Рассказывая о стоянке у островов Зеленого Мыса, Пигафетта приводит в своем дневнике следующий поразивший его факт: «Мы поручили нашим людям, отправившимся на лодке к берегу, расспросить, какой это был день, и они узнали, что у португальцев был четверг, что нас весьма удивило, так как у нас была среда, и мы никак не могли понять, отчего могла произойти такая ошибка. Я чувствовал себя хорошо все время и делал отметки каждый день без перерывов. Как выяснилось впоследствии, тут не было никакой ошибки, ибо мы шли все время по направлению к западу и вернулись к тому же пункту, куда двигалось и солнце, и таким образом выиграли двадцать четыре часа, в чем никаких сомнений быть не может»[160].
Шестого сентября 1522 г. «Виктория» вошла в гавань Санлукар-де-Баррамеда. Прошло целых три года с тех пор, как из этого же самого порта вышли пять кораблей Магеллана, и только одно судно из всей флотилии вернулось обратно в Испанию. Из двухсот шестидесяти пяти человек, которые 20 сентября 1519 г. вышли в море, только семнадцать человек возвратились на «Виктории». Все они были больны и едва держались на ногах.
Через два дня Элькано бросил якорь в Севилье. Так было завершено первое кругосветное плавание.
Весть о прибытии единственного уцелевшего корабля Магеллана быстро распространилась по всей Испании. Король Карл V пригласил к себе в Вальядолид двух участников экспедиции, чтобы узнать от них подробности этого необычайного плавания. Ко двору отправились Элькано и Антонио Пигафетта. («Покинув Севилью, — пишет последний, — я направился в Вальядолид, где преподнес его священному величеству дону Карлу не золото и не серебро, а предметы, гораздо более ценимые столь могущественным государем. Между прочими предметами я дал ему книгу, собственноручно мною написанную и содержащую описание всего того, что происходило изо дня в день на всем протяжении нашего плавания».)
Элькано получил от Карла V пенсию в пятьсот дукатов и герб, изображающий земной шар, со следующей надписью на латинском языке: «Primus circumdedisti me» («Ты первый объехал вокруг меня»).
Богатый груз, привезенный «Викторией», побудил Карла V снарядить к Молуккским островам новую экспедицию (1525 г.). Однако начальником был назначен не Элькано, а Гарсиа де Лоайса. Эта экспедиция окончилась печально: Лоайса умер в пути, после того как корабли миновали Магелланов пролив и вышли в Тихий океан. Флотилию возглавил главный кормчий Элькано, но и он умер спустя шесть дней.
Что касается «Виктории», то она долго сохранялась как реликвия в севильской гавани, пока окончательно не разрушилась от ветхости.
Глава третьяПОЛЯРНЫЕ ЭКСПЕДИЦИИ. ПОИСКИ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО И СЕВЕРО-ВОСТОЧНОГО ПРОХОДА
I
Мы уже говорили об ученом греке Пифее (IV в. до н. э.), который прослыл первым полярным мореплавателем. Открыв к северу от Британии знаменитую землю Ультима Туле (вероятно, Исландию)[161] и холодный океан, где отмели, водоросли и льды делают плавание опасным, где ночи так же светлы, как и сумерки, Пифей открыл вместе с тем дорогу на Север.
Предания о морских плаваниях, совершенных древними путешественниками к Оркнейским островам и к Исландии, сохранились у ирландских монахов, которые сами были отважными мореходами, что подтверждается фактом их поселения на этих пустынных архипелагах. Ирландские монахи иногда служили в качестве кормчих норманнам — норвежским и датским пиратам, наводившим в средние века ужас на всю Европу. Но если сведения о «гиперборейских странах»[162], дошедшие до нас от древних греков и римлян, весьма туманны и фантастичны, то этого никак не скажешь о дерзких предприятиях «северных людей» — норманнов.
Скандинавские саги — исландские, норвежские и датские сказания — отличаются исторической достоверностью и определенностью. Правдивость описанных в них отдельных фактов и событий подтвердили многочисленные археологические находки в Америке, Гренландии, Исландии, Норвегии и Дании. Скандинавские саги — ценнейший исторический источник, которому долгое время не придавали большого значения, пока знаменитый датский археолог (первой половины XIX в.) К. К. Рафн не представил в высшей степени убедительные доказательства доколумбовского открытия Америки.
В ту эпоху Норвегия была бедной страной с ограниченной территорией, пригодной для заселения. Сравнительно суровые климатические условия мало благоприятствовали земледелию. Поэтому значительная часть жителей вынуждена была искать счастья вдали от родины. Когда какому-нибудь викингу[163] случалось найти богатый край или поселение, сулящее хорошую добычу, он возвращался домой, собирал дружину и следующей весной отправлялся в поход в сопровождении людей, увлеченных жаждой сражений и страстью к наживе.
Храбрые охотники и рыболовы, норманны с юных лет привыкали к опасным плаваниям среди бесчисленных островов и скал, как бы защищающих континент от ярости океана, привыкали лавировать в излучинах глубоких фиордов, словно вырубленных в скалах каким-то гигантским мечом. Скандинавы пускались на своих дубовых кораблях в далекие плавания, терроризируя внезапными набегами жителей прибрежных стран. Корабли скандинавских викингов, большие и малые, длинные и короткие, чаще всего имели спереди мощный волнорез, поверх которого вздымался высокий нос, загнутый в форме буквы S. Наскальные изображения, встречающиеся в Швеции и Норвегии, дают наглядное представление об этих быстроходных и вместительных судах с прямыми парусами. Известно, например, что корабль конунга[164] Олафа Трюггвессона имел тридцать две скамьи для гребцов и был рассчитан на девяносто человек экипажа. Корабль конунга Канута вмещал шестьдесят человек. Два корабля конунга Олафа Святого (или Толстого, как его называли при жизни) вмещал до двухсот человек каждый.
«Морские короли», как часто называли норманнских викингов, большую часть жизни проводили на своих кораблях. Скандинавы грабили замки феодалов, сжигали богатые монастыри, опустошали берега Франции, спускались по рекам и доходили по Сене до Парижа, проплывали Средиземное море до Константинополя.
Нужно сказать, что пиратство не только не считалось зазорным промыслом в этом варварском или полуцивилизованном обществе, но всячески восхвалялось дружинными певцами — скальдами, которые восторженно воспевали удаль и отвагу викингов и сохранили в памяти поколений много подробностей о смелых морских походах норманнских конунгов. Саги и песни скальдов содержат интересные сведения о географических открытиях, сделанных скандинавскими мореходами.
С VIII в. они посещали Оркнейские, Гебридские, Шетландские и Фарерские острова, где еще в VII в. селились поодиночке или небольшими группами ирландские монахи-отшельники.
В 861 г. норвежский пират по имени Наддод, живший на Фарерских островах, был отброшен бурей на северо-запад, к стране, покрытой снегом, которую он назвал Снуланн (Снежная страна). Позднее эта земля была названа Исландией (Ледяная страна). Там норманны еще обнаружили — под именем папи — в кантонах Папейя и Папили ирландских монахов.
В 885 г. конунг Харальд Прекрасноволосый покорил всю Норвегию и провозгласил себя единовластным правителем страны. Значительное число норманнов, не желавших подчиниться Харальду, эмигрировало в Исландию. Эти переселенцы заложили там основы такой же «республики»[165], какая существовала незадолго до того в самой Норвегии. Исландское народовластие существовало до 1262 г., пока Исландия не попала под власть норвежских королей.
Смелые норманны занимались в Исландии не только скотоводством, охотой на морского зверя и рыбной ловлей, но и продолжали исследовать неведомые морские просторы, открывая новые земли и острова.
В 920 г. группа норманнских пиратов во главе с Гунбьерном была отнесена ветром к далекой северной земле; на горизонте виднелись седые вершины гор. В 983 г. эту землю, издали замеченную Гунбьерном, открыл норвежец по имени Эйрик Раул («Рыжий»). Изгнанный из Норвегии за убийство и затем из Исландии за «беспокойный нрав», он отправился на поиски нового места для поселения и высадился под 64° северной широты на пустынном гренландском берегу, покрытом вечными льдами. В надежде найти подходящее место для жилья Эйрик и его спутники обогнули мыс Фарвель и остановились на юго-западном берегу Гренландии, где построили большой дом (развалины его были найдены археологом Г. Иоргенсеном недалеко от Юлианехоба). Эту страну Эйрик Рыжий назвал Зеленой землей (Гренланд), так как за мысом Фарвель большие участки суши были покрыты довольно густой растительностью.
Через три года Эйрик Рыжий вернулся в Исландию за своими друзьями, и вскоре в Братталид (так он назвал свой поселок в Гренландии) пришло четырнадцать кораблей с колонистами. Норманнские поселения в Гренландии так быстро разрастались, что в 1121 г. столица страны, Гардар, была превращена в самостоятельную епархию, которая существовала еще в те годы, когда Колумб открыл Антильские острова.
В 986 г. норвежец Бьярни Херьюльфсон, прибывший из Норвегии в Исландию, чтобы погостить у своего отца, узнал, что последний отправился вместе с Эйриком Рыжим в Гренландию. Молодой викинг, не колеблясь, пустился в море на поиски страны, местонахождение которой ему было известно только понаслышке. Течение отбросило его к каким-то неведомым берегам. Одни исследователи принимают их за Новую Шотландию, другие — за Ньюфаундленд, третьи — за побережье штата Мэн. Когда, после многих приключений, Бьярни Херьюльфсон добрался до Гренландии, Эйрик Рыжий стал попрекать его за то, что он недостаточно тщательно исследовал страну, куда был заброшен «по дикой прихоти волн».
Эйрик послал своего сына Лейфа к норвежскому двору, настолько оживленными были в то время сношения метрополии с ее колониями. Король, обращенный в христианство, решил направить в Исландию духовную миссию, призванную сломить культ Одина. Он приставил к Лейфу несколько священников, которые должны были проповедовать основы христианства гренландцам; но молодой авантюрист, едва вернувшись на родину, предоставил святым отцам самим выпутываться из положения, а сам, узнав об открытии Бьярни новых земель, предпринял путешествие за океан и действительно обнаружил обширную пустынную землю, усеянную огромными валунами. Лейф назвал ее Хеллуланн (Каменистая страна). По-видимому, это был северный берег острова Ньюфаундленд, далее за низким, песчаным берегом стеной поднимался темный лес, оживляемый пением бесчисленных птиц. В третий раз он вышел в море. Отсюда Лейф спустился к югу и через несколько дней вошел в бухту, известную под именем Род-Айленд. Мягкий климат, лесистые берега, реки, полные лососей, так понравились Лейфу, что он, назвав эту землю Маркланн (Лесная страна), построил большой бревенчатый дом Лейфсбудир (жилище Лейфа). Затем он послал своих товарищей на юг исследовать близлежащие земли. Моряки вернулись с хорошей вестью: по берегам рек в лесах оказались густые заросли дикого винограда. Лейф присвоил этой земле название Винланн (Страна вин). Нагрузив свои корабли лесом, виноградом и пушниной, норманны летом 1001 г. вернулись в Гренландию.
Со слов Лейфа известно, что самый короткий день в той стране длится девять часов. Отсюда можно заключить, что Лейфсбудир был построен на северо-восточном берегу Америки, под 41°24'10" северной широты.
Экспедиция Лейфа наделала много шума. С тех пор сына Эйрика стали называть Счастливым. Чудесные рассказы об открытых за океаном странах побудили брата Лейфа, Турвальда, отправиться туда с тринадцатью товарищами (1002 г.). Перезимовав в Лейфсбудире, Турвальд исследовал берега к югу, осенью возвратился в Винланн и в следующем, 1004 г. занялся осмотром берегов к северу от Лейфсбудира. На обратном пути норманны впервые встретили эскимосов и без всякого повода безжалостно их перебили. На следующую ночь после убийства норманны внезапно оказались окруженными бесчисленной флотилией эскимосских «каяков», откуда на них сыпались целые тучи стрел. Предводитель экспедиции Турвальд был смертельно ранен и вскоре умер. Товарищи похоронили его на мысе, названном мысом Креста.
В XVIII в. на берегу залива Массачусетс была открыта каменная могила, в которой оказался скелет человека и железная рукоятка меча. Так как индейцам этот металл не был известен, то скелет не мог принадлежать представителю какого-нибудь индейского племени, равно как и европейцу, высадившемуся здесь позже XV в., — о чем говорит характерная форма железной рукоятки. Археологи утверждают, что это — погребенье скандинава, и не исключена возможность, что найденный скелет — останки Турвальда, сына Эйрика Рыжего.
Весной 1007 г. гренландские колонисты снарядили еще одну экспедицию за океан, которую возглавил отважный викинг Борфинн Карлсефин. Сто шестьдесят норманнов разместились на трех кораблях, захватив с собой несколько десятков голов скота. На этот раз было решено прочно обосноваться на новых землях. Эмигранты обследовали Хеллуланн, Маркланн и Винланн, а затем, высадившись на одном из островов, построили хижины и приступили к обработке земли. Надо полагать, что они утратили чувство меры или были непредусмотрительны, потому что зимой у норманнов кончились съестные припасы и в селении начался голод, что заставило пришельцев снова перебраться на материк. В начале 1008 г. они занялись поисками Лейфсбудира и поселились недалеко от становища Лейфа Счастливого. Здесь норманны вступили в сношения с туземцами, вероятно эскимосами, которых они называли «скрелингами»[166]. Некоторое время скандинавы торговали с эскимосами, но потом мирные отношения между ними испортились, так как туземцы соглашались отдавать меха только в обмен на железные топоры и секиры. Частые столкновения с местным населением вынудили норманнов вернуться в Гренландию после трехлетнего пребывания в далекой стране, где они не оставили после себя никаких сколько-нибудь заметных следов.
Нет возможности перечислить все норманнские экспедиции, следовавшие одна за другой на огромных пространствах — от Гренландии до Лабрадора и нынешних Соединенных Штатов. (Тем из наших читателей, которые пожелали бы более подробно ознакомиться с плаваниями норманнов, рекомендуем обратиться к специальным работам, посвященным этому вопросу, а также к текстам исландских саг и прежде всего к «Саге об Эйрике Рыжем»[167].)*
В том же, 983 г., когда Эйрик Рыжий высадился в Гренландии, один скандинав по имени Марсон был отброшен бурей к берегам страны, названной им «Землею белых людей»; она простиралась, по мнению Рафна, от Чесапикского залива до Флориды.
Откуда пошло название «Земля белых людей»? Не обосновались ли там еще раньше какие-нибудь европейцы? Некоторые места в исландских летописях дают основание для таких догадок. Но каких-нибудь указаний, которые позволили бы установить национальную принадлежность этих поселенцев, пока что найти не удалось. Саги еще не раскрыли всех своих тайн. В них еще много неразгаданного и неясного. Но если учесть, что саги и археологические раскопки блестяще подтвердили многие предположения учёных, то можно надеяться, что наши сведения о скандинавских мореплавателях со временем станут более полными.
Другая легенда, включавшая много романтических эпизодов, сохранила все же реальную основу; в ней рассказывается, что некий Бьорн вынужден был покинуть Исландию из-за несчастной любви, он укрылся в странах за Винланном, где в 1027 г. его нашли соотечественники.
Достоверность исландских саг можно подтвердить еще одним примером. В 1051 г., во время очередной заокеанской экспедиции, «скрелинги» убили исландскую женщину. В 1827 г. была раскопана гробница с рунической надписью[168], в которой оказался женский скелет и остатки одежды, хранящиеся ныне в одном из вашингтонских музеев. Это открытие было сделано в том самом месте, которое упоминается в саге, причем сама легенда, повествующая об этом случае, стала известна лишь в 1863 г.
