Том 3 — страница 4 из 8

Пьеса а трех актах, восьми картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Владимир Ильич Ленин.

Степан Рябинин — в 1918 году — комсомолец; в 1942 году — полковник.

Наташа Логинова — гимназистка, комсомолка.

Елена — дочь Наташи, комсомолка.

Николай Сергеевич Логинов — отец Наташи, врач.

Антон, Ефимчик, Очкарь, Даша, Федька, Борис, Антип, Маруся — комсомолки, комсомольцы 1919 — 1920 годов.

Мадам Обломок Евдокия Петровна — экономка купчихи Распоповой.

Иван Егорович Шорох — командующий красноармейской группой.

Ковалев — военный комиссар.

Валька Сосновский — гимназист.

Вася Селиванов — адъютант полковника Рябинина.

Надя — комсомолка.

Паша — горничная Логиновых.

Барыба — рабочий парень, пекарь.

Товарищ из Казани, «Теоретик» из Казани, Делегат из Питера, Делегат из Туркестана, Делегат, Гвоздильщик — Комсомольцы, делегаты III съезда РКСМ


Девушки-комсомолки. Железнодорожники. Гвоздильщики.

Пекари.

Время действия в прологе и эпилоге — осень 1942 года.

В первом, втором и третьем актах — 1918 — 1920 годы.

ПРОЛОГ

Осень 1942 года. Штаб казачьей дивизии. Тишина и покой дивизионного тыла. Только изредка где-то вдали бухает глухо пушка. Большая землянка командира дивизии полковника Рябинина. Полковник, накрывшись шинелью, спит. Его адъютант, лейтенант Вася Селиванов, очень молодой красивый казак, «обороняет» наружную дверь, на которую «наступают» восемь девушек во главе с Еленой Логиновой.


Вася. А я вам докладываю: полковник спит.

Елена. А я требую: разбудите полковника.

Вася. А требовать вы не можете.

Елена. А просить я вас все равно не буду.


Выстрел.


Вася (зло пожав плечами). Странное дело. Война... Передний край. Пушки стреляют. И вот — нате вам — появляется тут явление природы... цветок душистых прерий... И требует. (Вдруг яростно.) Спит человек. Понятно вам, товарищ? Спит! Точка!

Елена (вскипев). А вам не понятно разве, что если мы требуем немедленно разбудить полковника, то у нас к нему дело?

Надя. Важное дело.


Бухает пушка.


Вася (насмешливо). Какое же может быть у вас «важное» дело к полковнику?

Елена. А вот уж вам знать это ни к чему.

Надя (укоризненно). Елена! (Тихонько отстраняет ее и к Васе — ласково, почти заискивающе). Очень важное, очень секретное у нас дело. Ну, товарищ лейтенант. Ну что же вы? Ну, разбудите полковника.

Вася. Казака разбудить немыслимо. Вы, девушки, понятие имеете, как казак спит?

Надя. А вы попробуйте... Ну?

Вася. Нет и пробовать не берусь. Мне на фашиста с голыми руками идти легче, чем нашего полковника будить. Вы нашего полковника не знаете. Непонятный это, барышня, человек.

Надя. Строгий?

Вася. Полковники все строгие. Я так замечал, барышня, что ежели человек — капитан, так он веселый; майор — захлопотанный; подполковник — важный, сурьезный. А раз человек — полковник — он обязательно строгий должен быть.

Елена. А если лейтенант?

Вася (опешив). То есть как лейтенант?

Елена. Ну, если лейтенант... Вот как вы... Так обязательно должен быть бестолковый?

Вася. Я... я... (Вдруг яростно.) Хорошо! Доложу! Я разбужу полковника. (Стремительно распахивает дверь землянки, бежит по ступенькам, потом возвращается и обиженно.) Знаете... Вы вот, может, думаете, что адъютант — это значит холуй, денщик, да? А я... Я рядом с ним, конь в конь, всюду. О нем никто не позаботится. Он один о всех, как отец... Он три ночи не спит, и я с ним не сплю. Мне, может, легче сейчас в рубку идти, чем его будить. Эх вы!


Спускается в землянку. Елена и Надя идут за ним.


Вася (робко). Товарищ полковник. Вы спите?

Рябинин. Ты что, Вася?

Вася. Разрешите доложить: здесь девушки...


Разговор Васи и Рябинина.


Елена. Товарищ полковник! Группа комсомольцев прибыла для выполнения специального задания.

Рябинин. Знаю! Ну что ж! Через линию фронта могут переправить вас только ночью... к рассвету... Сколько вам лет?

Елена (вспыхнув). Двадцать... двадцать один.

Рябинин. А самой младшей из вас?

Елена. Семнадцать. (С вызовом.) А что?

Рябинин (насмешливо). Ничего. (Медленно поднимается, подходит к Елене, смотрит на нее и вдруг бледнеет.) Наташа! (Отшатывается, страшно взволнованный.)

Елена (растерянно). Я... не Наташа...


Надя удивленно смотрит то на Рябинина, то на Елену.


Рябинин (нетерпеливо проводит рукой перед глазами, словно хочет прогнать видение). Как вас зовут?

Елена (робко). Елена.

Рябинин (нетерпеливо, громко). Фамилия?

Елена. Логинова.

Рябинин (взволнованно). Аленушка? Аленушка? (Бросается к ней.) Здравствуй! Ты...

Елена (бледная, растерянная). Здравствуйте. Но я вас совсем не знаю.

Рябинин. И я не знаю тебя. Но я очень хорошо знал... Наташу Логинову.

Елена. Маму? (Вдруг догадавшись.) Дядя Степан Рябинин?

Рябинин. Да, да, Рябинин. Она была, как ты сейчас. Нет, моложе... и... и...

Надя. И лучше?

Рябинин (тихо). Она была лучше всех на земле. (Страстным, тоскливым шепотом.) Наташа Логинова! Наташа Логинова!

