[349] Парламент-хаус, весьма незначительный в плане архитектуры, расположен на углу площади, в центре которой стоит неудачная конная статуя Карла Второго[350].
Читая «Эдинбургскую темницу», Жак проникся своего рода археологической любовью к старой тюрьме Толбут, где так страдала несчастная Эффи Динс! Он с особой тщательностью изучил эту часть романа и надеялся блеснуть познаниями. Согласно расчетам молодого поклонника Вальтера Скотта, туристы уже должны были подойти к этому мрачному памятнику старины, и юноша жадно искал его глазами, но не мог нигде обнаружить. В отчаянии он поделился своим горем с Жонатаном.
— Давай спросим, — предложил тот.
— У кого?
— В книжной лавке; войдем в этот магазин.
— Хорошо, но если и здесь ничего не знают, то больше мы нигде не получим ответа. На том самом месте, где мы стоим, находился вход в погреб старой миссис Мак-Люхар; здесь она беседовала с милейшим антикварием, бранившимся в ожидании дилижанса на Куинсферри, так называемой «Хоузской кареты»! Мне так и кажется, что я вижу лорда Монкбарнса, семенящего по Боу или Кэнонгейт в поисках древностей и редких книг, «этих маленьких эльзевиров»[351], как он их сам называл и которые он с триумфом приносил домой!
Во время этой тирады Жонатан вошел в книжную лавку, но вскоре появился вновь, к сожалению, так ничего и не узнав. Достойный книготорговец даже не слышал о романе с названием «Эдинбургская темница».
— Это уж слишком! — возмутился Жак.
— Тем не менее это так.
— Он тебя не понял.
— Прекрасно понял.
Впоследствии Жак узнал, чем объяснялось происшедшее недоразумение. Роман, о котором идет речь, никогда не публиковался в Англии под этим названием. Он был назван по имени, которое носила в те времена древняя тюрьма, — «Сердце Мидлотиана». Мидлотиан, или Срединные земли, — название графства, столицей которого является Эдинбург. Тюрьмы уже больше не существует. Ее снесли в 1817 году, и тогда же благодаря любезности своего старого друга Роберта Джонстона, эсквайра, а в то время главы городской гильдии[352], Вальтер Скотт получил разрешение забрать камни и огромные засовы от ворот мрачной твердыни, которыми украсил вход на хозяйственный двор своего имения Эбботсфорд[353].
Глава XXГОРОД КОНТРАСТОВ
— Теперь для полноты ощущений, — заметил Жак, спускаясь по Хай-стрит, — мне хотелось бы найти таверну с гербом Уоллеса[354] — тремя журавлями или кольчугой Саутуорка[355] на вывеске, — местный колорит ничуть не повредит нашему завтраку.
— Не возражаю, но прежде всего давай позавтракаем, с гербом или без него.
В Эдинбурге трудно отыскать место, помимо гостиниц, где можно поесть. В городе нет ресторанов, как в Париже, а редкие таверны не имеют вывесок. Запасшись терпением, друзья разыскали в конце концов нечто типа кафе перед Трон-Черч, где за умеренную плату насладились холодным мясом и шотландским элем. Жонатан хотел заказать яйца, но не смог объясниться с хозяином — в его словаре не нашлось слова «всмятку».
После сытного завтрака Жак вернулся к высказанной утром идее, и Жонатану пришлось последовать за ним к горе, которую они созерцали из окна гостиницы. Парижане спустились к замку Холируд по Хай-стрит, оживленной улице, подробно описанной Вальтером Скоттом в романе «Аббат»[356], оставили позади Бридж-стрит, соединяющую гигантским мостом три холма, на которых раскинулся Эдинбург. В конце улицы виднелся университет, построенный на месте дома, который Босуэл[357] взорвал с трупом Дарнлея[358]. Надо сказать, что в Эдинбурге нельзя и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на живое напоминание о Марии Стюарт[359], не оказаться среди таинственных руин романов великого шотландского писателя. Продолжением Хай-стрит является улица Незербау[360]. Здесь сохранился дом великого реформатора шотландской церкви Джона Нокса, единственного человека, устоявшего перед чарующей улыбкой шотландской королевы. Возможно, что именно поэтому он спокойно скончался в своей постели 24 ноября 1572 года. Незербау сменяется старинной улицей Кэнонгейт, служившей когда-то границей города.