Но не только норманны, обосновавшиеся в Исландии и Гренландии, достигали в начале XI в. берегов Америки. Упомянутая нами «Земля белых людей» в других источниках именуется «Большой Ирландией». Действительно, имеются сведения, правда очень скудные, что, кроме норманнов, ирландцы и галлы также основывали свои поселения на американском побережье. Некоторые историки считают эти указания вполне правдоподобными, несмотря на то что окончательно доказать их достоверность не удается.
А теперь посмотрим, как сложилась судьба норманнских поселений в самой Гренландии.
Колонии, основанные сначала в окрестностях мыса Фарвель, вскоре распространились вдоль западного берега (тогда он был менее суровым, чем теперь) — вплоть до таких северных широт, куда гренландские жители в наше время не заходят. В заливе Диско норманны били тюленей, моржей и китов. Колонисты поддерживали постоянную связь с Исландией и Норвегией. Норманнские поселения продолжали разрастаться до середины XIII в., когда на юго-западном берегу Гренландии насчитывалось около двухсот восьмидесяти поселков — значительно больше, чем в позднейшие времена, после того как Гренландия стала датской колонией.
Каждое из норманнских селений состояло, вероятно, из небольшой группы домов. Остатки их были найдены в разных местах — на всем пространстве от мыса Фарвель до Упернивика. Вместе с тем многочисленные рунические надписи на древнеисландском языке, которые научились теперь легко разбирать, окончательно подтвердили факты, остававшиеся долгое время неизвестными. Но сколько следов исторической деятельности норманнов еще не удалось открыть! Сколько драгоценных свидетельств о храбрости и предприимчивости скандинавских народов погребено навсегда подо льдами!
Помимо всего сказанного известно также, что делались попытки перенести в Америку через Гренландию и христианскую религию. Папа Григорий IV посылал миссионеров «укреплять в вере» новообращенных норманнов и проповедовать Евангелие среди эскимосских и индейских племен, а в гренландском епископстве и «на соседних островах и землях» папские посланцы в XII в. выступили с проповедью крестовых походов. Гренландия до 1418 г. платила папскому престолу десятину и «лепту святого Петра», что составляло для этого года две тысячи шестьсот фунтов моржовых клыков.
Но позже скандинавские колонии в Гренландии зачахли и обезлюдели. Это произошло в силу многих причин. Положение колонистов резко ухудшилось после того, как Исландия отошла к Норвегии и исландские корабли почти перестали посещать гренландские берега. В самой Гренландии заметно посуровел климат. Вследствие климатических изменений образовались колоссальные ледники, которые движутся от центра острова к берегам со скоростью до тридцати метров в год. Кроме того, в 1347 и 1351 гг. значительный урон населению Гренландии нанесла эпидемия черной оспы. И наконец, к полному развалу гренландские поселения норманнов привели опустошительные набеги морских разбойников с Оркнейских и Фарерских островов[169].
Эти острова издавна служили пристанищем для скандинавских пиратов. Со второй половины XIV в. Оркнейские острова стали собственностью потомков Сен-Клера, или Синклера, одного из спутников Вильгельма Завоевателя. Около 1390 г. знатный венецианец Николо Зено на пути в Англию потерпел крушение у Оркнейских островов и поступил на службу к графу Генри Синклеру. Любопытная история путешествий Николо Зено была записана его братом Антонио Зено и включена (но, к сожалению, не в подлинном виде) в знаменитое «Собрание путешествий» Рамузио, венецианского географа XVI в.
Записки Антонио Зено постигла удивительная судьба. Один из его потомков, Николо Зено-младший, родившийся в 1515 г., будучи еще ребенком, порвал эти бумаги, не подозревая, какую они представляют ценность. Впоследствии по некоторым уцелевшим письмам обоих братьев он составил рассказ, включенный в упомянутый сборник Рамузио. Была найдена также, по утверждению автора, старинная, полуистлевшая от ветхости карта, составленная братьями Зено. Николо Зено снял с нее копию, произвольно прибавив свои дополнения, которые должны были пояснить рассказ в его редакции. Сделано это было крайне опрометчиво и с такими грубыми ошибками, что карта братьев Зено оказалась безнадежно испорченной. Только те места на карте, к которым не прикоснулась рука Николо Зено-младшего, показывают, с какой поразительной точностью братья Зено определили местоположение старой гренландской колонии. Тем самым подтверждается, что записки Антонио Зено, которые многие географы считают подложными, действительно существовали, ибо трудно предположить, что Николо Зено-младший был в состоянии так гениально сочинить историю и украсить ее правдоподобными деталями.
В эти времена моря Северной Европы опустошались скандинавскими пиратами. Синклер, признававший в Зено искусного моряка, соединился с ним; вместе они покорили Фрисландию, пиратское гнездо, откуда морские разбойники совершали набеги на весь шотландский север. На портоланах конца XV в. и картах начала XVI этим именем назывался Фарерский архипелаг, что кажется весьма вероятным, потому что Бюаш обнаружил в современных названиях гаваней и островов этого архипелага значительное количество топонимов, приведенных на карте Зено; наконец, и в наше время работают приведенные венецианским мореплавателем детальные сведения о водах, обильных рыбой, и об опасных мелях в районе упомянутого архипелага.
Перезимовав кое-как на острове, Зено в следующем году высадился на восточном побережье Гренландии, под 69° северной широты, в месте, «где находился монастырь ордена Проповедников и церковь, посвященная св. Фоме. Монашеские келии обогревались природным источником горячей воды, которую монахи употребляли также для приготовления пищи и хлеба». Но больше всего поразил Николо Зено прекрасный зимний сад, хорошо укрытый от стужи, в котором в самый лютый мороз зеленели травы, распускались цветы и вызревали фрукты, словно этот сад, отапливавшийся тем же горячим источником, находился не на Крайнем Севере, а в умеренном климате.
В Гренландии Николо Зено, по-видимому, узнал о существовании обширной земли, расположенной к западу от этого острова.
Смелое плавание в страну, климат которой так резко отличался от климата Венеции, оказалось для Николо роковым. Он умер вскоре после своего возвращения на Оркнейские острова.
Старый моряк, вернувшийся вместе с венецианцем, который, как говорят, долгие годы провел в плену на далеком Западе, сообщил Синклеру детали, столь точные и настолько заманчивые о плодородии и протяженности этих краев, что последний решился отправиться на их завоевание вместе с Антонио Зено, присоединившимся к брату. Но туземцы повсюду проявляли такую враждебность и так яростно препятствовали высадке чужеземцев, что Синклеру пришлось после долгого и опасного плавания вернуться в Фрисландию.
Некоторые ученые, например Форстер и Мальтебрен, отождествляют далекие земли, где попытался высадиться Антонио Зено, с Ньюфаундлендом.
Кто может поручиться, что Христофор Колумб, если он, как утверждают его биографы, в молодости посетил Англию и побывал в «Ультима Туле», ничего не слышал о древних путешествиях норманнов и братьев Зено и что полученные им сведения не навели его на мысль о возможности достижения Индии западным путем?
Из приведенных фактов явствует, что Америка не только была известна европейцам задолго до Колумба, но и что делались попытки основать на ее берегах европейские поселения. Однако по разным причинам, и прежде всего потому, что между северными и южными странами Европы были тогда очень слабые связи, португальцы и испанцы имели об открытиях норманнов самые смутные представления. Разумеется, мы знаем сейчас о плаваниях скандинавов неизмеримо больше, чем соотечественники и современники Колумба. Если даже некоторые слухи и дошли до генуэзского мореплавателя, то, вероятно, он воспринял их в сочетании с теми данными, которые были получены им на островах Зеленого Мыса, и с древними легендами о мифическом острове «Антилия»[170] и платоновской Атлантиде[171]. Все эти сведения, собранные из разных источников, по-видимому, и привели его к убеждению, что на Восток можно проникнуть западным путем.
Как бы то ни было, но слава Колумба остается нерушимой. Именно он, а никто иной, открыл Америку. Бури и ветры занесли туда первых норманнов помимо их воли, и, даже основывая потом на американских землях свои недолговечные поселения, они вовсе не помышляли о достижении азиатских стран. Колумб к этому сознательно стремился и безусловно достиг бы своей цели, если бы… путь ему не преградила Америка.
Одновременно с Колумбом и его последователями в Испании, а в некоторых случаях даже немного раньше, поисками новых путей из Европы к берегам Восточной Азии занялись португальские и английские мореплаватели, которым, в свою очередь, удалось дойти до Американского материка, но только северо-западным путем.
После экспедиций норманнов прошло без малого пять столетий, прежде чем европейцами были вторично открыты и исследованы берега Северной Америки!
В этой связи следует прежде всего упомянуть о братьях Кортириалах. Сведения, сообщаемые о них биографическими словарями, оставляют желать лучшего. Так как история сохранила о роде Кортириалов, этих смелых мореплавателей, очень скудные данные, то нам поневоле придется довольствоваться малым.
Братья Гашпар и Мигел Кортириалы были сыновьями опытного моряка по имени Жуан Ваш Кортириал, который еще в 1460 г. совершил длительное плавание по северной части Атлантического океана и открыл большую землю, названную им Терра душ Баккальяуш, что значит «Тресковая земля», что соответствует, видимо, Ньюфаундленду. Дата открытия фиксируется приблизительно тем фактом, что по своем возвращении они пристали в Терсейре и, найдя капитанскую должность вакантной после смерти Жакома ди Брюжиша, пришли просить этот пост у инфанты доньи Бритиш, вдовы инфанта дона Фернанда. Она им эту должность доверила при условии, что они разделят полномочия между собой; это было подтверждено дарственным актом, подписанным в Эворе 2 апреля 1464 г.
Факт этот, конечно, не может гарантировать подлинность открытия Америки, однако подтверждает, что путешествие Кортириала должно было быть отмечено каким-то чрезвычайным происшествием. В те времена столь важные подарки получали только те, кто оказывал какие-то очень большие услуги монарху.
Поселившись в Терсейре, Ваш Кортириал распорядился построить в 1490 — 1497 гг. в городке Ангр прекрасный дворец, где жил вместе с тремя своими детьми. Гашпар, его третий сын, послужив королю Мануэлу в то время, когда тот был еще только герцогом де Бежа, вовремя ощутил тягу к географическим открытиям, пользу занятия которыми показывал пример его отца. В патенте, подписанном королем Мануэлом в Синтре 12 марта 1500 г., Гашпару Кортириалу даровалось владение островами или землями, которые он сможет открыть, и король добавляет ценнейшее сведение, что «в иные времена он уже искал их за свой счет».
По всей вероятности, поиски Гашпара Кортириала были направлены в ту сторону, где его отец открыл некогда Тресковую землю. Снарядив на свой счет два корабля, Кортириал в начале лета 1500 г. покинул Лиссабон и отплыл на северо-запад. После долгого плавания по океану он заметил берег неизвестной земли, покрытый густыми лесами. Это была Канада. Путешественники увидели там большую реку, на которой был ледоход; они приняли ее сперва за морской рукав и назвали Рио-Невадо (ее отождествляют с рекой Св. Лаврентия).
«Реки здесь так полноводны, — рассказывал Кортириал, — что трудно допустить, чтобы эта страна была островом. К тому же она должна быть покрыта очень толстым слоем снега, чтобы в половодье мог образоваться такой значительный приток воды».
Хижины туземцев были сложены из дерева и покрыты шкурами пушных зверей. Железа жители не знали. Стрелы и копья были с наконечниками из рыбьих костей или камня. Высокие, хорошо сложенные, обитатели этой страны раскрашивали себе лицо и тело разными красками, обвешивались золотыми и медными кольцами и одевались в меха.
Отсюда Кортириал направился к северу и через несколько дней достиг мыса, который был назван Тресковым, ибо «треска встречается здесь в таком изобилии, что затрудняет путь каравеллам». Кортириал исследовал американский берег на протяжении двухсот лье, от 56° до 60° северной широты, всюду давая названия островам, рекам и заливам. Название Лабрадор (Терра-ду-Лаврадор — Земля Пахаря) сохранилось за огромным канадским полуостровом. Часто высаживаясь на берег, Кортириал завязывал отношения с местными индейцами. Жестокие холода и громадные плавучие льдины помешали экспедиции подняться еще дальше на север, и мореплаватель возвратился в Португалию, захватив с собой из Канады пятьдесят семь индейцев. Он также привез несколько белых медведей.
На следующий год, 15 мая 1501 г., Гашпар Кортириал, получив помощь от португальского правительства, снова отправился из Лиссабона за океан с целью расширить свои открытия. На этот раз он взял курс несколько южнее и открыл большую землю, названную им Терра Верди (Зеленая Земля). Две каравеллы из трех благополучно вернулись в Португалию с захваченными для продажи в рабство индейцами, но судно, которым командовал сам Гашпар Кортириал, пропало без вести. Вероятно, он погиб где-нибудь у берегов Канады.
Мигел Кортириал, приближенный португальского короля, получил разрешение отправиться на поиски своего брата Гашпара и продолжить начатое им исследование новых земель. По договору от 15 января 1502 г. он получил в дар половину земель и островов, которые мог бы открыть его брат. Отплыв из Лиссабона 10 мая того же года с тремя кораблями, Мигел Кортириал благополучно достиг Ньюфаундленда; здесь он разделил свою маленькую флотилию, поручив каждому кораблю в отдельности тщательно исследовать берег, чтобы отыскать следы каравеллы Гашпара. Поиски не дали никаких результатов. По истечении установленного срока два корабля встретились в заранее назначенном месте у берегов Ньюфаундленда, но третий корабль, на котором был сам Мигел Кортириал, не вернулся. Прождав его до 20 августа, спутники Кортириала отплыли в Португалию. Обоих братьев постигла одинаковая участь.
В 1503 г. португальский король отправил две каравеллы с поручением отыскать хоть какие-нибудь следы братьев Кортириал; но все поиски были напрасны, и корабли вернулись в Лиссабон, ничего не найдя.
Узнав об этом, последний из братьев Кортириал, Вашку Аннеш Кортириал, губернатор островов Сан-Жоржи и Терсейра, решил на свой счет снарядить корабли и отправиться на поиски Гашпара и Мигела. Однако король, боясь гибели последнего из трех братьев, воспротивился этому намерению и не отпустил Кортириала за океан.
На картах XVI в. Канада часто именуется «Землей Кортириалов». Это название распространялось и на земли, лежащие южнее современной Канады и занимающие значительную часть Североамериканского континента.
Остановимся теперь на английских открытиях в Северной Америке, связанных с именами Джона и Себастьяна Каботов. Многое из того, что нам известно об этих замечательных путешественниках, является результатом исследований француза Авезака и англичанина Николса, которым удалось обнаружить ценные документы в английских, венецианских и испанских архивах. Несмотря на то, что некоторые утверждения этих ученых отнюдь не являются бесспорными, мы воспользуемся для нашего краткого обзора преимущественно их трудами.
Не найдено записей ни об имени, ни о национальности Джона Кабота, как и о времени его рождения. По мнению господина д'Авезака, Джованни Кабота, Кабото (или Кабот) родился если и не в самой Генуе, то в ближайшем соседстве с ней, может быть, в Кастильоне, в первой четверти XV столетия. Некоторые историки считают его англичанином, и национальное самолюбие, видимо, подтолкнуло господина Николса принять эту точку зрения; по меньшей мере это можно заключить из выражений, которые он употребляет. В чем нельзя сомневаться, так это в том, что Джон Кабот прибыл в Лондон с целью заняться коммерцией и поселился в Бристоле, в то время втором по значению городе королевства, выбрав местом жительства предместье Катай[172], названное так по причине многочисленных венецианских купцов, обосновавшихся там и ведших торговлю с Дальним Востоком. Именно там родились два последних сына Кабота — Себастьян и Санчо, если вспомнить, что рассказывает старинный летописец Идеи: «Себастьян Кабот говорил мне, что он родился в Бристоле, а с четырех лет от роду он уехал с отцом в Венецию и вернулся в Англию только через несколько лет, что дает другим повод полагать, будто он родился в Венеции». В 1476 г. Джон Кабот находился в Венеции и 29 марта получил там свидетельство о натурализации, а это доказывает, что он не был уроженцем этого города и должен был заслужить права горожанина. Господин д'Авезак склонен думать, что он посвятил себя изучению космографии и мореплавания, возможно, сотрудничал со знаменитым флорентийцем Паоло Тосканелли, теоретические концепции которого о распределении суши и океана на земной поверхности он хорошо знал. Одновременно он мог услышать рассказы об островах, расположенных посреди Атлантического океана и нареченных Антилией, Землей Семи Городов или Бразилией. Правда, более достоверным кажется, что как-то по торговым делам он оказался в Леванте, говорят даже, что в Мекке, и там он узнал, из каких стран привозят те или иные пряности — самую доходную тогда для венецианцев отрасль коммерции.