Надя. Это так... удивительно! (Живо). Вы ее любили. Наташу Логинову? (Опомнившись.) Простите!

Рябинин (просто). Любил!


Пауза.


(Усмехнувшись.) Меня уже один раз в жизни спросили об этом. Нет, не она. Она не спрашивала, я не говорил. Но один человек спросил, и я сказал... Николай Сергеевич Логинов...

Елена. Дедушка!

Рябинин. Чудесный старик. Хотя он презирал меня и все мое поколение. Так он жив еще?

Елена. Жив, жив. Он там, в городе, в той же больнице... Завтра я его увижу...

Рябинин. Да!.. Да!.. Завтра... (Грустно усмехается, качает головой.) Вот и я — стою сейчас перед этим городом, иногда в солнечный день трубы видны, крыши. Горько... Я не был в нем двадцать с лишним лет. С тех самых пор, как Наташа... (Запнулся, махнул рукой.) Ты очень похожа на мать!..

Елена. Расскажите о ней! Я никогда ее не видела.

Рябинин (усмехаясь). Рассказать о Наташе Логиновой? Это долгий рассказ. Это значит о всех нас рассказать, о всем моем поколении. О том, почему мы были такими. Как жили... как любили... (Развел руками.) И начать не знаю с чего.

Надя. С начала. Начинать надо с начала!

Рябинин. Да? Ну, что ж... (После паузы.) Начало было... Начало было осенью тысяча девятьсот восемнадцатого года. Меня, больного и раненого, сняли с эшелона здесь, в этом городе, и положили в госпиталь умирать...


Занавес


АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Осень. Комната Наташи Логиновой. Мир девочки-гнмназистки: учебники, книги, альбомы, сувениры, фарфоровые безделушки, акварельки, гербарии с засушенными цветами. С девичьей кровати бережно сняты кружевные покрывала, и на ней лежит Степан Рябинин в бреду: косматая его голова редко выделяется на белой подушке. Над ним склоняются Наташа, шестнадцатилетняя девочка с каштановой косой, и ее горничная Паша.


Рябинин (бредит). Ребята, коня моего не видели? Серый, в яблоках... Кречетом звали... Вы не видели моего коня? Ребята... (Затихает, стонет. Вдруг яростно.) Врешь! Буду жить! Буду! Врешь! (Скрипит зубами; очнулся, открыл глаза, поднялся на локтях, смотрит на Наташу.) Кто в городе?

Наташа (тихо). Немцы.

Рябинин. А! (Заметался на койке.) Пусти!

Наташа (испуганно). Лежите, лежите, что вы!

Рябинин. Пусти. (Теряет сознание. Его рубаха распахнулась, видна татуировка на груди — большая пятиконечная звезда.)

Паша. Барышня, барышня!.. Видите, у него звезда на груди. Красный.

Наташа (тихо). Я видела.

Рябинин (борется с бредом, приходит в себя, подымается на постели). Кто в городе?


Наташа и Паша молчат. Рябинин пытливо смотрит на них и, поняв все, со стоном опускает голову. Наташа склоняется над ним и поправляет подушку.


(Тихо). Вы кто?

Наташа. Я ваш Друг.

Рябинин. Я не знаю вас...

Наташа. И я вас не знаю... Но что вы красный, я знаю.

Рябинин (вздрагивая). А вы?

Наташа. А я просто гимназистка.

Рябинин (с ненавистью смотрит на нее). Что вы хотите делать со мной?

Наташа. Вылечить.

Рябинин. Зачем?

Наташа. Вот мило! Чтобы вы жили...

Рябинин. Я не просил вас об этом,

Наташа. Об этом и не просят.


Рябинин тяжело дышит, ворочает головой, как птица в клетке.

Ему очень плохо.


(Тихо.) Как вас зовут?

Рябинин (хрипло дыша). Меня? (Хотел сказать, но вдруг спохватился и умолк.)

Наташа. А я Наташа.

Рябинин. Барышня. Милая барышня! Отпусти ты меня. (Страстно.) Отпустите! Нельзя мне здесь...

Наташа. Лежите, лежите! Экий вы беспокойный!

Рябинин (дико). Пусти! (Срывает одеяло, приподнимается и снова падает на постель, теряет сознание, бредит). Коня! Коня! Вы не видели моего коня, ребята? Кречетом звали... (С невыразимой тоской, безнадежно.) Пропал конь! (Затих.)

Паша (вытирая слезы). Не выжить ему, бедняге.

Наташа (горячо). Выживет! Выживет!


Входит Николай Сергеевич Логинов в белом халате. Не глядя на дочь, подходит к постели и наклоняется над Рябининым. Выслушивает его.


Логинов (Наташе). Ну-с, ты добилась своего. Я уступил. И что же? Он умрет не в больничной койке у меня в госпитале, а на кружевных подушках у тебя в комнате. Ты этого хотела?

Наташа. Он не умрет, папа.

Логинов. Гм... M-может быть... (Наклоняется нал Рябининым.) У этого поколения мужичье здоровье. (Рассматривает его.) Так вот оно, это племя младое, незнакомое... Упрямые скулы... Низкий лоб... Земля... Тьма... Азия... И они затеяли перевернуть мир... Мальчишки!

Наташа (тихо). Герцен и Огарев тоже были мальчишками...

Логинов (насмешливо). Герцен? (Наклоняется нал Рябининым.) Нет, это не лоб Герцена... Нет, это не глаза Огарева... (Выслушивает сердце.) Да, сердце. Если что и может помочь атому молодому человеку выкарабкаться из лап смерти, так это его сердце.

Наташа. Так он будет жить, папа?

Логинов. Может быть... Не мешай. (Горничной.) Помоги мне, Паша!

Наташа. Я помогу.

Логинов. Ты не должна это видеть. (Наклоняется над Рябининым.)


Рябинин стонет.


Он потерял много крови... (Снимает повязку.)


Наташа помогает ему.


Мальчишки! У них мало идей, зато много крови...

