаю с детства. Все своими руками — даже печь вот сложила. Но об одном деле все-таки надо сказать. Научилась печь настоящий хлеб. Гляди вот — не стыдно и тебя угостить.
— Я посмотрел: весь чердак завален разного рода дареньями. А что из всего оказалось для тебя самым нужным?
— Самым нужным… Резиновые сапоги, посуда, топоры, свечи, фонарики, батарейки. И часы! Так хорошо чикают и даже разбудить могут.
— А еда… Ты помнишь, как мы учились с тобою козу доить?
— Как не помнить! (Смеется.) Я ведь первый раз видела тогда коз. Хорошо, что ты их привез. Молоко поставило меня на ноги. Больше всего молока тогда не хватало. Ну и куры нужными оказались, и кошки…
— Какая работа для тебя сейчас самая трудная?
— На полив воду из реки в гору таскать.
— А самая приятная?
— Перед молитвой ночью читать «Новозыбковский календарь» — узнавать про житье разных благочестивых людей.
— О ком читала в последний раз?
— Об Иоанне Златоусте.
— А как ты смотришь на жизнь Ерофея?
— С сочувствием, хотя иногда мы и поругиваемся. Тяжкая у него судьба. Все потерял: семью, работу, избу, ногу… Тяжело ему и тут, на Еринате. Дрова готовить и с двумя ногами — дело нелегкое. А он — с одной…
— Кедр, какой тут рядом стоит и под которым ты родилась… Сколько, думаешь, ему лет?
— Да раза в три он старше меня.
— Значит, когда родилась, это было уже огромное дерево. Но ведь когда-нибудь оно упадет. Всякая жизнь, как эта вот свечка, сгорает и потухает. Ты иногда думаешь об этом?
— Как не думать. Думаю часто. Даже зверю жизнь мила, дорога…
— Смерти боишься?
— Не знаю, как и сказать. Думаю, смерть страшна всем. Но человека спасают мысли о другой жизни, когда все умершие воскреснут.
— Но если человека сожрал медведь, какое же воскрешенье?
— О! С Божией помощью все опять соединится…
— С болезнями тебе одной будет пут жить все труднее. Может, все-таки к родственникам в Килинск?..
— Нет, Василий. Ехать туда — это ехать за смертью. Никому я там не нужна. И мне тоже все там чужое. Лучшего места, чем тут, для меня нет. Все дорого: и эта гора — вижу ее каждый день из окошка, и шумная днем и ночью река, и запахи, таких нигде больше нет. Выйду глянуть, как солнце садится, — сердце от радости замирает. Это мой рай на земле.
В конце «философской» части этой беседы мы помолчали. Агафья ваяла будильник: «Чикает… Скоро она полетит…» Ракета «Протон» с Байконура пролетела точно минута в минуту.
За облаками в вышине слышен был негромкий хлопок. Это взорвалась отделившаяся вторая ступень ракеты.
Рис. Агафьи.
Фото автора. 7 июля 2005 г.
Пятнадцать дней в Калахари
(Окно в природу)
Аборигены
Их было четверо. Не выпуская из рук луки и копья, они переминались с ноги на ногу, явно испытывая неловкость быть в помещении со старым английским столом и шкафами, окантованными бронзовыми накладками. Главное лицо Национального парка представило нас этой четверке, сказав: «Они из России…»
А потом были названы имена босоногих людей: «Это Тао, это Као, это Кау, это Каши».
Мы знали, что нас познакомят с бушменами — аборигенами Калахари, и с любопытством разглядывали людей. Младшего, явно веселого круглолицего Каши я мысленно назвал Васяткой. На мою улыбку он подмигнул, и мы сразу как бы и подружились.