Если же отказаться от всевозможных спекуляций насчет Джона Кабота, то верным окажется только то, что в Бристоле он основал крупный торговый дом.
Сын его Себастьян Кабот, с малых лет приохотившийся к морю, ознакомился со всеми известными тогда отраслями навигации и совершил несколько плаваний по океану, чтобы овладеть на практике тем искусством, которое он познал в теории.
Приехав в Англию, Кабот сразу же стал пытаться осуществить свою идею с помощью бристольских купцов. «Уже в продолжение семи лет, — писал 25 июля 1498 г. испанский посол в своем донесении Фердинанду и Изабелле, — бристольские купцы снаряжают по прихоти этого генуэзца по две, по три и по четыре каравеллы на поиски острова Бразил, или Земли Семи Городов».
В то время по всей Европе распространился слух об открытиях Колумба. «У меня родилось, — говорит Себастьян Кабот в одном письме, сохранившемся благодаря Рамузио, — страстное желание и сердечное влечение самому совершить нечто значительное, и, узнав все, что возможно, о земном шаре, я решил, что быстро достигну Индии, если буду плыть на запад. О своем проекте я сообщил его величеству, и он остался им очень доволен».
Король, к которому обратился Кабот, был тот самый Генрих VII, который несколькими годами раньше отказал Колумбу в какой-либо поддержке. Понятно, что теперь, когда стало известно об открытии за океаном новых земель, он отнесся благосклонно к проекту, представленному Каботами — отцом и сыном. Хотя из приведенного отрывка ясно, что Себастьян Кабот приписывал себе одному всю честь проекта, но главным инициатором предприятия был его отец, о чем свидетельствует патент, выданный Джону Каботу в 1495 г.
Ознакомимся с этим интересным документом (цитируем его в сокращенном виде): «Мы, Генрих… разрешаем нижепоименованным: Джону Каботу, гражданину Венеции, и его сыновьям, Луису, Себастьяну и Санчо, отправиться под нашим флагом с пятью кораблями такого тоннажа и с таким количеством экипажа, какое они сочтут нужным, в плавание за их собственный счет ко всем местам, областям и берегам восточного, западного и северного морей… чтобы искать, открывать и исследовать всяческие острова, страны, области и провинции язычников и неверных, остающиеся до сего времени неизвестными христианскому миру, в какой бы части света они ни находились… Мы жалуем им и их потомкам право покорять страны и владеть ими… с условием, что они из всех своих выгод, барышей и доходов будут уплачивать нам пятую часть всего, что достигнется каждым отдельным плаванием, и каждый раз при их входе в бристольскую гавань (в этой гавани они только и имеют право приставать)… освобождаем их и их наследников от уплаты всяких пошлин на товары, которые они будут привозить из открытых ими стран… Повелеваем всем нашим подданным на суше и на море оказывать покровительство и помощь названному Джону и его сыновьям».
Таков патент, выданный 5 марта 1495 г. Джону Каботу и его сыновьям после их возвращения из первого плавания к Американскому континенту, а отнюдь не до этого, как полагают многие исследователи. Как только весть об открытиях Колумба достигла Англии, — вероятно, в 1493 г., — Джон и Себастьян снарядили на свой счет экспедицию и в начале 1494 г. покинули Бристоль с намерением достигнуть сначала Китая, а затем Индии. В том, что это плавание действительно имело место, сомневаться не приходится, так как в Парижской национальной библиотеке хранится единственный экземпляр карты, гравированной в 1541 г., то есть еще при жизни Себастьяна Кабота; она свидетельствует об этом путешествии и о точном времени открытия канадского острова Кейп-Бретон[173].
Возможно, интригам испанского посла следует приписать то обстоятельство, что следующая экспедиция Джона Кабота очень запоздала, и в течение всего 1496 г. он не мог закончить сборы.
Только в мае 1497 г. Кабот снова отправился в далекий путь. Плывя на запад севернее 50° северной широты, он достиг в конце июня какой-то пустынной земли, которая была названа Терра Прима Виста (Первая увиденная земля). Он поплыл вдоль берега и вскоре, к большому своему разочарованию, заметал, что побережье уходит на север. «Тогда я поплыл вдоль берега в надежде найти какой-нибудь проход, но не нашел его, хотя поднялся до 56°; видя, что берег поворачивает к востоку, я отчаялся открыть этот проход и повернул на другой галс, чтобы исследовать берег по направлению к экватору, все с тем же намерением — найти путь в Индию. Наконец я достиг страны, называемой теперь Флоридой, но, ощутив недостаток в съестных припасах, решил вернуться в Англию».
Этот рассказ был передан Себастьяном Каботом итальянскому поэту Джироламо Фракасторо через сорок или пятьдесят лет после самого события. Поэтому немудрено, что Кабот смешал здесь маршруты двух разных экспедиций — 1494 и 1497 гг.
Дадим некоторые пояснения к рассказу. Первые замеченные Каботами земли были, несомненно, мысом Норт, северной оконечностью острова Кейп-Бретон и противолежащим островом Принца Эдуарда, который долгое время называли островом Сент-Джон (Св. Иоанна). Кабот проник, по всей вероятности, в эстуарий реки Святого Лаврентия, который принял за морской пролив, около того места, где теперь раскинулся Квебек, и затем пошел вдоль северного берега залива Святого Лаврентия, расширяющегося на восток. Приняв далее Ньюфаундленд за архипелаг, он повернул к югу, но, без сомнения, добрался не до Флориды, как он сам утверждает (времени, затраченного на это путешествие, было явно недостаточно, чтобы он мог преодолеть такое расстояние), а до Чесапикского залива. Здесь расположены страны, которые испанцы позднее назвали Землей Эстевана Гомеса[174].
Третьего февраля 1498 г. король Генрих VII подписал в Вестминстере новый патент. Джону Каботу или его представителю разрешалось взять из гаваней Англии шесть кораблей водоизмещением в двести тонн и приобрести по казенной цене необходимое вооружение. Король позволил ему также взять с собой корабельных мастеров, ремесленников и других английских подданных, которые добровольно захотят поехать с ним за океан и поселиться в новооткрытых странах. Джон Кабот снарядил на свой счет два корабля, а три остальных были снаряжены бристольскими купцами.
Однако Джону Каботу не суждено было отправиться еще раз за океан: предполагают, что он скоропостижно скончался незадолго до отплытия. Поэтому начальство над флотилией перешло к его сыну Себастьяну Каботу. Обеспечив экспедицию припасами на целый год, с экипажем в триста человек он отправился в свое новое путешествие весной 1498 г.
Под 45° северной широты Себастьян Кабот встретил землю. Повернув на север, он следовал вдоль берега до 58°, а быть может, даже и выше. Несмотря на июль месяц, температура воздуха в этих областях была так невысока, а плывущих льдин было так много, что дальнейшее продвижение к северу становилось опасным. На этих широтах дни оказались очень длинными, а ночи удивительно светлыми — немаловажная подробность, облегчающая определение достигнутой Каботом широты, поскольку известно, что под шестидесятой параллелью самые длинные дни продолжаются восемнадцать часов.
Эти обстоятельства заставили Себастьяна Кабота повернуть на другой галс. Несколько южнее, у берегов Ньюфаундленда, он встретил отмели, кишевшие треской. Еще до Кортириала он назвал эти места Тресковыми островами. Мореплаватели без всяких усилий выловили здесь большое количество трески. Местные жители, покрытые звериными шкурами, были вооружены луками и стрелами, дротиками, копьями и деревянными мечами.
Отсюда Кабот поплыл дальше на юг, вдоль американского берега, до 38° северной широты. Затем из-за недостатка продовольствия он вынужден был повернуть обратно и прибыл в Англию в октябре или в ноябре.
Перед экспедицией Себастьяна Кабота была поставлена тройная цель: открытие на пути к «Катайю» (Китаю) новых земель, установление торговых отношений, колонизация. Об этом говорит как число участвовавших в плавании кораблей, так и состав экипажа. Однако не видно, чтобы Кабот где-нибудь высаживался или предпринимал какие-либо меры для основания поселений или торговых факторий на Лабрадоре, у берегов Гудзонова залива (который он исследовал более подробно позднее, в 1517 г., в царствование Генриха VIII), или на Тресковых островах, известных под общим названием Ньюфаундленд.
Несмотря на большое значение этого плавания, король и бристольские купцы остались недовольны достигнутыми результатами: путь к берегам Восточной Азии не был найден, основать колонию не удалось. Так как экспедиция оказалась убыточной, Себастьян Кабот потерял при дворе доверие и его просьба о снаряжении новой флотилии была отклонена. После этого мы надолго теряем Себастьяна Кабота из виду и до 1517 г. ничего не знаем ни о его путешествиях, ни о других его делах.
Нам известно только, что английский король, вопреки привилегиям, дарованным Каботу, предоставил португальцам и бристольским купцам право торговли в странах, открытых Джоном и Себастьяном Каботами. Такое неблагодарное отношение короля к его заслугам побудило Кабота покинуть Англию и перейти на службу в Испанию.
После смерти Веспуччи Себастьян Кабот был едва ли не самым известным мореплавателем. Чтобы заручиться его согласием на испанскую службу, король Фердинанд обратился 13 сентября 1512 г. с письмом к лорду Уиллоуби, который командовал переведенными в Италию английскими войсками, и предложил ему заключить договор с венецианским мореплавателем.
Прибыв в Кастилию, Кабот распоряжением короля от 20 октября 1512 г. получил чин капитана с жалованьем 5000 мараведи. В качестве резиденции ему была определена Севилья, где он должен был ждать, пока не представится случай использовать его талант и его опыт. Речь шла о назначении его руководителем очень важной экспедиции, но 23 января 1516 г. Фердинанд Католик умер. Кабот сразу же вернулся в Англию, получив, вероятно, отпуск.
Иден сообщает, что на следующий год Кабот вместе с сэром Томасом Пертом был назначен командующим флотом, в задачу которого входило достижение Китая северо-западным путем. 11 июня корабли были в Гудзоновом заливе, на 67°30' широты; свободное ото льдов море простиралось так далеко, что Кабот рассчитывал на удачу предприятия, когда низость его компаньона, трусость и строптивость экипажа, отказавшегося идти дальше, заставили его вернуться в Англию. Война между Францией и Испанией поглощала все людские и денежные ресурсы обеих стран. Кабот, который, казалось бы, избрал своей отчизной науку, а не какое-либо европейское государство, сделал венецианскому послу Контарини несколько предложений относительно своей службы в республиканском флоте, но, когда пришел благоприятный ответ от Совета Десяти, у него были уже другие планы, и новых попыток поступить на венецианскую службу он не предпринимал.
Авраам Ортелий, известный фламандский картограф XVI в., приводит на своей «Карте мира» правильные очертания Гудзонова залива. При этом у северной его оконечности он отмечает пролив, ведущий дальше на север. Откуда такая точность? Кто мог дать этому географу такие сведения, если не Кабот? — говорит Николс.
Возвратясь в Англию, Кабот нашел страну сильно опустошенной чумой. Замерли и коммерческие дела. Вскоре, потому ли, что он опасался стать жертвой свирепствовавшей эпидемии, или потому, что его снова звали в Испанию, Кабот опять перешел на испанскую службу и в 1518 г. был назначен «главным штурманом» Испании. В его обязанности входило экзаменовать всех капитанов и кормчих, отправлявшихся в Америку. Ни одному высшему офицеру не разрешалось отправляться за океан без этого экзамена.
Время тогда не благоприятствовало далеким экспедициям.
В апреле 1524 г. Себастьян Кабот председательствовал на съезде моряков и космографов, собравшихся в Бадахосе, чтобы решить спор, кому должны принадлежать по Тордесильясскому договору Молуккские острова: Испании или Португалии. 31 мая после долгих дебатов съезд вынес решение, что Молуккские острова находятся на 20° западнее линии раздела, то есть на испанской половине земного шара. Это решение, передавшее в руки Испании большую часть торговли пряностями, по-видимому, оказало влияние и на действия испанского совета по делам Индий. Как бы то ни было, но в сентябре того же года Кабот был назначен командиром флотилии из трех кораблей и одной маленькой каравеллы с экипажем в сто пятьдесят человек.
Цель экспедиции была определена следующим образом: плыть маршрутом Магеллана, тщательно исследуя западные берега Америки, пройти через Магелланов пролив в «Южное море», достигнуть с западной стороны Молуккских островов, погрузить пряности и затем вернуться обратно. Отплытие, назначенное на август 1525 г., задержалось из-за интриг португальцев до 5 апреля 1526 г.
Однако некоторые обстоятельства заставляли усомниться в благополучном исходе предприятия. Каботу была предоставлена только номинальная власть, так как севильская торговая компания, снарядившая экспедицию на свои средства, не считалась с авторитетом и стремилась противодействовать всем его планам и распоряжениям. Компания не утвердила назначенного Каботом помощника главного капитана и выбрала другого; все секретные инструкции, с которыми капитаны должны были ознакомиться только в открытом море, стали им известны еще до отплытия. Составлены были эти инструкции крайне неграмотно: в случае смерти главного капитана на его место назначались последовательно, один за другим, одиннадцать человек. Как не усмотреть в таком распоряжении скрытого подстрекательства к убийствам?
Едва только земля скрылась из виду, как на кораблях обнаружилось недовольство. Командующего флотилией обвиняли в том, что он не отвечает своему назначению. Затем распространился слух, будто подошли к концу съестные припасы и надвигается голод. (На пути Кабот потерял во время бури один корабль, а с остальными прибыл в берегам Бразилии. Здесь вспыхнул мятеж, так как многие испанцы не желали примириться с тем, что находятся под начальством чужеземца.)* Но Кабота нелегко было взять врасплох и заставить покориться. Чтобы пресечь зло в корне, он схватил трех капитанов и, невзирая на их репутацию и прежние заслуги, приказал усадить в лодку и отправить на берег. Через четыре месяца те были найдены португальской экспедицией, которая, как полагают, имела целью помешать исполнению замысла Кабота.
Тогда венецианский мореплаватель углубился в Ла-Плату, где его предшественник, де Солис, уже вел гидрографические работы. Теперь экспедиция состояла только из двух кораблей. Кабот поднялся по «Серебряной реке» и открыл остров, названный им Франсиско-Габриэль, на котором он построил форт Сан-Сальвадор, доверив командование им Антонио де Грахеде. Стесав на одной из своих каравелл киль, Кабот приказал шлюпкам отбуксировать ее в Парану и у слияния Каркарамы и Терсейру построил новый форт, обеспечив себе тем самым тыл, после чего поплыл против течения в глубь континента. Доплыв до слияния Параны с Парагваем, он выбрал вторую реку, направление которой лучше соответствовало его проекту: проникнуть с запада в район, откуда шло серебро. Тем временем вид местности изменился, как и поведение аборигенов. Прежде, изумленные видом корабля, они сбегались на берег; но здесь, на возделанных берегах Парагвая, они храбро сопротивлялись любой попытке чужеземцев высадиться, а однажды, когда трое испанцев хотели сбить пальмовые плоды, разгорелась настоящая битва, в ходе которой три сотни туземцев были убиты. Однако победа вывела из строя двадцать пять испанцев. Для Кабота это было слишком; он быстро эвакуировал раненых в форт Эспириту-Санто и отступил перед лицом врага сам. Отсюда он послал испанскому королю подробный отчет о сделанных открытиях, сообщил о возмущении капитанов, объяснил причины изменения назначенного курса и просил прислать ему подкрепления и припасы.