Рябинин (в бреду). Пусти... Что же ты за горло схватил меня, гад... Пусти!

Наташа (смотрит на Рябинина). Мы подло живем... Постыдно...

Логинов. Йод!

Наташа (подавая йод). Революция — может быть, это то, о чем мы читали в книгах?

Логинов. Вату!

Наташа. Почему мне все это запрещено, папа?

Логинов. Бинт!

Рябинин (в бреду). Пусти... Пусти... Да пусти же ты меня, пожалуйста! Меня товарищи ждут!

Наташа. Почему ты держишь меня, отец? Пусти!

Логинов. Куда?

Наташа (показывая на Рябинина). К ним.

Логинов (с досадой). К ним? Кто они? Ты читала о революции, а это — хаос. Ты мечтала о красоте, а это — кровь...

Наташа (тоскливо). Не знаю, не знаю...

Логинов. Все это было, было... И революции были, и баррикады были, и горькие разочарования под конец.

Наташа (усмехнувшись). Разочарования отцов...

Логинов (вспыхнув). Да... Мы заплатили за то, чтобы вы уже не знали разочарований.

Наташа. А мы тоже хотим искать, и ошибаться, и хоронить иллюзии, и гореть на костре. Сейчас, когда немцы ворвались...

Логинов (испуганно). Тсс!..

Наташа (шепотом). Немцы топчут молодую революцию.

Логинов. И они ее растопчут... Они уже растоптали ее.

Наташа (страстно). Нет!

Логинов. Да. Так всегда кончаются незрелые революции. И мы мечтали перевернуть землю. А она, проклятая, все по-своему вертится.

Наташа (запальчиво). Да! Вы начинали жизнь революционерами, а кончаете ее земскими чиновниками.

Логинов (вспылив). Не смей! Не смей! Девчонка! Ты... Не смей!..


Рябинин стонет. Николай Сергеевич и Наташа стоят над ним.

Оба злые.


(Сухо, не глядя на дочь.) Я пришлю сейчас Полину Дмитриевну. Твое место не здесь... у постели больного. (Быстро уходит вместе с горничной.)

Наташа (смотрит вслед отцу, потом подходит к постели Рябинина, долго, задумчиво глядит на него. Тихо, но с силой). Я не знаю, как вас зовут... но я очень, очень хочу, чтобы вы выжили... и объяснили... (Испугавшись своей смелости, быстро наклоняется к нему.)


Глаза Рябинина закрыты, он хрипло дышит.


Не слышите? И хорошо!


Тишина. Слышно хриплое дыхание Рябинина. За дверью раздаются торопливые шаги. Наташа отскакивает от постели. Быстро входит горничная Паша.

Паша (взволнованно). Барышня! Барышня! Вас папенька требуют!

Наташа (оглянувшись на Рябинина). Хорошо. Иду.


Обе выходят. Долгая пауза.


Рябинин (ворочается на постели, хрипит). Пусти! Пусти! (Рывком поднимается. Стонет. Оглядывает долгим взглядом комнату. Пытается сообразить, где он. Потом с трудом сползает с постели, подходит к окну, распахивает его, стонет и исчезает за окном.)


Занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ


Зал богатого купеческого особняка. Потолок и стены расписаны: на них изображены крылатые амуры, купидоны, нимфы. Огромное венецианское окно из цветных стекол. Много стекол выбито. Камин с изразцами. Остатки роскошной мебели. На паркетном полу обломки фарфора, стекла, солома. Несколько пустых коек с соломенными тюфяками. Дверь в виде арки в левом углу сцены ведет на парадную лестницу. На улице у подъезда два каменных льва. На сцене пусто. Откуда-то глухо доносятся звуки военного оркестра. На сцену вваливается шумная гурьба комсомольцев. Впереди Антон, размахивающий бумажкой, за ним Рябинин на костылях, Очкарь с папкой, Ефимчик в обмотках и с брезентовым портфельчиком, Федька, Даша и другие. Они в восторге остановились перед подъездом.


Антон (тихо, восхищенно). Ва-ажно! (Нерешительно погладил морду льва.) Ва-ажно! Душа из меня вон! (Распахивает дверь, взбегает по лестнице.)


Остальные бегут вслед за Антоном, вваливаются в зал.


Даша (шепчет, сложив руки). Красота какая! Я такого и не видала сроду...

Очкарь (подходит вплотную к стене и, щурясь, разглядывает панно. Докторальным тоном). Это «Амур и Психея». Обычные для эпохи абсолютизма. Мы, разумеется, это замажем... и...

Антон (яростно). Я те замажу! Я те замажу, душа из тебя вон! Пускай и нам послужит буржуазная красота... Безумству храбрых поем мы песню! (Оглядывается и восхищенно шепчет.) Ва-ажно! Знаменито! (Ко всем, размахивая ордером.) Ну, подпольщики! Вылезли, а! Безумству храбрых поем мы песню!.. Внизу у нас будет клуб, там — центральный горком, а здесь мы жить будем коммуной.

Рябинин. Убрать все после немцев надо. Ишь свиньи, какой дом запакостили!

Даша (тихо). Полы бы вымыть надо.

Федька (хмуро, враждебно). Здесь немецкий штаб был. Мы на дверях еще листовки клеили. Здесь они, гады, отца моего расстреляли.

Ефимчик (достает из кармана мелок и старательно, крупно пишет на дверях). «Коммуна номер... (Задумался.) Номер раз!..» (Стряхивает мел с пальцев, усаживается на койку. Громко, ко всем.) А эта койка моя! (Кладет на нее портфельчик.)

Антон (впервые заметив Ефимчика, удивленно). Постой, постой... а ты откуда взялся? Ты кто такой?

Ефимчик. Я — Ефимчик. Ефим Иваныч.

Антон. Да к нам откуда попал?

Ефимчик. А я от эшелона отстал. Эшелон ушел, а я остался. Ну, все равно. Буду у вас жить. А эта койка моя.