Этот пригород, ведущий к королевскому дворцу, являет собой царство нищеты: голые дети, женщины и девушки, босые, в лохмотьях — они бродят, встречаются друг с другом и расходятся, снуют по улицам, скользят жалкими и голодными тенями вдоль высоких домов. И тем не менее среди этих бедняков, в смрадном воздухе, располагающем к эпидемиям, на грубой, грязной мостовой, в глубине отвратительных, темных, сырых улочек, известных под именем Клоуз[361], ведущих в мерзкие притоны и спускающихся к двум смежным оврагам, среди всего этого убожества чувствуется грозное дыхание поэзии старой Шотландии. Здесь Уэверли вошел в город, прибыв впервые в Эдинбург, здесь портной сшил ему знаменитый боевой наряд из тартана[362], которым так восхищалась вдова Флокхарт. Здесь на маленькой площади горцы стреляли из ружей после победы Претендента[363], и Флора Мак-Ивор[364] чуть было не попала под пули охваченных восторгом людей. Улица Кэнонгейт ни с чем не сравнима; ее вид sui generis[365] неповторим; хибары, лавочки с вывесками, поскрипывающими на железных цепях, широкие навесы, часы тюремного замка, посреди улицы выставляющие на обозрение свой роковой циферблат, сохранившиеся до сих пор столы старых харчевен для разделки туш — все это придает кварталу своеобразный колорит, который лишь кисть Делакруа[366] способна передать. На Кэнонгейт, как, впрочем, и в других районах города, женщин намного больше, чем мужчин, — оттого, что мужская прислуга — редкость в Эдинбурге. Служанки, горничные в старых шляпках своих хозяек, бегущие по их поручениям, в обилии встречаются на улице.
Приближаясь к Холируду, улица немного расширяется и проходит мимо больницы и церкви Кэнонгейт с примыкающим к ней кладбищем. Церковь являет собой готическое здание, без признаков какого-либо определенного архитектурного стиля. Наконец улица выходит на площадь, в глубине которой возвышается дворец древних властителей Шотландии.
Здесь толпится народ, чтобы полюбоваться новой достопримечательностью города — очаровательным фонтаном, в котором, казалось, отразилось все великолепие возрожденной готики, следовательно, он не отличался чистотой стиля, но все детали были так тонко проработаны, с таким терпением отделаны, дышали такой свежестью, что смотреть на весь ансамбль было одно удовольствие. Казалось, тропический цветок вырос и распустился летней ночью.
Жак с Жонатаном направились к Холируду. У ворот дворца стояли часовые, одетые в старинные шотландские костюмы: юбки из зеленой материи, клетчатые пледы, у бедра — сумки из козьего меха, свисавшие чуть ли не до земли. Из-за недостатка времени туристы ограничились тем, что полюбовались четырьмя мощными башнями с зубцами, придающими дворцу вид средневекового замка. За исключением полуразрушенной старой часовни за дворцом, воздевающей к небу стрельчатые готические арки, невозможно отличить новые постройки от реставрированных. Несмотря на мрачные события прошлого, преступления, совершившиеся здесь, ужасную память о трагической любви Марии Стюарт и бедного Риччо[367], эта старинная резиденция не выглядит угрюмо и зловеще. Наоборот, ее можно принять за небольшой загородный дворец, сохранивший по прихоти владельца свой первозданный феодальный облик. Надо было быть свергнутым королем, как Карл X[368], чтобы не наслаждаться там полным покоем без сожаления о прошлом и забот о будущем.
— Холируд, Холируд! — воскликнул Жак, декламируя строку Виктора Гюго[369]. — А теперь на приступ горы!
— Она довольно отвесна. Может, поищем менее крутую тропу?
— Никогда! Поднимаемся прямо вверх! Вперед!
С этими словами Жак устремился в Королевский парк, простиравшийся справа от дворца, где в это время кавалерийский полк проводил учения. Сверкающее на солнце оружие, яркие красные мундиры замечательно вписывались в окружающий пейзаж. Несколько деревьев затеняли берега небольшого озера, скорее даже пруда, омывающего подножие холма.
Жак невольно вспомнил сцены из «Уэверли», разыгравшиеся на этом самом месте; здесь собиралась армия принца Карла Эдуарда с колышущимися тартанами, трепещущими плюмажами, полощущимися стягами, на которых читались боевые девизы кланов: Клэнроналдов, Мак-Фарленов, Туллибардинов, Гордонов, — сзывавшие их под знамена[370]. В центре вздымалось знамя принца с девизом: «Tandem triumfans»[371], получившим подтверждение вскоре в битве при Престонпансе.
Справа с равными интервалами раздавались звуки выстрелов, эхом отдававшиеся от склонов гор, — стрелковая рота упражнялась в стрельбе из карабинов. Постепенно, по мере подъема, взглядам путешественников открывались все новые перспективы, но Жак поклялся ни на что не смотреть, пока не доберется до вожделенной вершины.