Посланные Кабота благополучно добрались до Испании и были приняты королем, который, одобрив действия мореплавателя, приказал ему начать колонизацию открытых стран, отказавшись, однако, предоставить какую-либо помощь. В ожидании ответа Кабот основал на берегу Ла-Платы небольшое поселение, покорил окрестные племена индейцев, построил несколько новых фортов, продолжая в то же время исследовать внутренние области страны. Он достиг Потоси и рек, берущих свое начало в Андах и питающих бассейн Амазонки. (Здесь подтвердились слухи о богатой стране, лежащей к северо-западу. Таким образом, Кабот и Писарро почти одновременно узнали о существовании Перу.)*
Кабот стал готовиться к походу, мечтая проникнуть в Перу, откуда индейцы привозили золото и серебро. Для того чтобы покорить эту страну, ему нужно было иметь в своем распоряжении хотя бы несколько сот человек, прибытия которых он терпеливо дожидался в течение трех лет. Но испанский король не мог прислать ему солдат. Войны в Европе поглощали все средства, кортесы[175] отказывались вотировать новые налоги, и даже Молуккские острова были заложены Португалии.
Прождав напрасно столько времени, Кабот покинул колонию и в июле 1530 г. вернулся в Испанию, оставив небольшой гарнизон для охраны крепости Эспириту-Санто. После многих злоключений большая часть этого отряда была уничтожена индейцами, а уцелевшие испанцы нашли убежище в Бразилии, в одном из португальских фортов. В пампасах Ла-Платы ныне распространена изумительная порода диких лошадей, ведущих свою родословную от домашних животных, завезенных некогда Каботом, — и это, пожалуй, единственный результат его злополучной экспедиции.
В 1548 г., в начале царствования Эдуарда VI (1547 — 1553 гг.) Себастьян Кабот вернулся в Бристоль, на английскую службу. Каковы были мотивы этих новых перемен? Возможно, Кабот был недоволен тем, что его бросили на произвол судьбы в ходе экспедиции? Или его обидело, как ему отплатили за заслуги? Трудно что-либо сказать. Он получил королевскую пенсию (116 фунтов стерлингов в год, что составляло по тому времени очень значительную сумму) и почетный пост управляющего морскими делами. В круг его обязанностей входило: экзаменовать кормчих, редактировать инструкции, составлять навигационные карты. Сложная и разнообразная деятельность требовала практического опыта и теоретических знаний. Кабот обладал в полной мере и тем и другим. Одновременно он преподавал космографию молодому английскому королю, сумев пробудить в нем интерес к мореплаванию и морским открытиям. Себастьян Кабот занимал высокое, можно сказать, исключительное положение, которым он воспользовался, чтобы привести в исполнение один из своих давнишних замыслов.
В то время Англия почти не вела самостоятельной торговли. Все коммерческие сделки проходили через руки ганзейских купцов из Антверпена, Гамбурга, Бремена и других городов. Ганзейские торговые компании разными способами добивались понижения ввозных пошлин и в конце концов монополизировали английскую торговлю. Кабот придерживался тех же взглядов, что и бристольские купцы, стремившиеся освободиться от ганзейской монополии. И в самом деле, флот, которым владели англичане, был совершенно достаточен, чтобы обеспечить сбыт мануфактурных товаров и продуктов сельского хозяйства.
Зачем прибегать к помощи иностранцев, когда можно обойтись собственными силами? Почему бы не заняться поисками новых рынков сбыта и новых торговых путей? Если оказалось невозможным проникнуть в Индию и Китай Северо-Западным проходом, то нельзя ли добраться до них Северо-Восточным морским путем и не найдутся ли на этом пути более цивилизованные народы, чем бедные эскимосы с берегов Лабрадора и Ньюфаундленда? Так рассуждали в то время английские купцы.
Кабот собрал наиболее влиятельных лондонских коммерсантов и сообщил им свой проект, который встретил полное одобрение. Английские купцы охотно согласились сделать попытку достигнуть берегов Азии Северо-Восточным путем, то есть следуя из Англии на восток, вдоль северных берегов Скандинавии и Восточной Европы. От слов перешли к делу и основали «Общество купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых». 14 декабря 1551 г. Себастьян Кабот был избран пожизненным и бессменным президентом этого товарищества.
По настоянию Кабота король издал указ об отмене торговой монополии ганзейских купцов. В Англии была объявлена свободная торговля, и «Общество купцов-предпринимателей» приступило к постройке специальных кораблей, приспособленных для плавания по северным морям. Первое усовершенствование, которым английское мореходство было обязано Каботу, состояло в медной обшивке килевой части корабля — такая обшивка уже существовала в Испании, но в Англии еще не применялась.
Одиннадцатого мая 1553 г. Дептфорд[176] покинула флотилия из трех кораблей: «Добрая Надежда», «Доброе Доверие» и «Эдуард — Благое Предприятие». Экспедицию возглавлял сэр Хью Уиллоуби, знатный дворянин, прославившийся в военных походах; главным кормчим был избран Ричард Ченслер, искусный моряк и близкий друг Кабота, капитаном второго корабля — Корнелий Дюрферт и штурманом третьего — Стивен Барроу, безупречный моряк, которому предстояло совершить много плаваний в северных морях и сделаться позднее главным лоцманом Англии.
Преклонные лета Кабота и сложные обязанности не позволили ему самому стать во главе экспедиции; он вынужден был ограничиться лишь советами и консультациями, что не мешало ему вникать во все детали подготовительных работ. Инструкции Кабота, врученные Хью Уиллоуби, сохранились до наших дней и свидетельствуют об уме и предусмотрительности этого замечательного мореплавателя. Он рекомендует, между прочим, лаг[177] как инструмент для измерения скорости хода корабля, настаивает на регулярном ведении судового журнала, советует вести записи о характере, нравах, обычаях и положении тех народов, какие встретятся на пути экспедиции, о природных богатствах разных стран и т. п. Кабот призывает к самому обходительному обращению с туземцами и запрещает «раздражать народы надменностью, насмешками и презрением». Матросам он запрещает сквернословить, пьянствовать и предаваться азартным играм. Предписывается исполнение религиозных обязанностей: молитвы должны совершаться каждое утро и каждый вечер, а раз в день — проводиться чтение Святых Евангелий. Заканчивает он рекомендацией: превыше всего единство и согласие; капитанов он призывает к величию своих замыслов, что принесет им почести; наконец, он обещает соединить свои молитвы с капитанскими и матросскими ради успеха общего дела.
(О том, какие большие надежды «Общество купцов-предпринимателей» возлагало на эту экспедицию, свидетельствует 32-й параграф инструкции Кабота: «Вы не можете не знать, — обращается он ко всем участникам экспедиции, — сколь много лиц, в том числе королевское величество, лорды его досточтимого совета, вся компания, а равно ваши жены, дети, родственники, свойственники, друзья и знакомые, горят желанием узнать, каково ваше положение, условия, в которых вы находитесь, и ваше благополучие и в какой степени вы имеете надежду успешно осуществить это замечательное предприятие, которое, как все надеются, будет иметь не меньший успех и принесет не меньшую прибыль, чем та, которую восточная и западная Индии принесли императору (Карлу V) и королям Португалии».)*
После многочисленных празднеств, происходивших в Гринвиче в присутствии всего двора и при огромном стечении народа, флотилия наконец подняла паруса и отправилась в далекий путь. Вблизи Лофотенских островов, у берегов Норвегии, эскадра разделилась, с тем чтобы соединиться вновь у мыса Нордкап. Однако два корабля — Уиллоуби и Дюрферта — были унесены бурей далеко на север и пристали, вероятно, к Новой Земле, а затем, теснимые льдами, направились к югу и долго блуждали по Баренцеву морю. 14 сентября они вошли в гавань на Кольском полуострове, образуемую устьем реки Арзины (Варзина) в 75 — 80 километрах к северо-западу от мыса Святой Нос. Некоторое время спустя корабль Дюрферта «Доброе Доверие», отделенный бурей от корабля Уиллоуби, возвратился в Англию; что касается последнего, то русские поморы нашли в следующем году его корабль, затертый льдами, на северном побережье Кольского полуострова. Весь экипаж погиб от холода. Так, по крайней мере, можно судить по судовому журналу, который несчастный Уиллоуби вел до января 1554 г.
Ричард Ченслер, напрасно прождав оба корабля в гавани Варде, как это было условлено, решил, что они его опередили, и, обогнув Нордкап, вступил в обширный залив, открывший вход в Белое море. Затем он высадился в устье Северной Двины, около монастыря Св. Николая, в том самом месте, где вскоре был построен город Архангельск. Жители этих пустынных мест сообщили ему, что они находятся под владычеством русского царя — великого князя, живущего в Москве. Несмотря на громадное расстояние, отделяющее Белое море от Москвы, Ченслер решил тотчас же отправиться в столицу великого князя.
В то время в России царствовал Иван Васильевич, прозванный Грозным. Россия только что свергла монгольское иго, и московские цари соединили под своей державой прежде разрозненные и постоянно враждовавшие между собой удельные княжества. Благодаря этому в руках московского царя сосредоточилась власть над обширной территорией, представлявшей для англичан большой и выгодный рынок. Положение России, страны исключительно континентальной, удаленной ото всех посещаемых морей, изолированной от остальной Европы, частью которой она еще не стала, настолько нравы и привычки ее жителей были еще азиатскими, сулило Ченслеру успех.
До сих пор царь приобретал европейские товары только через посредство Польши и потому с удовольствием принял предложение англичан установить постоянные и взаимовыгодные торговые связи. Ченслеру был оказан радушный прием и сделаны самые заманчивые предложения. Он получил от царя грамоту на право свободной торговли англичан с Московским государством и, продав с барышом свои товары, нагрузил корабль мехами, китовым и тюленьим жиром, медью и другими ценными вещами и отправился в обратный путь.
Выгоды, которые «Общество купцов-предпринимателей» извлекло из первого путешествия в Россию, побудили англичан снарядить новую экспедицию. Через год Ченслер снова бросил якорь в устье Северной Двины и привез с собой в Москву двух агентов «Общества», которые заключили с царем торговый договор. Затем Ченслер отплыл в Англию с новым грузом русских товаров, взяв на борт посла и его свиту, которых Иван IV отправил в Великобританию.
Флотилия Ченслера была застигнута в пути сильной бурей, и из четырех его кораблей два погибли у берегов Норвегии, а третий, на котором находился сам Ченслер вместе с русским послом, 10 ноября 1556 г. потерпел крушение в бухте Питслиго, у восточного берега Шотландии. Ченслер, менее счастливый, чем русский посол, которому удалось спастись, утонул со своим кораблем. Подарки Ивана Грозного для английской королевы и все товары погибли.
Таково было начало торговли англичан с Россией. После этого английские экспедиции в Белое море следовали одна за другой, и торговые отношения между Москвой и Лондоном с каждым годом расширялись[178].
В заключение скажем еще несколько слов о Себастьяне Каботе, в судьбе которого снова произошла резкая перемена.
Английская королева Мария вышла замуж за Филиппа II, короля Испании. Прибыв с визитом в Англию, испанский король выказал пренебрежение Себастьяну Каботу, покинувшему испанскую службу и развернувшему бурную деятельность в пользу английской торговли, которая обещала еще больше укрепить морское могущество державы-соперницы.
Не прошло и недели после высадки Филиппа II в Англии, как Кабот был лишен и своей высокой должности, и пенсии, дарованной ему Эдуардом VI. На место Кабота был назначен Уортингтон, которого Николс характеризует как человека, не заслуживающего уважения, и ставит под сомнение добросовестность его действий; предполагают, что он имел секретные полномочия воспользоваться теми планами, картами, инструкциями и проектами Кабота, которые могли бы пойти на пользу Испании. Надо заметить, что все эти документы утеряны.
С этого момента история полностью теряет из виду состарившегося путешественника. Та же тайна, какой окружено его рождение, окутывает год и место его смерти[179]. Его замечательные географические открытия, его работы по космографии, его учение об отклонении магнитной стрелки, его мудрость, человечность, почтенность дают ему право на одно из первых мест среди великих мореплавателей мира.
II
С 1492 до 1524 г. Франция, по крайней мере официально, не принимала участия в колонизационном движении и воздерживалась от заокеанских экспедиций. Однако царствовавший в то время король Франциск I не мог оставаться равнодушным, видя, как возросло могущество соседней Испании благодаря новым открытиям и завоеванию Мексики. Потому он и решил снарядить в 1524 г. первую французскую экспедицию в Новый Свет под начальством состоявшего у него на службе флорентийского морехода Джованни да Верраццано. Хотя страны, которые посетил Верраццано, были уже открыты и частично исследованы, все же следует упомянуть о его экспедиции, впервые достигшей берегов Нового Света под французским флагом. Впрочем, экспедиция Верраццано интересна еще и тем, что подготовила другие путешествия — Жака Картье и Самюэля де Шамплена в Канаду, а также неудачные попытки колонизации Флориды Жаном Рибо и Лодонниером.
О Верраццано не сохранилось никаких биографических подробностей. Нам неизвестно, какие причины заставили его покинуть свою родину и служить во Франции, неясно также, почему именно он был избран начальником первой французской экспедиции за океан. Скудные сведения о флорентийском путешественнике дает только итальянский перевод его докладной записки королю Франциску I, помещенный в уже упоминавшемся «Собрании путешествий» Рамузио. Для нашего беглого очерка мы и воспользовались этим итальянским текстом Рамузио и его сокращенным переводом на французский язык, помещенным в книге Лескарбо о «Новой Франции»[180].
Отправившись с четырьмя кораблями «совершать открытия за океаном», Верраццано был застигнут бурей, которая заставила его искать укрытия в Бретани. Оттуда он спустился к берегам Испании и навязал бой нескольким испанским судам. Неизвестно, каков был исход этого набега, но в дальнейшем мы застаем Верраццано 17 января 1524 г. только с одним кораблем «Дофин» при отплытии от маленького необитаемого острова, лежащего по соседству с Мадейрой. Он пустился в океан с экипажем в пятьдесят человек, запасшись продовольствием и снаряжением на восемь месяцев.
После двадцатипятидневного плавания «Дофина» на запад разыгралась страшная буря, едва не погубившая корабль. Спустя еще двадцать пять дней, то есть 8 или 9 марта, Верраццано увидел по 30° северной широты неизвестную землю. «Сначала эта странна, — пишет он в докладной записке королю, — показалась нам очень пустынной, но, приблизившись к берегу, мы увидели большие костры. Теперь оставалось только выбрать место для стоянки, чтобы ознакомиться со страной, однако пришлось проплыть еще не меньше пятидесяти лье вдоль берега, круто уходившего к югу, прежде чем было найдено место, удобное для высадки».
Когда французы подошли близко к берегу, навстречу им высыпали толпы туземцев, но как только моряки начали высаживаться, они разбежались. Через некоторое время туземцы осмелели и, окружив французов, с интересом созерцали их белые лица и яркую одежду.