Антон. Ты комсомолец?

Ефимчик. Коммунист. В мировом масштабе.

Антона билет у тебя есть?

Ефимчик. Какой билет?

Антон. Какой... какой?.. Комсомольский!

Ефимчик (растерянно). А билета у меня нет.

Антон (смеясь). Ну, так какой же ты комсомолец — без билета?

Ефимчик. Может, у папаньки мой билет? Мы с ним вместе ехали.


Общий хохот.


(Взбешенный, со слезами на глазах.) Чего ржете? Чего ржете? Нет у меня билета. Не билетные комсомольцы бывают, а у кого сердце горячее. Я сам коммунист с семнадцатого года. Вместе с папенькой в ПУАРМе работал. Вот что!

Антон. Что же ты делал в ПУАРМе?

Ефимчик. А я все делал. Листовки таскал, газеты развозил. Меня, брат, все знают. А билета у меня нет.

Антон (улыбаясь). Ну ладно, Ефим. Кончено твое дело: остаешься у нас.

Ефимчик. То-то... А билет. (Вдруг вспомнив, кричит.) Эй, где там которая из тюрьмы? (Бросается к Даше, вытаскивает ее на середину.) Вот, товарищ Антон, ее было вешать назначено, ну, наши войска пришли, повешение, значит, отменяется. Я ее на улице встретил. Да вот она сама, повешенная. (Даше.) Ты не робей. Ты говори. Это все наши ребята, народ — ничего...

Даша (смущена общим жадным вниманием). Да я... К Ленину меня ребята посылали за инструкцией. Да вот не дошла. Поймалась.

Антон. Куда же ты к Ленину шла? Ленин в Москве.

Даша. Вот и я говорила ребятам: в Москве он. А Петро Кириченко говорит: «Не может Ленин в Москве сидеть. Он тут, на фронте. Найди и инструкцию получи».

Антон. Какую инструкцию?

Даша (вздохнув). Комсомол мы хотели организовать в селе. А без инструкции как же? Без инструкции нам никак нельзя. И мужики не верят.

Антон (усмехнувшись). Инструкцию мы тебе дадим. Где ваше село?

Даша. За Днепром.

Антон. Ине пройдешь за Днепр. Там гайдамаки. Придется тебе с нами пожить. Оставайся у нас.

Ефимчик (торжественно). Уступаю тебе, товарищ девушка, свою койку. Живи тут. (С сожалением оглядывает койку, берет портфельчик, вздыхает.) Ничего. Живи.


Из первой двери, возбужденный, вбегает Борис.


Борис. Товарищ Антон! Там... В дальней комнате... Обнаружено мною... чучело... сюда идет!


На сцену вбегает мадам Обломок, полубезумная костлявая старуха, дико, эксцентрично одетая в рванье. На голове у нее старомодная шляпка с перьями, на руках длинные, по локоть, черные перчатки, из которых вылезают пальцы. Мадам Обломок вбегает на сцену в страшной ярости, но, увидев скопище ребят, пораженная, останавливается.


Общее недоумение.


Мадам Обломок. Кто такие? Кто велел? Нельзя. Вон! Вон!


Напор мадам Обломок так велик, что все ребята и даже товарищ Антон пятятся к дверям.


Антон (растерянно). Постойте, постойте... Вы кто? Вы хозяйка дома?

Борис (шепотом). Может, это сама графиня?

Мадам Обломок. Нельзя... Кто такие? Кто велел? Олимпиада Титовна, ее степенство... Вон!

Антон. Постойте, постойте. Товарищ графиня, так нельзя. У нас ордер есть от городского комитета партии!

Мадам Обломок (бессвязно вскрикивает). Нельзя... Сам государь император. Да. Купцы первой гильдии. Здесь князья... Здесь графья... Танцы, музыка... И сам тоже... Самолично. Наказали, приказали: «Дунечка, стереги! Дунечка, сохрани! Как свой! Как собственный. Как законная наследница...» Нельзя! Мужики!.. Барыня не велит!..

Антон. Сумасшедшая она, что ли?.. Товарищ... мадам... Черт ее знает, как ей сказать? Вы! Понимаете вы меня?

Очкарь. Типичный обломок абсолютизма.

Антон. Понимаете вы... мадам Обломок, что кончилась ваша власть? В городе Советы. Ваш дом теперь не ваш, не ваш. Наш этот дом.

Мадам Обломок. Не признаю... Господа бога нашего признаю... (Истово крестится.) Государя императора нашего, помазанника божьего, признаю... (Крестится.) Господина околоточного надзирателя Павла Максимовича признаю... (Крестится.) Больше никого не признаю!

Антон (возмущенно). Ну зачем вам такой большой дом? Даже стыдно. А мы тут, понимаешь, клуб устроим коммунистической молодежи... Безумству храбрых поем мы песню!

Мадам Обломок (всхлипывая, выкрикивает). Олимпиада Титовна! Олимпиада Титовна!.. (Опускается в кресло и плачет.)

Ефимчик (удивленно). Пла-ачет...

Даша (сочувственно смотрит на нее, потом подходит, опускается рядом на стул.) Тетечка! Вы женщина старая... Одинокая...

Мадам Обломок. Одинокая... Ах, ах, одинокая...

Даша. Зачем же вам такой большой дом?

Мадам Обломок (доверительно). Мне в нем страшно...

Даша. Ну, вот... А мы вместе тут жить будем...

Мадам Обломок (растроганно). Да... да... Девушка... принцесса... Все уберем, вычистим... Как перед светлым воскресением. Прибавьте света! Пусть все люстры горят... бал на двести персон... (Встает и, как птица, машет руками.) Кружева... Кружева... Тюль... Одного тюля — двадцать аршинов... Облака! Улетаю! (Взмахивает руками и в изнеможении падает.)


Все испуганно смотрят на нее.


Даша (вглядываясь в мадам Обломок). Она Голодная!..

