Где же правда в этом рассказе? Действительно ли крестьянину нанесли сильный и неожиданный удар? Но удара не может быть без ударяющего. Возможно, причина — порыв ветра, но в то время погода стояла совсем тихая. Получалось, человек упал по какой-то непонятной причине…
Оставалось предположить одно из двух: либо у потерпевшего галлюцинации, либо он выпил. Пьяный падает сам собой, просто в силу закона тяготения.
Общее мнение склонилось именно к этому. И хотя крестьянин божился, что не пил, стражи порядка увели его, упирающегося, в полицейский участок.
Когда инцидент был исчерпан, мы поднялись в восточную часть города. Из переплетающихся улиц и улочек здесь начинается настоящий лабиринт, из которого иностранцу невозможно выбраться.
Наконец мы дошли до замка на одном из гребней горы Вольфанг.
Это была настоящая крепость, венгерский акрополь, «вар» по-мадьярски — цитадель феодальных времен, угрожавшая как внешним врагам — гуннам или туркам, так и вассалам сюзерена. Высокие зубчатые стены с навесными галереями и бойницами, массивные башни, из которых самая высокая, донжон, господствовала над всей окружающей местностью.
По подъемному мосту через заросший кустарником ров мы достигли закрытой галереи между двумя вышедшими из строя массивными мортирами. Над нами торчали жерла пушек старинной артиллерии, которые теперь используются в качестве причальных тумб на портовых набережных.
Перед Хараланом благодаря его званию, естественно, открывались все двери древних крепостей, место которым — среди исторических памятников. Несколько старых солдат, охранявших замок на горе Вольфанг, отдали полагающиеся офицеру воинские почести. Когда же мы оказались на учебном плацу, капитан предложил подняться на угловой донжон.
Чтобы очутиться на верхней площадке, нам пришлось преодолеть по меньшей мере двести сорок ступенек винтовой лестницы.
Когда я шел вдоль парапета, перед глазами открывался еще более широкий горизонт, чем с башни особняка Родерихов. Эта часть Дуная, который поворачивает здесь на восток в направлении Нойзаца[568], простирается, если не ошибаюсь, на расстояние не менее тридцати километров.
— Теперь, дорогой Видаль, — сказал мой замечательный гид, — вы частично знаете Рагз. Вот он весь у наших ног…
— Увиденное здесь, — ответил я, — показалось мне очень интересным, даже после Будапешта и Прессбурга.
— Я рад, что вы так говорите. Когда закончите осмотр Рагза, познакомитесь с нравами и обычаями его жителей, со всем его своеобразием, вы, без сомнения, сохраните о нем прекрасные воспоминания. Мы, мадьяры, любим наши города сыновней любовью! Здесь в отношениях между различными классами царит полное согласие. У населения в высшей степени развиты чувства независимости и самого пламенного патриотизма. Кроме того, имущий класс охотно помогает обездоленным, и их число из года в год сокращается благодаря центрам милосердия. По правде говоря, вы встретите здесь лишь немного несчастных, и, во всяком случае, им сразу же приходят на помощь, когда становится известно, что в этом возникла необходимость.
— Я это знаю, дорогой капитан, как знаю и то, что доктор Родерих никогда не отказывает бедным и что госпожа Родерих и мадемуазель Мира возглавляют благотворительные учреждения.
— Моя мать и сестра делают лишь то, что обязан делать каждый в их положении и с их достатком. По-моему, милосердие — наш первейший долг!..
— Разумеется, — проговорил я, — но как выполнить его наилучшим образом?!
— Это — тайна женщин, дорогой Видаль, и одно из их неотъемлемых качеств…
— Да… и, бесспорно, самое благородное.
— Одним словом, — продолжал капитан Харалан, — мы живем в спокойном городе, уже не подверженном или почти не подверженном политическим страстям. Однако Рагз ревниво оберегает свои права и привилегии и готов их защищать от малейшего посягательства со стороны центральной власти. Я считаю, что у наших сограждан есть только один недостаток…
— Какой же?
— Они немного склонны к суевериям и слишком охотно верят в сверхъестественное! Им больше, чем следовало бы, нравятся вымыслы об оживших мертвецах, о привидениях, духах и прочей чертовщине! Я хорошо знаю, что жители Рагза — правоверные католики и что практика католицизма способствует такой предрасположенности умов…
— Таким образом, — произнес я, — если исключить доктора Родериха — врачу это несвойственно, — то можно предположить, что ваша мать и ваша сестра?..
— Да, и они, и все окружающие подвержены этой слабости. Именно слабости, другого слова не подберу. И побороть ее я пока не в силах. Может быть, Марк мне поможет…
— Если только мадемуазель Мира этому не воспротивится!
— А теперь, дорогой Видаль, нагнитесь над парапетом… Посмотрите на северо-восток… туда… там на краю города видите террасу и бельведер?
— Вижу, — ответил я, — кажется, это башня особняка Родерихов…
— Вы не ошиблись, и в этом особняке есть столовая, там через час будет подан завтрак, а поскольку вы — один из приглашенных…
— Я весь в вашем распоряжении, дорогой капитан…
— Ну что ж! Тогда спустимся и оставим замок в его феодальном одиночестве, которое мы нарушили на короткое время. Давайте вернемся, следуя линии бульваров; это позволит пройти по северной части города…
Через несколько минут мы прошли по закрытой галерее.