Сами же туземцы были совершенно голы, если не считать узкой набедренной повязки из куньих шкурок, подвешенных на узком пояске из трав, изящно связанных и украшенных хвостами других животных. Некоторые носили венчики из птичьих перьев. «Они чернокожи, — говорится в записке, — и имеют большое сходство с сарацинами[181], волосы у них черные, не очень длинные и связаны позади головы наподобие хвостика. Сложены они пропорционально, среднего роста — чуть повыше нашего, и внешность их почти безупречна, разве только лицо немного широковато; не отличаясь большой силой, они в то же время чрезвычайно ловки и бегают с такой быстротой, что за ними не угонишься».
Вследствие непродолжительного пребывания в этой стране Верраццано не успел собрать никаких подробностей о нравах и образе жизни туземцев. Природа произвела на французов самое приятное впечатление. Песчаный берег был покрыт холмами, указывавшими, по мнению Верраццано, на присутствие минералов, а подальше стояли стеной «такие прекрасные рощи и леса, что ими нельзя было не восхищаться».
В здешних краях, насколько можно было об этом судить, в изобилии водились олени, лани, зайцы, различные птицы и повсюду попадались озера и пруды с родниковой водой.
Эта земля лежит под 34° широты. Следовательно, она — часть Соединенных Штатов, которая сегодня называется Каролина. Воздух там чистый и целебный, климат умеренный, прибрежные воды лишены рифов, и, хотя там нет портов, она не доставляет неприятностей мореплавателям.
В продолжение всего марта 1524 г. путешественники плыли вдоль берега, казавшегося густонаселенным. Недостаток воды заставлял их неоднократно высаживаться, и всюду они встречали туземцев, не проявлявших никаких воинственных намерений и охотно отдававших все, что они имели, за зеркальца, бубенчики или ножи.
Однажды Верраццано послал на берег шлюпку с двадцатью пятью матросами. Не успели они еще причалить, как один молодой матрос кинул индейцам несколько безделушек и, потеряв при этом равновесие, упал в воду. Сильной волной его выбросило на берег и, прежде чем французы успели высадиться, индейцы подхватили этого матроса и увели в свое селение. Путешественники не сомневались, что их товарищ будет принесен в жертву. Дальнейшие действия туземцев только подтвердили это мрачное предположение. Индейцы поставили матроса на косогоре, прямо против солнца, раздели донага, удивляясь белизне его кожи; затем они развели большой костер и занялись приготовлением к пиршеству. И сам несчастный матрос, и его товарищи, наблюдавшие с берега за этой сценой, решили, что теперь индейцы убьют и зажарят на костре свою жертву, как это делают все людоеды. Но в действительности ничего подобного не произошло: как только матрос выразил желание вернуться на берег, туземцы, по очереди облобызав его, отпустили беднягу с миром и, поднявшись на холм, молча наблюдали, как он изо всех сил бежал к лодке.
Верраццано продолжал плыть вдоль берега к северу и, пройдя более пятидесяти лье, достиг земли, покрытой густым лесом. Двадцать матросов углубились на несколько километров в лесную чащу, но затем, боясь заблудиться, вернулись обратно. Во время экскурсии французы встретили двух женщин с детьми; одного ребенка лет семи-восьми они хотели отнять у матери, чтобы увезти с собой во Францию, но женщины подняли страшный крик, призывая на помощь своих соплеменников.
В этих местах кожа у дикарей белее, чем у всех индейцев, которых встречали до сих пор; они охотились и ловили птиц силками; вооружение их состояло из лука, сделанного из чрезвычайно твердого дерева, и стрел с наконечниками из рыбьей кости. Туземные пироги, длиною в двадцать футов и шириною в четыре, выжигались огнем из древесных стволов. Повсюду в лесу вокруг деревьев вился дикий виноград, свисавший с ветвей длинными гроздьями. При небольшой обработке из такого винограда могло бы получиться превосходное вино. «Плоды его, похожие на наши, были приятны на вкус, и, кажется, туземцы заботились о своих виноградниках, так как везде, где они росли, были обрублены ветви соседних деревьев, чтобы они не мешали созревать плодам»[182]. Дикие розы, фиалки, лилии и самые разнообразные душистые растения, незнакомые европейцам, устилали землю, наполняя воздух благоуханием.
Пробыв три дня в этой чудесной стране, французы пустились в путь вдоль берега, плывя днем и бросая якорь ночью. В десяти лье от континента они открыли остров треугольной формы, похожий на Родос, и присвоили ему имя матери короля Франциска, Луизы Савойской. Затем, пройдя еще пятнадцать лье, они причалили к другому острову с очень удобной бухтой. На берегу сразу же собралась большая толпа индейцев.
Местный вождь поразил путешественников красотой и величественной осанкой. Его стан был задрапирован оленьей шкурой; голова была обнажена, волосы отброшены назад и связаны в пучок, шею обвивала широкая цепь, украшенная цветными каменьями. Это индейское племя было самым замечательным из всех, какие встречались до сих пор французам. «Тамошние женщины очень грациозны, — говорится в записке, опубликованной Рамузио. — Одни из них носили на плечах рысьи шкуры и заплетали волосы в две длинные косы; у других были высокие прически, как у женщин Сирии и Египта. Пожилые и замужние женщины носили в ушах медные серьги. Эта страна лежит на одной параллели с Римом, под 41,6°, но климат в ней гораздо суровее».
Пятого мая Верраццано покинул эту гавань и поплыл дальше к северу. Через несколько дней он достиг мест, где жители были настолько дики, что с ними невозможно было вступить в торговые отношения. Из всех предметов, которые показали им европейцы, они оценили только ножи и рыболовные крючки, а всякие бубенцы и безделушки, которые в других местах больше всего привлекали индейцев, были оставлены ими без внимания. Когда высадились двадцать пять вооруженных матросов на берег и углубились на несколько километров внутрь страны, туземцы встретили их градом стрел и сразу же скрылись в густом лесу.
Проплыв еще пятьдесят лье, Верраццано открыл обширный архипелаг, состоящий из тридцати двух островов, расположенных по соседству с материком; острова, разделенные узкими каналами, напомнили итальянскому путешественнику архипелаги Адриатического моря, окаймляющие берега Словении и Далмации. Наконец под 50° северной широты французы достигли земель, открытых некогда норманнами и в начале XVI в. — бретонцами[183]. Таким образом, Верраццано исследовал североамериканское побережье на протяжении семисот лье. Подняться севернее он уже не мог, так как подошли к концу съестные припасы. Повернув обратно, Верраццано благополучно прибыл во Францию и в июле 1524 г. высадился в Дьеппе.
Некоторые историки уверяют, будто Верраццано попал в плен к дикарям у берегов Лабрадора и был ими съеден. Этот рассказ — очевидная нелепость, так как Верраццано послал из Дьеппа отчет Франциску I о своем путешествии, содержание которого мы здесь привели. Кроме того, индейцы этих стран никогда не были людоедами! Мы никак не могли доискаться, на основании каких источников другие авторы выдвигают версию, будто Верраццано попал в руки к испанцам, которые привезли его в Испанию и там повесили[184]. Гораздо честнее признание, что мы ничего не знаем ни о дальнейшей судьбе Верраццано, ни о том, как отнеслись в придворных кругах Франции к его путешествию. Не исключена возможность, что какой-нибудь ученый найдет в архивах новые документы об экспедиции Верраццано, но пока что мы знаем о нем только то, что сообщается в сборнике Рамузио.
Десятью годами позже один мореплаватель из города Сен-Мало[185], Жак Картье (1491 — 1557), решил основать колонию в северной части Америки. Планам Жака Картье оказали поддержку адмирал Филипп де Шабо и король Франциск I, не раз говоривший, что ему хотелось бы увидеть ту статью завещания нашего праотца Адама, которая лишает французского короля наследства в Новом Свете в пользу королей Испании и Португалии.
Двадцатого апреля 1534 г. Картье покинул порт Сен-Мало и отправился с двумя кораблями за океан. Корабли были небольшие — в шестьдесят тонн водоизмещением, и весь экипаж состоял из шестидесяти одного человека. Плавание проходило так удачно, что уже через двадцать дней Картье достиг залива Бонависта у восточного берега Ньюфаундленда, но льды помешали ему бросить якорь.
Поднявшись к северу, Картье остановился у маленького острова, густо населенного птицами и названного им Птичьим. Здесь французы занялись охотой и заготовили несколько бочек солонины из мяса кайр и тупиков[186]. Затем Картье прошел проливом Бель-Иль (Белл-Айл), отделяющим Ньюфаундленд от материка, и нашел удобную бухту в заливе Святого Лаврентия. Вдоль всего побережья встречались прекрасные гавани, но природа здесь оказалась такой суровой, что не было смысла основывать в этих местах колонию. «Если бы земля была так же хороша, как и гавани, — писал путешественник, — она была бы благословением Божьим; на самом же деле она не заслуживает даже самого названия земли, а я высаживался во многих местах».
Продолжая плавание вдоль побережья Лабрадора, Картье был отброшен бурей к западному берегу Ньюфаундленда. Там он исследовал мыс Сент-Джордж, мыс Рей, острова Магдален и остров Принца Эдуарда, где не мог высадиться из-за отсутствия подходящей гавани. На берегах континента он не раз завязывал торговые отношения с туземцами, которые выказывали «большие желания иметь железные орудия и другие металлические изделия. Они пускались перед нами в пляс и поливали себе голову морской водой, набирая ее пригоршнями; отдавали они нам все, что имели». В этих местах французские моряки получили от туземцев много пушнины и звериных шкур.
Далее Жак Картье вошел в эстуарий реки Святого Лаврентия, где встретил туземцев, ни по языку, ни по обычаям не имевших ничего общего с теми, которых он видел раньше. «Эти, — пишет он, — уж действительно достойны названия дикарей. Я не встречал людей более бедных, чем они. Туземцы бреют голову, за исключением маленького места на макушке, где отращивают длинный клок, похожий на конский хвост, и связывают его кожаным шнурком. У них нет других жилищ, кроме перевернутой лодки, и они растягиваются под ней прямо на голой земле безо всякого покрывала».
В проливе Гаспе, около устья реки Святого Лаврентия, Картье поставил на берегу большой деревянный крест с надписью: «Да будет долгой жизнь короля Франции».
Картье решил вернуться во Францию. Он уговорил вождя местных индейцев отпустить с ним двух его сыновей, обещая вернуть их живыми и невредимыми в следующий свой приезд. На этом и закончилась первая экспедиция Жака Картье, благополучно высадившегося в Сен-Мало 5 сентября 1534 г.
Весною следующего года Картье снова отправился в Новый Свет. 19 мая 1535 г. он вышел из Сен-Мало на трех кораблях в сопровождении Шарля де ла Помере, Клода де Понбриана и других знатных дворян. С первых дней плавания буря рассеяла флотилию, но все корабли благополучно добрались до Ньюфаундленда и встретились в условленном месте. Снова пристав к Птичьему острову, Картье оттуда проник в залив Святого Лаврентия, открыл остров Антикости и затем опять вошел в устье большой реки Ошелаги (река Святого Лаврентия), ведущей в Канаду.
Прежде чем отправиться по реке Святого Лаврентия, Картье вторично исследовал ее эстуарий, надеясь открыть какой-нибудь проход на север. Не найдя прохода, он возвратился в залив Севен-Айлендс (Семи островов), поднялся вверх по течению и вскоре достиг реки Сагеней, впадающей в Ошелагу. Индейцы сообщили ему, что на берегах Сагеней местные жители добывают красную медь, которую называют «какедазе».
Плывя все выше по реке, Картье 7 сентября достиг острова Орлеан, а неделей позже остановился в устье реки Сен-Шарль возле индейского селения Стадакона (на этом месте расположен теперь город Квебек). Таким образом, Картье первым из европейцев вступил на территорию Канады.
«На следующий день, — сообщает Картье в своем отчете, — властитель Канады по имени Донна-Кона на двенадцати лодках, в сопровождении шестнадцати человек, приблизился к нашим судам. Подойдя к самому меньшему кораблю, он стал совершать какие-то странные телодвижения, что означало церемониальное приветствие и выражение радости. Когда он взошел на наш главный корабль, то увидел двух привезенных из Франции индейцев и вступил с ними в разговор. Они рассказали ему, что видели во Франции и как хорошо с ними там обращались; это сообщение очень обрадовало властителя, и он обратился к капитану (Картье) с просьбой позволить облобызать ему руки, что считалось у них знаком высшего почтения. Страна Стадаконе — или, как мы ее назвали, Сен-Шарль — очень плодородна и изобилует прекрасными деревьями тех же самых пород, что и во Франции. Здесь произрастают вяз, слива, тис, кедр, виноградник, боярышник, дающий плоды величиной в сливу, и другие деревья, а из травянистых растений — конопля, нисколько не уступающая французской».
(Донна-Кона был приветлив до тех пор, пока не узнал, что чужеземцы собираются подняться еще выше по реке, в глубь Канады. «Тогда капитан, — читаем мы в отчете о плавании, — приказал зарядить двенадцать пушек и выстрелить в индейцев. Индейцы были ошеломлены залпом, словно на них упало небо, и подняли такой вой и визг, что можно было подумать, будто сам ад вытряхнул на землю свое содержимое».)*
После этого Донна-Кона смирился, и французы, оставив свои корабли в устье реки Сен-Шарль, поплыли дальше в барке и двух корабельных шлюпках. Через десять дней они достигли большого индейского селения Ошелага, удаленного от устья реки Святого Лаврентия на двести десять лье. В этой стране Картье, по его словам, встретил «обработанные земли и большие прекрасные поля, засеянные зерновым хлебом, напоминающим по виду бразильское просо, но величиною с горох и даже больше;[187] для них это такой же хлеб, как для нас пшеница. Среди этих полей находится город Ошелага — он расположен у подножия горы, с вершины которой открывается необозримая даль; эту гору мы назвали Мон-Рояль (Королевская гора)»[188]. Прием, оказанный Жаку Картье в Ошелаге, был как нельзя более дружественным. («Здесь нас встретило более тысячи человек — мужчин, женщин и детей, которые приняли нас так, как редко принимает отец родного сына. Они всячески выражали свою радость и пустились в пляс, причем мужчины образовали один круг, женщины — другой, а ребятишки в стороне — третий».)*
Властитель города, по имени Агуана, был разбит параличом. Решив, что Картье всемогущ, он стал умолять его прикоснуться к его неподвижным ногам. Примеру властителя последовали все хромые, слепые и увечные. Они умоляли Картье прикоснуться к ним, так как были убеждены, что он — бог, явившийся, чтобы их исцелить.
В отчете о путешествии далее следует такое любопытное место: «Видя их благочестие и веру в могущество Божие, капитан стал им читать Евангелие от св. Иоанна, осеняя крестным знамением больных и прося в то же время Бога сподобить их уразуметь нашу святую веру и принять крещение. Затем капитан взял Часослов и стал читать о страданиях Христа, да так громко, чтобы слышно было всем присутствующим; весь народ хранил глубокое молчание и совершал те же церемонии, что и мы».
Познакомившись со страной, которую он исследовал на тридцать лье в окружности, и собрав некоторые сведения о водопадах и порогах реки Святого Лаврентия, путешественник вернулся вниз по течению до реки Сен-Шарль, где стояли его корабли.
В отчете Картье содержится много любопытных подробностей о нравах и обычаях канадских индейцев и, в частности, о курении табака, которое было распространено по всему Новому Свету, но в Европе еще не успело привиться. «У них есть особая трава, — говорит он, — и они запасаются ею в большом количестве на зиму; здесь она очень ценится, и употребляют ее одни мужчины. Траву эту высушивают на солнце, затем кладут в маленький кожаный мешочек, который носят на шее рядом с деревянным или каменным рожком; в любое время индеец может достать из своего мешочка немного травы, растереть ее в порошок и всыпать в широкий конец упомянутого рожка; затем туда закладывают горящий уголек, а узкий конец рожка берут в рот и вдыхают до тех пор, пока все внутри не наполнится дымом, выходящим затем изо рта и из ноздрей, словно из каменной трубы. Мы попробовали подышать этим дымом, но, когда он попал в рот, нам показалось, что это черный перец, — до того он был жгучим».