Антон (недоверчиво). Голодная. М-да-а... (Ребятам.) Пожрать у нас нету ли?

Ефимчик (вздохнул; раскрывает свой портфельчик и вынимает оттуда с десяток вобл и хлеб). А больше у меня ничего нет...

Мадам Обломок (очнувшись). Растерялась я... Совсем растерялась... Что вы смотрите на меня, господа? Мне стыдно...

Антон (смущенно). Конечно, товарищ графиня, вы к другой пище привыкли. Только, извиняюсь, у нас больше ничего нет.


Мадам Обломок берет хлеб, целует его, начинает есть. Все смотрят на нее.


(Проглотив слюну, Рябинину.) Степан, ты случайно не помнишь: ели мы сегодня или нет?

Рябинин. Помню. Ничего не ели.

Антон. Да, да... То-то я гляжу... Ну, давай... А?


Все садятся в кружок, делят и едят воблу.


(Разрывая воблу.) Да, безумству храбрых поем мы песню! Начинаем большую жизнь, ребята! (Многозначительно.) Начинаем ковать историю.

Очкарь (озабоченно). Я уже составил для работы нашего клуба программу-максимум и программу-минимум. Мною предусмотрены... (достает из кармана бумажку) лекции о происхождении человека, о коммунизме, о пролетарской культуре, о...

Антон (насмешливо). Та-ак... А о млекопитающих будет?

Очкарь (опешив). А что?.. Надо?..


Общий смех.


Антон. Ах, Очкарь, Очкарь!..

Федька (хмуро). Не нравится мне этот буржуазный особняк. Нам тут делать нечего. Нам в рабочие районы перебираться надо.

Антон. Это зачем же?

Федька. К своим поближе!

Антон. Эх, Федька! Мы главную улицу завоевали, а ты все на Собачовку тянешь...

Борис. А я считаю, главное сейчас — помочь фронту. Хотя бы бельем.

Антон (удивленно, насмешливо). Бельем?

Борис. А ты знаешь, что такое чистое белье бойцу?

Антон. А ты знаешь?

Борис. Я-то знаю. Меня вошь ела.

Антон (насмешливо). Та-ак... Лекции о млекопитающих, белье, конура... Мелко вы плаваете, ребята. Не это главное.

Рябинин. А что же главное?

Антон (яростно разрывая воблу). Политикой заниматься будем, душа из меня вон, политикой! Вот что главное! Декларацию выпустим ко всей молодежи. Губернский съезд соберем. Демонстрацию. Речи. Чтобы почувствовали люди нашу силу. Да мы! Мы... мир перевернем! И всю нашу губернию! (Его глаза блестят, и он сейчас очень красив.) Не для того мы взяли власть в свои руки, чтобы заниматься пустяками, бельем... Не о том я мечтал в подполье. Бывало, в горькую минуту... когда потолок конспиративной квартиры на твоей груди лежит, как камень... и шпоры за окном, и стук немецких сапог... а ты идешь по улице, прижимаясь к заборам, — мечтал я об этом времени, ребята. Мечтал я! Встанем на площади... море голов... флаги... музыка... хозяева!.. И крикнем, чтобы мир задрожал! Шагай! Смело шагай, молодой пролетарий! Шагай, твоя земля, твоя воля, твоя власть. Шагай, безумству храбрых поем мы песню!


Комсомольцы, взволнованные речью Антона, стихли. Зачарованный Ефимчик слушает, разинув рот. Мадам Обломок, поев, вышла.


Так, Рябинин?

Рябинин (усмехнувшись). Не совсем так.

Антон (опешив). А как?

Рябинин. А я думаю, так надо... (Подходит к нему.) Вот придем мы с тобой в городской комитет партии и скажем: первое ваше задание мы выполнили. Комсомол в нашем городе создан. Скажите теперь, что делать дальше, чем комсомол может помочь фронту, городу, общему делу...

Антон. Да что мы, сами не знаем? Мы что, маленькие?

Рябинин. Не маленькие. Большие мы с тобой, Антон, верно. А партия — она больше. Куда больше нас с тобой! И умнее! . .


Пауза.


Антон (тихо, тепло). Партия... (Пауза. Улыбаясь.) Это верно, Степан. Пойдем в горком. Ну, а пока давай наш дом приведем в порядок. Борька! Займись мебелью. Очкарь, ты берешься за клуб. Федя, тебе надо на заводы... С молодежью свяжись, приглашай сюда, к нам...

Ефимчик. А мне что делать, товарищ Антон?

Антон (с улыбкой). Тебе? (Задумался, хлопнув себя по лбу.) Тебе, брат, большое дело. Клуб у нас есть, особнячок есть, а пианины, простой пианины нет. С утра послал ребят, чтоб достали, — никто не достал.

Ефимчик. А где же я пианину возьму, товарищ Антон?

Антон. По особнякам пошарь. Буржуазию за душу возьми... Действуй!

Ефимчик (просияв). Достану! Ей-бо, достану! (Убегает.)

Антон (обвел всех горячим взглядом). Ну, безумству храбрых поем мы песню... Пошли...


Комсомольцы с шумом уходят за ним. На сцене остаются Очкарь и Рябинин.


Очкарь (озабоченно). Придется сразу же переделывать программу-максимум работы клуба. (Достает из кармана пузырек с чернилами, огрызок карандаша, а из папки — бумагу, садится и пишет.)

Рябинин (молча смотря в пол, и после паузы). Я хотел тебя спросить, Очкарь, что оно значит слово «эс-те-ти-ческий?»

Очкарь (не отрываясь). М-м... Эстетика — это наука о красоте... А эстетический...

Рябинин. ...значит, красивый. Так?

Очкарь. Н-не совсем так, но приблизительно... Я тебе потом объясню, Рябинин.

Рябинин (задумчиво). Ишь ты! Хорошее слово! (С сожалением.) А я и не знал. (Задумался, молчит, а затем, не глядя на Очкаря.) Я сегодня утром у гимназеров был... на собрании. Бойскауты, маккабисты, анархисты, левые, правые эсеры.