За благоустроенным кварталом, протянувшимся до городской стены Рагза, бульвары, общей длиной в пять километров, образуют три четверти круга, замкнутого Дунаем. Их названия меняются при пересечении с каждой широкой улицей. Бульвары засажены четырьмя рядами уже разросшихся деревьев — буков, каштанов и лип. С одной стороны, за бруствером со старинными куртинами, виднеется сельская местность. С другой — протянулись великолепные дома, и почти перед каждым — двор с роскошными клумбами цветов; а позади — тенистые сады, орошаемые проточной водой.
В этот ранний час по проезжей части бульваров уже пронеслось несколько экипажей, по боковым аллеям двигались группы элегантно одетых всадников и амазонок.
На последнем повороте мы свернули налево, чтобы спуститься по бульвару Телеки к набережной Баттиани.
Тут я заметил дом, одиноко стоявший в центре сада. По его печальному виду можно было предположить, что в нем уже некоторое время никто не живет. Закрытые ставнями окна, казалось, почти никогда не открывались. Фундамент покрылся мхом и зарос колючим кустарником. Дом этот странно контрастировал с остальными особняками, выходившими на бульвар.
Решетчатая дверь, у порога которой торчал чертополох, вела в небольшой двор, где росли два искривленных от старости вяза; через широкие трещины их стволов виднелась сгнившая сердцевина.
Дверь фасада утратила свою первоначальную окраску из-за непогоды — зимних ветров и снега. К двери вело крыльцо с тремя полуразвалившимися ступеньками.
Над первым этажом протянулся второй — с крышей из толстых брусьев и квадратным бельведером с узкими окнами, завешенными толстыми портьерами.
Складывалось впечатление, что в доме никто не живет, если он вообще пригоден для жилья.
— Чей это дом? — спросил я.
— Одного оригинала, — ответил капитан Харалан.
— Но это жилище портит бульвар, — сказал я. — Город должен был бы его выкупить и снести…
— Тем более, дорогой Видаль, что, если его снести, владелец покинет город и уберется к дьяволу, своему ближайшему родственнику, если верить кумушкам Рагза!
— Он — иностранец?
— Немец.
— Немец? — переспросил я.
— Да… пруссак.
— И его зовут?..
В тот момент, когда капитан Харалан собирался мне ответить, дверь дома отворилась. Вышли два человека. Более пожилой, мужчина лет шестидесяти, остался на крыльце, тогда как другой прошел через двор и вышел за решетку.
— Ах вот как, — тихо проговорил капитан Харалан, — он, значит, здесь… А я и не предполагал…
Незнакомец, обернувшись, увидел нас. Знал ли он капитана Харалана? Тут не могло быть никаких сомнений, ибо оба обменялись взглядами, выдававшими взаимную неприязнь.
Но и я, со своей стороны, узнал его и потому негромко воскликнул:
— Это он!
— Вы уже встречали этого человека? — спросил не без удивления капитан Харалан.
— Разумеется. Плыл с ним от Пешта до Вуковара на пароходе «Матиаш Корвин» и, признаюсь, совсем не ожидал увидеть его в Рагзе.
— Да, лучше бы его здесь не было! — заявил капитан Харалан.
— Вы, как мне кажется, — заметил я, — находитесь не в лучших отношениях с этим немцем…
— А кто мог бы относиться к нему хорошо?!
— И давно он обосновался в Рагзе?..
— Примерно два года, и, скажу вам, этот господин имел наглость просить руки моей сестры! Но отец и я отказали ему, причем так, чтобы лишить его всякого желания возобновить свое предложение…
— Как? Это тот человек!..
— Значит, вы в курсе?..
— Да, дорогой капитан, и я знаю, что его зовут Вильгельм Шториц и что он — сын Отто Шторица из Шпремберга!
VI
В течение последующих двух дней я посвятил все свободное время знакомству с городом. Подобно истинному мадьяру, я подолгу простаивал на мосту, соединяющему два берега Дуная с островом Швендор, и не уставал любоваться этой прекрасной рекой.
Должен признаться, что часто имя Вильгельма Шторица невольно приходило мне на ум. Значит, он обычно живет в Рагзе и, как я узнал, имеет единственного слугу по имени Герман, не более симпатичного, приветливого и общительного, чем его хозяин. Мне даже казалось, что этот слуга своей одеждой и походкой напоминал того человека, который в день моего приезда в Рагз следовал за мной и моим братом во время нашей прогулки по набережной Баттиани.
Я решил ничего не говорить Марку о нашей встрече на бульваре Телеки. Возможно, Марк встревожился бы, узнав, что Вильгельм Шториц, которого он считал уехавшим из Рагза, вернулся сюда. А омрачать его счастье даже малейшим беспокойством так не хотелось! Однако я сожалел, что этот отвергнутый соперник не покинул город, хотя бы до свадьбы Марка и Миры.