Зима стояла долгая и морозная. В декабре среди французов вспыхнула повальная болезнь — цинга, или скорбут. «Означенная болезнь, — пишет Картье, — так распространилась на наших кораблях, что к середине февраля из ста десяти человек экипажа не было и десяти здоровых». Ни молитвы, ни обеты моряков не принесли никакого облегчения. К апрелю французы похоронили двадцать пять человек; из всего остального экипажа только четверо держались на ногах. В это тяжелое время один канадский вождь сообщил Жаку Картье, что он знает средство от болезни: отвар из листьев и сока одного дерева, которое индейцы называли «анедда».
Когда два или три человека, которым уже нечего было терять, испытали на себе благотворное действие этого лекарства, «произошла такая свалка, что матросы чуть не поубивали друг друга: каждый хотел раньше другого выпить этого отвара… так что самое большое и толстое дерево, какое я когда-либо видел, было использовано за неделю; чудодейственное лекарство так укрепило наши силы, что самые лучшие медики Лувена и Монпелье со всеми своими александрийскими снадобьями и за год не сделали бы того, что сделал за неделю отвар из этого дерева».
Спустя некоторое время стало известно, что Донна-Кона подговаривает индейцев к мятежу. Чтобы предотвратить восстание туземцев, Картье распорядился захватить вождя вместе с его приближенными и держать их на корабле. Позже Донна-Кона и девять его соплеменников были переправлены во Францию, где и умерли.
Шестого мая 1536 г. Картье покинул зимовку, спустился по реке Святого Лаврентия в одноименный залив, прошел мимо острова Кейп-Бретон к острову Ньюфаундленд и, после благополучного перехода через океан, 16 июля высадился в Сен-Мало.
После того как королю был представлен отчет об экспедиции, Франциск I решил вступить во владение новой страной. Картье был назначен главным штурманом и капитан-генералом третьей экспедиции, а знатный дворянин Жан Франсуа де ла Рок де Роберваль получил пышный титул вице-короля Канады, Ошелаги, Сагенея, Ньюфаундленда, Бель-Иля, Лабрадора, Большой бухты и Баккалаоса. (Не Картье, а Робервалю король поручил основать в этих странах колонии под общим названием «Новая Франция».)*
Двадцать третьего мая 1541 г. из гавани Сен-Мало вышли пять кораблей Картье, снабженных провизией и припасами на два года.
На этот раз погода не благоприятствовала плаванию. Налетевшей бурей суда были разбросаны в разные стороны, и только через три месяца они смогли собраться в условленном месте, у берегов Ньюфаундленда. Высадившись в конце августа в пятнадцати километрах выше индейского селения Стадакона, Картье приступил к работам: стал расчищать землю, возводить укрепления, строить дома, положив тем самым основание городу Квебеку. Одновременно он продолжал исследовать местность: поднялся до селения Ошелага и сделал попытку преодолеть два первых порога. Между тем надвинулась зима, а Роберваль так и не прибыл с новой партией колонистов. (Дотянув кое-как до весны, Картье решил вернуться во Францию: припасы были на исходе, и отношения с индейцами до того обострились, что с минуты на минуту могло вспыхнуть восстание. На обратном пути в гавани «Святого Креста» на Ньюфаундленде капитан экспедиции встретил Роберваля, везшего на трех кораблях двести колонистов. Но люди Картье были так измучены, что нечего было и думать о возвращении с ними в Квебек. Роберваль отправился туда один, а Картье в октябре 1542 г. высадился в Сен-Мало и остаток своих дней провел в родном городе.)*
Что касается новой колонии, то после смерти Роберваля, погибшего во время второго переезда из Франции в Канаду, она хирела и прозябала до 1608 г., то есть до тех пор, пока в Квебек не прибыл Шамплен, о деятельности и об открытиях которого мы расскажем ниже.
(Открытие французами Канады вновь пробудило у англичан интерес к заокеанским землям. В Англии стали появляться ученые труды, отстаивавшие правоту отважных мореходов, содержащие всевозможные подтверждения существования этого пути на Восток. Большое влияние на английских путешественников оказало «Рассуждение сэра Хемфри Гилберта в доказательство существования Северо-Западного прохода в Катайю и Индию». Гилберт доказывал, что английским судам гораздо удобнее было совершать плавания вокруг Америки, поскольку она является, по его мнению, островом, чем пользоваться труднодоступным северовосточным путем, самую возможность которого он ставил под сомнение. Взгляды Гилберта разделял и такой авторитетный английский географ, как Ричард Уиллз, приведший новые аргументы в пользу отыскания северо-западного пути.)*
Одним из самых горячих защитников этой идеи был смелый английский моряк Мартин Фробишер (1535-1594), которому после нескольких неудачных попыток заинтересовать богатых судовладельцев удалось наконец найти поддержку у графа Уорвика, приближенного королевы Елизаветы.
Граф Уорвик снарядил для Фробишера на свои средства одно небольшое судно и два баркаса водоизмещением в двадцать или двадцать пять тонн. И с этой-то «флотилией» отважный мореплаватель думал преодолеть полярные льды и пересечь арктические моря в таких высоких широтах, куда со времен норманнов не заплывал ни один европеец!
Выйдя 8 июня 1576 г. из Дептфорда, Фробишер благополучно достиг южной оконечности Гренландии, но затем дорогу ему преградили плавучие льды, заставившие спуститься к Лабрадору. В поисках гавани Фробишер проник в Гудзонов пролив, обошел острова Лоуэр-Савидж и Резольюшен и наконец вышел в залив, который он назвал своим именем (залив Фробишер). Высадившись на Камберлендском берегу (Баффинова земля), Фробишер именем королевы Елизаветы вступил во владение этой страной и завязал торговые отношения с американскими эскимосами. («Похожи они на татар, — писал английский путешественник. — У них длинные черные волосы, широкие лица и плоские носы. Одеваются они в тюленьи шкуры одинакового покроя у мужчин и женщин; кожа у них коричневая, но женщины разрисовывают себе щеки и обводят глаза синими полосами. Лодки их также сделаны из тюленьих кож, а под кожей скрывается деревянный киль». Заметим, что это самое старинное из известных нам описаний эскимосов.)*
Так как на Крайнем Севере в августе уже наступала зима и холода становились все суровее, Фробишер поспешил вернуться в Англию и 2 октября бросил якорь в Темзе. Он привез довольно смутные сведения о сделанных им географических открытиях, но был обласкан при дворе, когда показал несколько кусков какого-то черного камня с вкрапленными в него крупицами золота.
Воображение англичан воспламенилось. Многие знатные дворяне и сама королева приняли участие в расходах на снаряжение новой экспедиции. Был построен корабль водоизмещением в двести тонн, рассчитанный на сто человек экипажа, и два грузовых судна для полугодового запаса провианта и вооружения. Экипаж был укомплектован опытными моряками, среди которых находился и автор интересных записок о путешествиях Фробишера — Джордж Бест.
Тридцать первого мая 1577 г. Мартин Фробишер — («главный адмирал всех морей, озер, земель и островов, стран и мест, вновь открываемых, и в особенности в Катайе»)* — отправился во вторую экспедицию.
В начале июля корабли приблизились к Гренландии. Подступающие к берегу горы были покрыты снегом, а берег — вековечным льдом. Погода была отвратительна. Необыкновенно густые туманы, похожие на гороховый суп, как сказали бы сейчас английские матросы, северные бури со снегом и градом, плавучие ледяные острова окружностью в пол-лье, плавающие ледяные горы, погруженные в воду на семьдесят — восемьдесят саженей, — таковы были препятствия, помешавшие Фробишеру ранее 9 августа проникнуть в пролив, открытый им в предшествующее плавание.
Занимаясь поисками золотой руды, англичане в то же время преследовали эскимосов. «Раненные в стычках, они в отчаянии бросались со скал в море; этого не случилось бы, если бы они с самого начала проявили больше покорности», — пишет один из спутников Фробишера.
«Золотые россыпи» вскоре были найдены. На борт большого корабля моряки погрузили двести тонн черного камня с золотыми блестками и по случаю этого знаменательного события торжественно воздвигли колонну на вершине одинокой горы, названной в честь покровителя Фробишера «город Уорвика».
После этого Фробишер решил исследовать «свой» залив, все еще надеясь, что это сквозной пролив, открывающий путь в «Катайю». Но льды помешали ему углубиться далее чем на тридцать лье. На островке, названном островом Смита, он встретил двух эскимосских женщин и одну из них приказал захватить вместе с ребенком. Невежество путешественников того времени простиралось так далеко, что Фробишер и его спутники вообразили, будто у туземных женщин не обыкновенные ступни, а раздвоенные копыта. Чтобы убедиться, так ли это, они заставили пленницу разуться и с удивлением обнаружили, что у нее человеческие ноги. С наступлением холодов Фробишер отказался от дальнейших поисков Северо-Западного прохода. Желая обеспечить целость собранных «сокровищ», он поспешил отплыть в Англию.
Вернулся он на родину в конце сентября, выдержав по дороге жестокую бурю, рассеявшую его корабли. Кроме «золотой руды», Фробишер привез из северных стран трех эскимосов — мужчину, женщину и ребенка, которые были представлены королеве. Несмотря на то, что Елизавета «в виде особой милости разрешила им стрелять на Темзе разных птиц и даже лебедей», несчастные эскимосы, так и не освоившись с новой обстановкой, умерли через несколько месяцев.
Вскоре ученые-алхимики исследовали добытую Фробишером руду и заявили, что в ней действительно содержится золото. В Англии, особенно среди высших классов, началась «золотая лихорадка». Сказочно богатые северные страны представлялись вторым Перу, настоящим, а не легендарным Эльдорадо!
Королева Елизавета, несмотря на свой практический ум, поддалась всеобщему возбуждению. Она решила основать в новой стране колонию и воздвигнуть крепость «Meta incognita»[189]. Королева приказала снарядить три корабля под командой опытных капитанов — Беста, Филпота и Фентона. Эти три корабля должны были находиться в распоряжении коменданта будущей крепости и продолжать поиски северо-западного пути. К ним были присоединены еще несколько судов, предназначенных для перевозки «золотой руды». Кроме того, во флотилию входили еще корабли, снаряженные некоторыми предприимчивыми дворянами и купцами. Помимо сорока матросов, тридцати горняков и тридцати солдат, в колонию «Meta incognita» отправлялись булочники, плотники, каменщики, золотобитчики и другие ремесленники. Главным начальником всей экспедиции был назначен Мартин Фробишер.
Тридцать первого мая 1578 г. пятнадцать кораблей покинули Англию. Через двадцать дней они достигли Гренландии и встретили бесчисленные стада китов. Рассказывают даже, что один из кораблей, подгоняемый ветром, наткнулся на кита, и сила столкновения была настолько велика, что судно сразу остановилось, а кит, издав громкий крик, выскочил из воды и сразу же снова нырнул. Через десять дней эскадра встретила мертвого кита, которого — как поверили моряки — ударила «Саламандра». Приблизившись к заливу Фробишер, путешественники нашли его загроможденным льдами. Один из кораблей с такой силой ударился о ледяную гору, что сразу же затонул на глазах у всей флотилии. Вскоре с юго-востока налетела страшная буря. Как гласит запись Джорджа Беста, «на корабли со всех сторон надвигались плавучие льды. Назад еще кое-как можно было выбраться, но путь вперед был окончательно прегражден. Некоторые из наших кораблей, найдя более безопасное место, взяли на гитовы паруса[190] и легли в дрейф; другие бросили якорь у ледяного острова. Те же корабли, которым не удалось укрыться от опасности, подверглись натиску налетавших на них со всех сторон ледяных глыб. И тем, кто очутился в таком плачевном положении, ничего не оставалось, как защищать борта кораблей от ярости напиравших льдин канатами, тюфяками, баграми, досками и чем попало».
Шторм разбросал флотилию, и корабль самого Фробишера сильно пострадал от плавучих льдов. Сбившись с пути, флотилия попала в какой-то неизвестный пролив с чрезвычайно быстрым течением.
(Фробишер решил, что это и есть тот самый Северо-Западный проход, который ведет в Индию и Китай, но заняться его исследованием он не мог, так как должен был поскорее доставить в Англию как можно больше «золотой руды». Предполагают, что английская эскадра очутилась в проливе, получившем впоследствии название Гудзонова.
В конце концов англичане все же достигли залива Фробишер, но флотилия была в таком жалком состоянии, что большая часть строевого леса, предназначенного для постройки домов, пошла на починку кораблей. Время года было уже позднее, в пути погибли сорок человек, запасы провизии истощились. Поэтому Фробишеру пришлось отказаться от основания колонии и ограничиться только погрузкой «золотой руды», которой он взял на этот раз 1300 тонн. 1 августа флотилия двинулась в обратный путь. Бури и ураганы сопровождали ее вплоть до берегов Англии.)*
Таково было последнее северное путешествие, предпринятое Фробишером. В 1585 г. мы встретим его вице-адмиралом у Дрейка; в 1588 г. он отличился в сражениях против Непобедимой Армады; на следующий год он отправился вместе с эскадрой Уолтера Рэйли к испанскому побережью; наконец, в одном десанте во Франции он был так тяжело ранен, что едва смог привести свою эскадру в Портсмут.
Если путешествия Фробишера вызывались исключительно корыстными побуждениями, то в этом нужно винить не столько самого путешественника, сколько его эпоху. Справедливость требует сказать, что среди самых неблагоприятных условий и с самыми незначительными средствами Фробишер проявил много мужества, способностей и настойчивости. За Фробишером нужно признать ту заслугу, что он показал своим соотечественникам пример и сам сделал первые открытия в тех странах, исследование которых прославило впоследствии английских путешественников.
Хотя неудачи Фробишера и заставили отказаться от поисков в полярных странах золотых россыпей, подобных перуанским, но этого еще было недостаточно, чтобы вынудить англичан отказаться от поисков Северо-Западного прохода в Китай. Существование пролива признавалось самыми авторитетными мореплавателями, нашедшими немало единомышленников среди лондонских купцов.
При содействии богатых негоциантов в 1585 г. были снаряжены два корабля — «Санлайт» («Солнечный свет») в пятьдесят тонн водоизмещением и «Мунлайт» («Лунный свет») в тридцать пять тонн, покинувшие 7 июня Дартмут под начальством «весьма сведущего моряка» Джона Девиса.
Тот открыл вход в пролив, получивший его имя, и должен был пройти мимо огромных полей дрейфующих льдов в густом тумане, но прежде необходимо было успокоить и ободрить экипаж, напуганный подвижками припая и растрескиванием льдин.
Двадцатого июля Девис и его спутники увидели землю, покрытую снежными горами, до того безжизненную, что она была названа Десолейшн-Ленд (Земля запустения). В действительности это был южный берег Гренландии, принятый Девисом, вследствие ошибочного обозначения широт на картах братьев Зено и Фробишера, за неизвестную землю. Отсюда Девис повернул на северо-запад и, обогнув южную оконечность Гренландии, поднялся до широты нынешнего Готхоба по проливу, названному его именем (Девисов пролив). Здесь он бросил якорь в глубоком и удобном для стоянки фиорде, назвав его заливом Гилберта, и выменял у миролюбивых эскимосов множество тюленьих шкур и ценных мехов за стеклянные бусы и медные бубенцы. Вскоре английские корабли были окружены целой флотилией туземных лодок. Прибрежные жители сами предложили англичанам вступить в меновую торговлю. В этом месте Девис обратил внимание на любопытный факт: течение несло вдоль берега много деревьев, причем некоторые из них достигали в длину до двадцати метров.