Пауза.


Вскарабкался на трибуну... и говорю: «Я к вам от Российского коммунистического союза молодежи». И-и... Какой тут поднялся базар: кричат, свистят, крышками парт колотят. А я стою, у самого в груди такая злость бушует, такая, брат, злость! А я стою!.. Спокойно стою... Стою, будь ты проклят! И говорю им: «А вам меня не перекричать! А я все равно не уйду!» И вдруг, понимаешь, выскакивает откуда-то... длинный такой, вихрастый, звонкий гимназер... в пенсне... и спрашивает меня: «А что такое комсомол? Это татарское слово, да? А каковы ваши взгляды? А что вы думаете о римском праве, а как вы смотрите на теологию, а каковы ваши эстетические идеалы...» (Запнулся.) Ну, в общем, засыпал меня нерусскими словами. А я стою дурак дураком и глазами моргаю. (С горечью.) Конечно, какое у меня образование. Приблизительное, я все детство — в шахте. Коногон я, надо же этому сочувствовать. А? Прямо из шахты — на войну.

Очкарь (сочувственно). Значит, провалили тебя. Жаль. Надо было мне на это собрание пойти. (Потирает руки.) Я бы их!

Рябинин. Да... Ошарашили меня... и вдруг... (Его лицо светлеет.) И вдруг... выходит на трибуну девушка. Гимназистка. Светлая такая, красивая девушка, эстетическая... и нападает на них на всех. Нет, Очкарь, тебе никогда не сказать так, как она сказала. А я гляжу на нее. Гляжу... И, понимаешь, кажется мне... будто я ее уже где-то видел... А где? Туман...

Очкарь. А ты подошел бы к ней, спросил.

Рябинин (зло). На костылях? Глупости ты говоришь, товарищ!


Затемнение.


Действие переносится к подъезду особняка со львами. К подъезду подходят Наташа Логинова и гимназист Валька Сосновский. Останавливаются.


Валька (продолжает горячо говорить). Нет, ты выслушай, выслушай, Наташа! Ты выступила неправильно, сгоряча... Просто всем назло... По-женски...

Наташа. Об этом я уже слышу целый час.

Валька (с упреком). А прежде ты понимала меня с полуслова. (Спохватившись.) Ну, хорошо, хорошо! Я кратко. Понимаешь, вокруг нас бушует стихия. Красные, белые, зеленые, желто-голубые... Калейдоскоп. Что должен делать в это проклятое время свободный, гордый, самостоятельный человек? (Подняв палец.) Сохранять ин-ди-ви-дуальность! Ин-ди-ви-дуальность! Вот что выше всех этих временных суетных, маленьких партий, идей. Весь свой мир я ношу в себе, и мне нет дела до того, что совершается на земле.

Наташа (расхохотавшись). Боже мой, Валька! Ты ли это? Какая нехитрая идея! (Горячо.) Какая подлая идея! Отделение души от государства, да? Отделение своей судьбы от судьбы народа, так?

Валька. Но при этой ситуации... при красных...

Наташа. Ах, вот в чем дело! Значит, при красных злобный нейтралитет, а при белых ты звал меня на Дон к Каледину, спасать Россию! Где ваши бойскауты? Ушли в добровольческую армию. Где сестры милосердия? Где эти лохматые юноши?.. Анархисты, что ли? Ушли в банды. Один ты остался, потому что ты вообще трус... Злобный трус... фразер... Прощай... Мне сюда...

Валька (недоуменно). Сюда. Что здесь?

Наташа (торжественно и благоговейно). Здесь Российский Коммунистический Союз Молодежи.

Валька (в ужасе). Наташа, это безумно! Ты — и комсомол!

Наташа (озабоченно). Думаешь, не примут?

Валька (мечется). Не то! Это безумие! Подумай! Что ты делаешь, Наташа? (Хватает ее руки.) Мы росли вместе, мечтали... Читали умные книги... Герцен, Белинский, Жорж Занд...

Наташа. Если б Герцен, Белинский, Жорж Занд жили в наше время, они были бы комсомольцами.

Валька. Никогда! Да ты знаешь, что такое комсомол? Ха-ха, идеалистка! Это притон. Это вертеп. Это...

Наташа (побледнев). Ты, ты говоришь это! Мокрица ты! (Гадливо.) Пусти! (Вырвала свою руку из рук Вальки.)

Валька (злобно). Но их завтра развесят на фонарях. На всех фонарях. (Забегает перед Наташей и шепчет, задыхаясь от злобы.) А ты подумала, что еще не известно, удержится ли их власть. Что тогда? Что тогда, Наташа?

Наташа (просто). Тогда и я буду висеть на фонаре.

Валька (в отчаянии). Я не пущу тебя. Просто ты влюблена в этого... на костылях...

Наташа (тихо). Подлец.

Валька. Я не пущу тебя. (Преградил дорогу.) Наташа (брезгливо). Уйди... (Проходит мимо него в особняк.)


Затемнение.


Зал особняка. Здесь Антон, Рябинин, Очкарь, Федька, Даша и другие комсомольцы. Робко входит Наташа.


Наташа (смущенно). Здесь... комсомол?


Все удивленно смотрят на нее.


Рябинин (Очкарю тихо, взволнованно). Это она... та самая... гимназистка...


Очкарь протирает очки и смотрит на Наташу.


Наташа. Вот я пришла к вам... в комсомол...

Антон (оглядывает ее с ног до головы и отворачивается к ребятам). Не примем.


Наташа растерянно застыла на месте.


Рябинин (вспыхнув). Это почему же?

Антон. Не примем. Точка.


Шум на лестнице.


Что там такое?

Борис (радостно). Пианину приволокли...

Антон. А, тащи ее сюда! Сюда! Сюда!


Устанавливают пианино.


Наташа (сквозь слезы). Но почему, почему вы не хотите меня принять?