Шестого августа он бросил якорь возле горы золотого цвета, получившей имя Рэйли, в красивой бухточке, названной Тоттнесс; тогда же он дал двум мысам этой земли Камберленд имена Дайера и Уолсингама. После недолгой стоянки Девис в течение одиннадцати дней плыл по морю, совершенно свободному ото льда, очень широкому, с водою такого же цвета, как в океане. Не подозревая, что он углубляется в залив, ныне известный под названием Камберленд, Девис полагал, что находится в проливе, ведущем в Тихий океан. Внезапно спустившийся густой туман помешал ему убедиться в своем заблуждении, и он повернул обратно, уверенный, что был близок к открытию Северо-Западного прохода. (30 сентября Девис благополучно высадился в Ярмуте, сообщив в специальном письме министру королевы Уолсингему: «Северо-Западный проход — вещь несомненная, и через него можно пройти в любое время; море в нем судоходно, свободно ото льда, атмосферные условия сносны, а воды глубокие».)*
Девис был так убежден в своей правоте, что лондонские купцы без труда согласились помочь ему снарядить новую экспедицию. 7 мая 1586 г. он вышел из Дартмута с теми же кораблями, к которым присоединились еще два судна — «Симейд» («Морская дева») и «Норт Стар» («Северная звезда»).
Двадцать пятого июня Девис достиг южной оконечности Гренландии. Два корабля, «Санлайт» и «Мунлайт», он отправил к северу (вдоль восточного берега Гренландии) на поиски Северо-Западного прохода, а сам с двумя другими кораблями, следуя прошлогодним путем, углубился до 69° в пролив, носящий его имя. Но на этот раз Девисов пролив был еще забит плавучим льдом и ветер был такой резкий, что снасти и паруса покрывались ледяной корой. 17 июля экспедиция встретила ледяное поле таких огромных размеров, что понадобилось тринадцать дней, чтобы его обойти. Наконец, когда море очистилось, Девис под 66°19' северной широты перебрался на другую сторону пролива, но на западном берегу оказалось столько льда, что приблизиться к исследованному в прошлом году «проливу» (залив Камберленд) не было никакой возможности. Повернув на юг, Девис достиг полуострова Лабрадор. После ожесточенной стычки с эскимосами, стоившей ему трех убитых и трех раненых, путешественник пустился в обратный путь и 19 сентября прибыл в Англию. Хотя поиски и на этот раз не увенчались успехом, Девис все же не терял надежды открыть Северо-Западный проход, в существовании которого ни минуты не сомневался, предвидя, однако, что склонить торговую компанию лондонских купцов на снаряжение третьей экспедиции теперь будет нелегко, он обещал своим покровителям с лихвою окупить все издержки верными барышами от охоты на моржей, тюленей и китов, которые на Севере водятся в изобилии.
Пятнадцатого мая 1587 г. Девис вышел в море с тремя кораблями — «Саншайн», «Элизабет» и «Эллен». На этот раз, следуя вдоль гренландского побережья, он дошел до 72°12' северной широты, то есть почти до широты Упернивика. Северный ветер заставил его покинуть это побережье, названное Хоп Сандерсон, по имени богатого купца, покровителя Девиса. 19 июля он привел корабли к знакомой ему горе Рэйли и затем вторично проник в залив Камберленд; на этот раз ему удалось пройти залив до конца и с огорчением убедиться, что это не пролив, а глубоко врезавшаяся в сушу бухта. Снова выбравшись в открытое море, Девис стал исследовать берег в южном направлении и достиг залива, получившего название Ламли, хотя в действительности это был уже известный залив Фробишер.
В конце августа корабли оказались у входа в «быстрый пролив», где «вода кружилась и ревела, как будто здесь столкнулись два пролива». Судя по этому описанию, Девис, как Фробишер, едва не был увлечен течением в Гудзонов пролив.
Вскоре путешественники достигли мыса Чидли на лабрадорском берегу и на этом вынуждены были прервать свои исследования: близилась зима, и корабли нуждались в ремонте. Проплыв вдоль берегов Америки до 52° северной широты, Девис пошел обратно в Англию и 15 сентября благополучно вернулся на родину.
Хотя поставленная перед ним задача и не была решена, но его путешествия дали положительные научные результаты, которым, однако, в то время не придавали особого значения. Девис исследовал большую часть Баффинова залива; кроме того, были собраны важные сведения о природе арктических областей и жителях гренландского побережья. С географической точки зрения, эти открытия были очень ценны, хотя, разумеется, они мало удовлетворяли лондонских купцов. Поэтому после плаваний Девиса всякие попытки дальнейших поисков северо-западного пути из Европы в Восточную Азию надолго прекратились.
(Сам Девис, отказавшись от осуществления своего проекта, выработал новый план достижения Индии — обычным путем, мимо мыса Доброй Надежды, не считаясь с запретами испанцев и португальцев. В 1590 г. он отправился в Индию, но у берегов Марокко был настигнут португальской эскадрой и после упорного боя вынужден был вернуться назад. В 1605 г. Девис погиб у берегов Малакки в битве с малайскими пиратами.)*
Со второй половины XVI в. видное место в истории мореплавания и географических исследований заняли голландцы. Освободившись от испанского ига, они развернули бурную торговую деятельность, успешно конкурируя с англичанами.
Желая установить торговые отношения с Индией и Китаем, голландские купцы снарядили несколько экспедиций на поиски Северо-Восточного прохода. По существу, они пытались реализовать ту же самую идею, что и Себастьян Кабот, которому Англия была обязана открытием богатого русского рынка. Со свойственным им практицизмом голландцы пристально следили за всеми английскими экспедициями. Они основали торговые конторы в Коле и Архангельске, стремясь в то же время проникнуть в новые места для сбыта своих товаров. Карское море оказалось труднопроходимым, и, по совету известного голландского космографа Питера Планция, амстердамские купцы решили пройти на восток, обогнув с севера Новую Землю.
Крупнейшие по значению путешествия голландцев связаны с именем знаменитого мореплавателя Виллема Баренца (1550 — 1597), уроженца острова Терсхеллинг (северная Голландия). (Баренц или, правильнее, Барентсзон, был гражданином Амстердама и уже в молодые годы приобрел репутацию опытного и искусного моряка. В 1594 г. он был назначен капитаном корабля «Меркурий» в экспедиции Яна Линсхотена, целью которой было «проникнуть в северные моря, открыть царства Катайя и Хина, лежащие к северу от Норвегии и Московии и по соседству с Татарией».)* 6 июня корабли отплыли от острова Тессел[191], затем обогнули Нордкап и 4 июля были уже в нескольких милях от берегов Новой Земли, под 73°25' северной широты. Следуя вдоль западного берега Новой Земли, Баренц 10 июля достиг мыса Нассау и через три дня встретил плотные массы плавучего льда. До 3 августа он безуспешно пытался проложить дорогу через ледяные поля, более восьмидесяти раз меняя курс. Чтобы пройти незначительное расстояние от мыса Нассау до Больших Оранских островов, у северной оконечности Новой Земли, ему пришлось преодолеть в общей сложности до тысячи семисот миль и проявить все навигационное искусство, на какое он только был способен.
Вряд ли до Баренца хоть один мореплаватель выказывал в подобных обстоятельствах столько настойчивости! Добавим еще, что он воспользовался вынужденной крейсировкой, чтобы с редкой для того времени точностью определить широты целой серии географических пунктов. Наконец экипаж, измученный этой бесплодной борьбой, запросил пощады, и Баренц вынужден был вернуться в гавань Тессела. (Другие корабли флотилии обогнули остров Вайгач и проникли в Карское море, где их задержали льды.)*
Тем не менее результаты экспедиции были признаны настолько значительными, что уже в следующем году Генеральные Штаты[192] снарядили семь судов, начальство над которыми было вверено богатому дворянину Якобу ван Гемскерку, а Баренц был назначен главным штурманом. После нескольких остановок у берегов Новой Земли и сибирского побережья флотилия встретила у пролива Югорский Шар непреодолимые льды, заставившие ее отказаться от мысли проникнуть в Карское море. 17 сентября корабли вернулись в Голландию.
Эта вторая экспедиция не оправдала возлагавшихся на нее надежд, и нидерландское правительство отказалось субсидировать дальнейшие экспедиции по изысканию Северо-Восточного прохода, хотя и назначило 25000 гульденов награды тому, кто найдет морской путь в Китай. Более сговорчивыми оказались амстердамские купцы. Они согласились снарядить два корабля, названия и тоннаж которых остались неизвестными. Начальство над ними было вверено Якобу ван Гемскерку и Яну Корнелисзону Рейпу. Баренц же был назначен старшим штурманом на корабль Гемскерка, хотя фактически был инициатором и главой всего предприятия. Геррит Де Фер, описавший в своем «Морском дневнике» все три плавания Баренца, был зачислен в состав экипажа в качестве боцмана.
Десятого мая 1596 г. голландцы отплыли из Амстердама. Они благополучно миновали Шетландские острова и 5 июня неожиданно увидели первые льдины, «чем были немало удивлены, приняв их сначала за белых лебедей». Это произошло к югу от Шпицбергена[193], в районе острова Медвежьего. Вскоре они подошли к неизвестному острову и 11 июня высадились на его берег. Там путешественники собрали много яиц чаек и убили огромного белого медведя, что и дало повод присвоить этому острову название Медвежьего, удержавшееся до нашего времени.
Продолжая подниматься к северу, 19 июня голландцы заметили сквозь пелену тумана неизвестную землю, покрытую остроконечными гористыми вершинами. Этот большой остров путешественники приняли за Гренландию, а когда убедились в своей ошибке, назвали его Шпицбергеном. Исследовав значительную часть западного побережья Шпицбергена, они попали в полосу плавающих льдов и вынуждены были снова спуститься к Медвежьему острову.
Здесь между участниками экспедиции возникли разногласия. Ян Корнелисзон Рейп хотел взять курс на север и там искать проход на восток. Баренц и капитан Гемскерк решили плыть прямо на восток, мимо Новой Земли. Корабли расстались, и каждый направился своим путем.
Одиннадцатого июля корабль Баренца достиг мыса Канин Нос, и спустя пять дней голландцы увидели западный берег Новой Земли. Переменив галс, они поднялись к северу и 19 июля добрались до полуострова Адмиралтейства. До 4 августа дальнейший путь преграждали тяжелые льды, но 6 августа кораблю удалось обогнуть мыс Нассау. После многих приключений, о которых мы не будем рассказывать, Баренц достиг Больших Оранских островов. Затем он начал спускаться вдоль восточного берега Новой Земли и, теснимый льдами, 26 августа бросил якорь в обширной бухте. «В этой ледяной гавани, — пишет Геррит Де Фер, — нам пришлось провести всю холодную зиму в большой нужде, в страданиях и тоске».
«30 августа, — читаем мы в том же дневнике, — ледяные глыбы опять стали нагромождаться одна на другую в направлении к кораблю. Дул сильный ветер с северо-запада и шел густой снег. Корабль был совершенно окружен и сжат льдом; все около него стало трещать, и казалось, что он разламывается на сто частей; это было ужасно и видеть и слышать; волосы становились дыбом при столь страшном зрелище. В этот опасный момент, когда льдины, до тех пор крепко сжимавшие корабль с обеих сторон, пробились под него, судно вытолкнуло вверх, как будто железным орудием».
Вскоре корабль стал так трещать, что благоразумие подсказывало как можно скорее выгрузить все припасы, паруса, порох, пули, мушкеты и другие необходимые вещи; затем голландцы разбили на берегу палатку, чтобы укрыться от снега и нападения медведей. Несколько матросов, отойдя на две-три мили от берега, увидели речку с пресной водой и возле нее следы северных оленей.
Постепенно вся бухта наполнилась громадными, громоздившимися друг на друга ледяными глыбами. Голландцы оказались накрепко запертыми в ледяной гавани и стали готовиться к зимовке. «Мы пришли к заключению, что надо защищаться от холода и диких зверей, построить дом и жить в нем с возможными удобствами, а в остальном довериться судьбе». К счастью, путешественники нашли на берегу много выброшенного водой леса, принесенного, без сомнения, течением из Сибири; деревьев было столько, что их хватило не только для постройки жилища, но и на топливо до конца зимы.
Никогда еще до Баренца европейцы не зимовали в таких высоких широтах, среди мрака и холода, на берегу застывшего, неподвижного моря, которое, по неверному выражению Тацита[194], образует «пояс мира» и где «слышен шум восходящего солнца».
Готовясь к зимовке на Новой Земле, голландцы не могли предвидеть тех страшных испытаний, какие ждали их впереди. Впрочем, все семнадцать человек вынесли выпавшие на их долю горести с изумительным терпением и мужеством, без всякого ропота, без малейшей попытки к возмущению. Поведение этих доблестных мореходов, не ведавших, что сулило им будущее, и до последней минуты не терявших надежды на спасение, навсегда останется высшим примером героизма для всех моряков. Благодаря искусству, знаниям и предусмотрительности Виллема Баренца голландцы в конце концов выбрались с Новой Земли, из ледяной могилы, и вновь увидели берега своего отечества!
Зимовщикам постоянно приходилось сталкиваться на Новой Земле с белыми медведями, в одиночку и группами подходившими к самому их жилью. Убивая зверей, они ограничивались только тем, что сдирали с них шкуры, но брезгали употреблять в пищу медвежье мясо, считая его поганым или нездоровым. Это было большой ошибкой. Медвежатина значительно улучшила бы скудный рацион, дала бы возможность отказаться от солонины и уберечься на более длительное время от цинги.
Но не будем опережать события и постараемся следовать за бесхитростным рассказом Геррита Де Фера.
«22 сентября умер корабельный плотник и был погребен в расщелине горы, так как из-за сильного мороза земля не поддавалась заступу. Следующие дни были употреблены на переноску леса для постройки дома». Для того чтобы его перекрыть, надо было разобрать носовые и кормовые помещения корабля; дом был готов 2 октября, и вместо квашни в нем поставили глыбу заледеневшего снега. Тридцать первого числа поднялся сильный ветер с северо-запада; море полностью раскрылось, не было и следа льдов, и так далеко, куда только хватал взгляд. «Но мы оставались в плену, на льдине, и корабль был на два или три фута приподнят надо льдом, и мы не могли подумать ни о чем другом, как только о том, что вода в море промерзла до дна, хотя глубина составляла три с половиной сажени».
(«8 октября. В предшествующую ночь и весь этот день был такой сильный ветер и шел такой снег, что если кто выходил, то ему казалось, что он задыхается; мало того, никто не мог пройти на расстояние длины корабля, хотя бы от этого зависела его жизнь; нельзя было даже минуты пробыть вне корабля или вне дома».)*
Двенадцатого октября голландцы перешли в дом, хотя он был еще не совсем достроен. 21 октября большая часть провизии, мебель, припасы и инструменты были перенесены на берег. Дни становились совсем короткими, и солнце только на несколько минут показывалось над горизонтом. Холода усиливались. Дом, построенный по плану Баренца, состоял из одной большой комнаты; посредине был устроен очаг, а над крышей возвышалась широкая дымовая труба. Вдоль стен тянулись нары, в углу стояла большая бочка, служившая ванной, так как корабельный врач, во избежание заболеваний, предписывал как можно чаще мыться.
Снега в эту зиму выпало столько, что весь дом был завален сугробами, благодаря чему сохранялась довольно высокая температура внутри жилища. Чтобы выйти из дому, всякий раз приходилось прорывать под снегом коридор. По ночам было слышно, как по крыше разгуливали голодные медведи, пытавшиеся найти доступ к людям. Это заставило голландцев придумать необычайный способ охоты; они залезали в дымовую трубу и, сидя словно в сторожке, стреляли без промаха, улучив удобный момент. Вокруг дома и на крыше было поставлено много ловушек для лисиц и песцов. Пушистый мех защищал голландцев от холода, а мясо этих животных служило пищей. Постоянно веселые и в хорошем настроении, они выносили кое-как скуку полярной ночи и суровые холода.