Антон (яростно). Нам барышень не надо.

Наташа (вспыхнув). Какое вы имеете право считать меня барышней?

Антон (яростно). Да вы знаете, барышня, куда вы проситесь?

Наташа. Знаю.

Антон. Комсомол есть союз отчаянных людей.

Наташа. Знаю.

Антон. Хорошо. (Присел на пианино.) А с чем ты идешь к нам? Через что ты идешь?


Наташа растерянно глядит на него.


Где твой отец, Федька?

Федька (хмуро). Нет отца... Ты же знаешь, Антон!

Антон. Я-то знаю. Ты ей скажи, барышне... (С силой.) Где твой отец, Федька?

Федька. Немцы отца расстреляли...

Антон (Наташе). Слышишь? (Обводит ребят взглядом, останавливается на Даше.) Ты откуда пришла к нам, Даша?

Даша (тихо). Из тюрьмы...

Антон (Наташе). Слышишь? На ней уже вражья петля висела. Вот с чем идут в комсомол, барышня... Из подвалов мы идем. Из нищеты. Через муки. Покажи ей свои костыли, Рябинин. Покажи ей, этой барышне.


Пауза.


Вот мы, комсомольцы, какие!


Наташа опускает голову.


А ты с чем к нам пришла?


Наташа молчит.


У нас к тебе веры нет.


Пауза.


Рябинин (волнуясь). Эта девушка... одна... против всех... выступила в гимназии... Я ж тебе рассказывал, Антон.

Антон (удивленно). Это она?


Шум и голоса на лестнице.


Что там такое?

Борис. Еще одну пианину приволокли!


Вносят пианино.


Антон (отмахиваясь). Ладно, оставьте пока здесь. (Наташе.) Хорошо. Поговорим. Жених у вас, барышня, есть?

Наташа (краснея). Нет... нету...

Антон. Ну, не жених, парень, в общем, есть? Друзья есть? Так вот — бросить! Бросить!

Наташа (твердо). Брошу!

Антон. Отец, мать — буржуи? Любишь? Так вот — бросить, бросить семью...

Наташа. Но мой отец... Он просто врач...

Рябинин (вспомнив, побледнел). А-а!..


Все, кроме Антона, оглядываются на Рябинина


Антон. Бросить! Бросить семью! Безумству храбрых поем мы песню!

Наташа. Хорошо. Брошу.

Антон. Полы мыть пойдешь?

Рябинин. Зачем же ей полы мыть? Она образование имеет.

Антон (яростно). Полы мыть. Самые грязные, самые вонючие! Пойдешь полы мыть?

Наташа. Пойду.

Антон. Жизни своей не пожалеешь?

Наташа. Не пожалею.

Антон. А на фронт? А если банды? А если не устоит Советская власть? Тогда продашь нас, да? Продашь?

Наташа (как клятву). Нет.

Антон. На смерть пойдешь?

Наташа. Пойду.

Антон. На смерть?

Наташа. На смерть.

Антон. Точка! (Вдруг широко и хорошо улыбается Наташе, и его лицо опять становится очень красивым.)


Входит мадам Обломок с огромной щеткой.


(Наташе.) А это у нас тут графиня одна. Вот познакомьтесь. (Указывает на мадам Обломок.) Графиня.

Наташа (удивленно). Здравствуйте. Евдокия Петровна! (Улыбаясь.) Какая же это графиня? Это Евдокия Петровна, экономка купчихи Распоповой...

Мадам Обломок (радостно). Барышня Наташенька... Господи боже ты мой!


Общее удивление.


(Наташе, сбивчиво.) Олимпиада Титовна-то уехали... Совсем уехали... А меня бросили... и весь дом на меня, по завещанию... (Припадает к плечику Наташи.)


Шум на лестнице. Вбегает радостно возбужденный Ефимчик


Ефимчик (кричит с порога). Достал! Достал!

Антон. Чего достал?

Ефимчик (обводит взглядом выстроившиеся в ряд пианино и упавшим голосом). Пианину достал...


Хохот.


Антон. Волоки сюда. Потом разберемся! (Наташе.) Товарищ, вы играть на этом инструменте умеете?

Наташа (улыбаясь). Умею... Немного...

Антон. Сыграйте! Безумству храбрых поем мы песню! Пусть гремит музыка в нашей коммуне!..

Ефимчик (подхватывает). В коммуне номер раз! Наташа (играет и запевает).


Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой.

Ради вольного труда...

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда...


АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ТРЕТЬЯ


«Коммуна номер раз». Тот же подъезд со львами. У подъезда, подняв воротник пальто, стоят Николай Сергеевич Логинов. Входят Рябинин (на костылях) и, не обратив внимания на Логинова, направляется к двери.


Логинов (окликая Рябинина). Молодой человек! Э... Постойте...


Рябинин удивленно оборачивается.


Вы сюда идете?

Рябинин. Да.

Логинов (небрежно). Значит... вы... как это называется... комсомолец?

Рябинин. Да.

Логинов (небрежно). Возможно, вы знаете... Наташу Логинову?

Рябинин. Да, знаю.

Логинов. Это дочь моего приятеля. И что же, она тоже здесь... в этом доме?

Рябинин. Да, здесь. Вы хотите видеть ее?

Логинов (испуганно). Нет, нет. Это не нужно. Просто так, к слову... Шел мимо... Я могу скомпрометировать юную революционерку...

Рябинин. Нет. Отчего же?

Логинов. Да. (Смотрит на него, внезапно.) Этой ночью вы... грабили... Простите, у вас это называется реквизицией... Да, так вот... и мне говорят: «Ваша дочь, то есть дочь вашего приятеля, с наганом в руках врывалась ночью в квартиры мирных горожан...»

Рябинин (вспыхнув). Буржуазию мы в эту ночь трогали, а не мирных горожан. Они вещи гноят, а боец на фронте разут-раздет.