В декабре начались такие лютые морозы, что дым перестал выходить из трубы, и зимовщики едва не задохнулись в своем помещении. На некоторое время очаг пришлось загасить. Температура в доме резко понизилась. Стены, койки, потолок и все вещи покрылись толстым слоем льда. Стенные часы остановились. Виноградное вино замерзло и перед раздачей его приходилось оттаивать. Каждому выдавалось на день по одному квартарию вина (0,137 литра).
«7 декабря скверная погода продолжалась, свирепствовал северо-восточный шторм, который принес сильнейший холод; мы не знали, что предпринять, чтобы защититься от него. Когда мы совещались, что делать, один из нас предложил пустить в ход каменный уголь, который мы перенесли с корабля в дом, и развести им огонь, так как уголь дает сильный и продолжительный жар. Поэтому вечером мы развели при помощи упомянутых углей прекрасный огонь, давший много тепла, но не убереглись при этом от большой беды. Так как теплота нас сильно подкрепила, то мы стали совещаться, как бы подольше удержать ее. Мы решили закрыть все дверцы в камине, чтобы надолго сохранить тепло; после этого все пошли спать, каждый на свою койку или логово, радуясь теплу. Мы долго разговаривали, но в конце концов у нас появилось сильное головокружение. Сначала один из нас, а затем и все остальные почувствовали сильное недомогание. Поэтому те, что были посильнее, вскочили с коек и прежде всего открыли камин, а потом дверь. Тот, кто отворял дверь, лишился чувств и в обмороке с большим шумом упал на снег. Я, чья койка была ближе всего к двери, услышал это и, видя его лежавшим в обмороке, сейчас же принес уксус и натер ему лицо, от чего он пришел в себя. По открытии двери наше здоровье восстановил тот же самый холод: раньше он был для нас таким ярым врагом, а теперь послужил нашему спасению, ибо иначе мы, без сомнения, погибли бы в беспамятстве. Затем, когда мы пришли в себя, капитан дал каждому немного вина для укрепления сердца».
«11 декабря день был также ясный, но непомерно холодный, так что не испытавший этого с трудом мог бы поверить. Даже сапоги на наших ногах сделались от мороза как рог, так что мы не могли больше носить сапог, а должны были прибегать к широким и просторным башмакам, верхняя часть которых состояла из овчины; при ходьбе же надо было надевать три или четыре пары носков для согревания ног».
«25 декабря дул северо-западный ветер и погода была скверная. Несмотря на это, песцы бегали по крыше, как нам было слышно. Некоторые считали это дурным предзнаменованием. Возник вопрос: почему это дурное предзнаменование? На это был дан ответ: потому, что они не были брошены в горшок или посажены на вертел, ибо в таком случае это было бы хорошим предзнаменованием». Начало нового, 1597 г. не принесло никакого облегчения. Снежные бури и морозы свирепствовали с такой силой, что зимовщики не могли выходить из дому. (Запасы сильно оскудели, и капитан распорядился уменьшить рацион. Каждый получал теперь по маленькой мерке вина раз в два дня. Некоторые старались сберечь свои крохотные порции на случай еще большей нужды.)*
Шестого января зимовщики весело отпраздновали Крещение. Об этом трогательно и простодушно сообщает в своем дневнике Геррит Де Фер: «Мы просили капитана позволить нам в этот день среди стольких бедствий хоть раз повеселиться и поставить сбереженное вино из того, которое нам выдавалось каждые два дня, но которое мы не всегда выпивали.
В этот вечер мы несколько оправились. Мы выставили два фунта муки, которая была предназначена для склеивания бумаги, нажарили на сковородке лепешек с маслом, и, кроме того, каждому достался белый бисквит, который макали в вино. Мы внушали себе, что находимся на родине, у родных и друзей, и веселились не меньше, как если бы угощались дома за прекрасным ужином, — до такой степени нам все казалось вкусным. Мы распределили между собой билетики, на которых были написаны названия должностей, и нашему пушкарю выпал жребий, провозглашавший его властителем Новой Земли, которая простирается в длину на двести миль и расположена между двумя морями».
Начиная с 21 января лисицы и песцы стали появляться реже, но зато зачастили белые медведи; день стал прибавляться, и запертые в своем доме голландцы начали выходить на воздух. (24 января на мгновение показалось солнце. Матросы поспешили сообщить эту радостную весть Виллему Баренцу, но он заявил, что это обман зрения, так как раньше чем через четырнадцать дней солнце на этой широте появиться не может.
Двадцать шестого января после долгой болезни скончался один из матросов и был похоронен в снегу, недалеко от дома.)*
Двадцать восьмого января в ясную погоду все вышли из дому — гуляли, бегали, играли в снежки. Но каждое движение давалось с трудом, так как холод, недоедание и цинга подорвали силы и здоровье даже самых крепких людей. Все настолько ослабели, что обычная вязанка дров заносилась в дом в несколько приемов.
Наконец, в первых числах марта, когда бури и метели прекратились, мореплаватели увидели, что море на большом протяжении очистилось ото льда. Но корабль по-прежнему оставался скованным в «Ледяной гавани». Морозы еще держались, и каждое дуновение ветра обжигало ледяным холодом.
Пятнадцатого апреля зимовщики посетили свой корабль и нашли его в довольно хорошем состоянии. (На обратном пути им встретился огромный медведь, не решившийся, однако, напасть на людей. «Затем, проходя по берегу моря, мы увидели, что льдины так высоко взгромоздились одна на другую, что представляли как бы целые города с башнями и бойницами».)*
В начале мая матросы стали проявлять нетерпение и торопить Баренца с отплытием, но тот отвечал, что нужно выждать до конца мая, а если и тогда корабль не освободится ото льда, то придется отплыть на лодках. 20 мая голландцы стали собираться в обратный путь, мечтая добраться на лодках до каких-нибудь населенных мест. Можно себе представить, с какой радостью и усердием матросы принялись за работу! Шлюпка была починена, паруса приготовлены, все припасы лежали наготове.
Тринадцатого июня, когда море почти полностью очистилось и появился попутный ветер, Гемскерк сообщил Баренцу, который давно уже болел и не выходил из дому, что он «принял решение воспользоваться представившимся теперь удобным случаем для отъезда и вместе с командой спустить в воду лодки, чтобы покинуть Новую Землю. Тогда Виллем Баренц, предварительно написавший записку, положил ее в мушкетный патрон и повесил в камине. В ней было рассказано, как мы прибыли из Голландии с целью плыть в Китайское царство и что с нами случилось здесь; сказано было и про наши невзгоды, чтобы если кто после нас пристанет сюда, он мог понять, что с нами было и как мы поневоле построили этот дом, в котором и застряли на десять месяцев. Написал он и про то, как нам надо было пускаться в море на двух открытых лодках и предпринять удивительное и опасное плавание».
И вот 13 июня 1597 г. голландцы бросили свой корабль, вмерзший в ледяное ложе, и отдались на волю Божью.
Шестнадцатого июня они благополучно добрались до Больших Оранских островов и среди опасностей, сменявших одна другую, направились к югу вдоль западного берега Новой Земли.
«20 июня при западном ветре погода была довольно сносная. Около того времени, когда солнце было на юго-востоке, Класу Андрисону стало очень худо, и мы убедились, что он не долго протянет. Старший боцман, придя в нашу лодку, поведал, в каком положении находится Клас Андрисон, и сказал, что он проживет недолго. Тогда Биллем Баренц заметил: «Мне кажется, что и я протяну недолго». Мы все же не подозревали, что болезнь Виллема настолько опасна, так как он вел с нами беседы и читал дневник, который я составлял о нашем путешествии, и мы вступали в разные разговоры по поводу этого. Наконец, отложив дневник и обратившись ко мне, он сказал: „Геррит, дай мне напиться". Только он выпил, как ему сделалось так плохо, что он закатил глаза и неожиданно скончался. У нас даже не было времени вызвать с другой лодки капитана. Таким образом, Виллем умер раньше, чем Клас Андрисон, который скоро за ним последовал. Смерть Виллема Баренца причинила нам немалое горе, ибо он был главный руководитель и незаменимый штурман, на которого мы полагались». Так умер знаменитый голландский путешественник. В кратком и сдержанном панегирике Геррита Де Фера чувствуется, какую любовь, уважение и доверие сумел внушить Биллем Баренц своим несчастным спутникам. Баренц — слава Голландии, столь богатой смелыми и искусными мореплавателями.
Вынужденные непрерывно вычерпывать воду из своих утлых лодок, ежеминутно подвергаясь опасности быть раздавленными льдами, страдая от голода и жажды, голландцы достигли наконец мыса Нассау. Чтобы теснящимися льдинами не затерло лодки, голландцы вытащили их на ледяное поле, но при этом потеряли часть своих припасов и чуть было не погибли, так как лед ломался у них под ногами. Но среди всех этих бедствий на их долю выпадали и скромные радости. Как-то раз трое голландцев, добравшихся по ледяному припаю до одного из Южных Крестовых островов в надежде встретить там русских охотников, нашли семьдесят гагачьих яиц, но «не знали, как их донести. Наконец один из них снял брюки и завязал их в нижней части; двое понесли найденные яйца, повесив брюки на копье; третий взял мушкет. И лишь после 12-часового отсутствия они вернулись, а мы были уже не в силах придумать, что с ними могло случиться… Из принесенных яиц мы устроили роскошное пиршество и, таким образом, среди наших тягостей и трудностей умели иногда доставить себе веселые минуты».
Начиная с 19 июля море настолько очистилось ото льда, что плавание становилось менее опасным. 28 июля голландцы встретили две русские ладьи, к которым сначала побоялись приблизиться. Но когда путешественники увидели, что русские поморы направляются к ним без оружия и выражают дружеские чувства, они оставили всякий страх, особенно когда узнали в них людей, которых видели в прошлом году в окрестностях Вайгача. Голландцы получили от русских немного съестных припасов и поплыли дальше, стараясь держаться берегов Новой Земли настолько близко, насколько позволял лед. Во время одной высадки на берег путешественники нашли так называемую ложечную траву, листья и семена которой служат и поныне одним из самых сильных противоцинготных средств. Голландцы с жадностью стали есть эту траву и почти тотчас же почувствовали облегчение.
Между тем припасы быстро истощались; оставалось лишь немного хлеба и ничтожное количество мяса. Тогда мореплаватели пустились в открытое море, чтобы сократить расстояние, отделяющее их от берегов России, где они рассчитывали встретить русских рыболовов и получить помощь. Надежда их не обманула, хотя им и пришлось еще вытерпеть немало невзгод.
Добравшись до побережья материка (к востоку от устья Печоры), голландцы опять увидели русский корабль и, получив на несколько дней съестных припасов, взяли курс на запад. Новые встречи с русскими поморами спасли их от голодной смерти. В густом тумане обе лодки потеряли друг друга из виду и встретились снова далеко за Каниным Носом, уже по ту сторону Белого моря, у острова Кильдин, где рыболовы сообщили им, что в Коле стоят голландские корабли, готовящиеся к отплытию. Путешественники тотчас же послали туда одного из моряков.
Через три дня посланный вернулся из Колы с письмом от Яна Корнелисзона Рейпа. Можно представить, как велико было изумление голландцев при виде его подписи. Только после сличения почерка с письмами Яна Рейпа, сохранившимися у Гемскерка, матросы поверили, что письмо действительно написано его рукой. Несколько дней спустя, 30 сентября, Ян Рейп сам прибыл на баркасе за своими бывшими спутниками, снабдил продовольствием и отвез в Колу на свой корабль.
Ян Рейп был поражен, узнав обо всем, что произошло с экспедицией Баренца и Гемскерка. Прибыв в Колу, измученные мореплаватели после нескольких дней отдыха и обильного питания восстановили свои силы и окончательно избавились от цинги. 17 сентября Ян Рейп отплыл из Колы в Голландию и 1 ноября благополучно прибыл в Амстердам.
Спутники Баренца сошли на берег, «одетые в то же платье, которое носили на Новой Земле, в шапках, подбитых песцовыми шкурками, и вошли в дом Питера Гасселера, который был одним из представителей города Амстердама по части снаряжения кораблей Яна Корнелисзона и нашего. Очень многие удивлялись нашему возвращению, так как считали нас давно уже погибшими. Слух об этом распространился по городу и дошел даже до дворца принца, где в то время угощали обедами высокопоставленных лиц: канцлера и посла его величества короля Дании, Норвегии, Готов и Вандалов. Поэтому бургомистр и два члена городского совета позвали нас, и тут, в присутствии упомянутого посла и консулов, мы рассказали про наше плавание и про перенесенные опасности; затем те из нас, что были местными жителями, разошлись по домам, а остальные были отведены в назначенные им гостиницы, где пробыли несколько дней, получили плату и наконец отправились к своим».
Вот имена людей, вернувшихся из этого путешествия: Якоб ван Гемскерк, Питер Питерсон Фос, Геррит Де Фер, магистр Ян Фос (цирюльник-врач), Якоб Янсон Стерренбург, Ленарт Гендриксон, Лаурент Виллемсзон, Ян Гиллебрандсон, Якоб Янсон Гоогвут, Питер Корнелисзон, Ян ван Бейзен, Якоб Эвертсзон. Имена еще двух участников экспедиции остались неизвестны.
Чтобы закончить рассказ о храбрых мореходах, нам остается еще добавить, что Геррит Де Фер в следующем, 1598 г. напечатал на латинском языке историю плаваний Баренца и что капитан Якоб ван Гемскерк после нескольких путешествий в Индию был назначен в 1607 г. командиром эскадры из двадцати шести судов и дал испанцам большое сражение, из которого голландцы вышли победителями, причем сам Гемскерк был убит в этом бою.
Почти триста лет спустя после смерти Баренца на Новой Земле случайно было открыто место его зимовки. В сентябре 1871 г. в «Ледяную гавань» зашел норвежский промышленник Эллинг Карлсен и обнаружил дом Баренца. По словам Карлсена, «дом так хорошо сохранился, как будто только вчера был построен». Внутри все было на своих местах и оказалось в таком же точно виде, как при отъезде путешественников. Вокруг дома валялись пустые бочки, груды тюленьих и медвежьих костей. Вся обстановка внутри дома и его внешний вид в точности соответствовали описаниям Геррита Де Фера и рисункам, приложенным к его книге. Вдоль стен тянулись нары, на стене висели часы, мушкеты, алебарда. Среди хозяйственной утвари, оружия и различных предметов, упоминаемых капитаном Карлсеном, мы отметим две медные корабельные кастрюли, кубки, ружейные стволы, стамески и напильники, пару сапог, девятнадцать патронов, некоторые из них еще были заполнены порохом, стенные часы, флейту, замки, двадцать шесть оловянных подсвечников, кусочки гравюр и три книги на голландском языке, одна из них — «История Китая» — свидетельствует о цели, которую он преследовал своей экспедицией, а другая — «Руководство к мореплаванию» — показывает, с каким интересом он следил за всем, что относилось к его профессии[195].
Все найденные в «Ледяной гавани» предметы были затем уступлены нидерландскому правительству, передавшему их Морскому музею в Гааге.
По рисунку Геррита Де Фера была выполнена большая модель дома Баренца, но без передней стенки — так чтобы можно было видеть и комнату, и все реликвии, привезенные с Новой Земли. Рядом с часами на стене висит медный циферблат с изображением меридиана — часть астрономического прибора, отмечавшего отклонение магнитной стрелки компаса. Этот прибор, изобретенный Планцием, представляет собой уникальный экземпляр морского инструмента, которому не суждено было войти в употребление. Рядом с различными вещами и остатками голландского флага обращает на себя внимание также флейта, на которой любил играть Баренц.
Нельзя смотреть без волнения на эти драгоценные реликвии!