Логинов (не слушая). Непостижимо! Моя дочь! Откуда в ней это. Эта жестокость, этот робеспьеризм... Я знал ее чистой, тихой девочкой! (Смотрит на Рябинина.) Постойте... Постойте... Ваше лицо мне знакомо... Ах, стар, забывчив стал. (Глядит на его костыли.) Вероятно, вы лежали у меня в госпитале...

Рябинин. Если вы отец Наташи Логиновой, так я лежал у вас дома...

Логинов (поражаясь). Вы. Это вы... Да, да... (Всматриваясь.) Узнаю. Азия... (Сердито.) Что же вы, батенька, как Подколесин, — в окно. Женить вас ведь никто не собирался.

Рябинин (виновато). Нельзя мне было в ту пору лежать. Вот и она не понимает... Сердится...

Логинов. Куда же вы ринулись... через окно? Куда вы делись?

Рябинин. В подполье.

Логинов. Не понимаю. Как же вы нашли его... в чужом городе?

Рябинин. А так... Чутьем...

Пауза.

Логинов. Значит, это к вам ушла моя Наташа?

Рябинин (смущенно). Нет, не ко мне. Она в комсомол ушла.


Пауза.


Логинов (резко). Но это вы... живете... с моей бывшей... дочерью?

Рябинин (вспыхнув). Нет!

Логинов. М-да... Я грубо спросил. Вы правы. Простите. Но вы любите ее?


Пауза.


Рябинин (тихо). Люблю.

Логинов. И она вас?

Рябинин. Она — нет... (Грустно усмехнувшись.) Меня любить не за что...

Логинов. Вы думаете? (Смотрит на него.) Да... Лоб... Скулы... (Насмешливо.) Вы некрасивы, мой бедный друг, не утаю. (Вдруг горячо.) Но Наташа не может полюбить только за красоту. Она моя дочь. Душу! Нам, Логиновым, подавайте душу!

Рябинин. У меня душа обыкновенная... серая...

Логинов. Серая, да, серая... (Качает головой.) Великая серость пришла в мир! (Вдруг удивленно.) Послушайте, а вы любопытный молодой человек! Как вы сказали? У меня душа серая... Вы ведь сами так сказали.

Рябинин. Я правду сказал.

Логинов. Вы загадочное племя, бог вас знает, а я старею... (Устало.) А я старею... Впрочем, вы не говорите ей, что видели меня... Она разбила мое сердце... Но это ничего, это пустяки... и лишила меня покоя... но и это пустяки... ерунда... подумаешь! Но она опозорила мое имя, имя Логиновых... Впрочем, и это тоже ерунда... неважно... Вы, пожалуй, не говорите ей, что встретили меня. Да, да... не говорите. Зачем? Неблагодарность детей — судьба родителей. (Помолчав.) Не дай вам бог, молодой человек, быть отцом в смутное время. (Уходит.)


Затемнение.


Зал особняка. Теперь это — общежитие. Стоят койки. Посредине — длинный обеденный стол. Наташа играет на пианино. Даша шьет. Мадам Обломок режет хлеб.


Даша. Вы были замужем, тетя Дуня?

Мадам Обломок. Нет! Я барышня. Сватался за меня хороший человек, женской ее величества государыни императрицы Александры Федоровны прогимназии швейцар. Вдовый и непьющий. Я ведь раньше сама собой ровненькая была. Но погубила мою жизнь благодетельница моя Олимпиада Титовна. Не позволила. А я из-под их воли не выходила. Раба. Так и вся жизнь прошла... (Начинает накрывать на стол.) Да... меньше двадцати персон за стол не садились… Скатерти крахмальные... (Расстилает старые газеты.) Приборы серебряные. (Кладет деревянные ложки.) Посуда — чистый хрусталь... (Ставит миски.) И кушаньям числа нет... Цветы в великолепных вазах... Красота такая... Ах! Ах... (Задумывается.) Да, на многих балах я была, да все балы-то чужие. Чужих барышень замуж выдавала, чужих детей в купели таскала. Лакейка! А вам — нет. Вам я человек. Вы мне к жизни звук дали! Вам я верой и правдой... Да! (Раскладывает хлеб подле тарелок, приговаривая.) Даше, Ефимчику, Бориске, Антоше, Очкарю, Федюше, Степе, Наташеньке и мне... (Даше.) Дашенька! Подсоби мне с супом. (Уходит с Дашей.)


Входят Рябинин.


Рябинин. Наташа.

Наташа (обернувшись). Это ты, Степан? Что нового?

Рябинин. Плохие новости... Фронт прорван, Наташа.

Наташа. Неужели так плохо? Не может быть... Может быть, еще можно отстоять?

Рябинин. Может быть... Но не думаю... Сегодня вечером нас с Антоном вызывают в горком партии. Говорят, товарищ Клим приедет к вечеру в город...

Наташа (восторженно). Сам товарищ Клим?

Рябинин. Значит, обстановка... тревожная...


Пауза.


Я поэтому сегодня... окончательно оформился как член партии... и партбилет получил.

Наташа. Да? Ох, Степан! Какой же ты счастливый! Как я завидую тебе! (Жмет ему руки.) Буду ли я когда-нибудь готова... достойна этой чести?

Рябинин (не отвечая ей, после паузы и не глядя на нее). Наташа, я сейчас твоего отца встретил...

Наташа (сразу нахмурясь). Да... (Вздрогнула. Опустила глаза. Молчит.)

Рябинин (нерешительно). Ты бы вернулась, Наташа? А? Все одно уходим.

Наташа (кусая губы). Хорошо... Я вернусь... Зачем же? Вы уходите, а я... останусь... буду через окошко смотреть...

Рябинин. Так ведь я... потому только, что твой старик плох... жалко...

Наташа. Ну да! Ты добрый. А я жестокая, злая... Только знаешь, добрым легко быть, а жестокой...

Рябинин (тихо). Наташа!

Наташа. Ты думаешь, я от отца ушла? Я от самой себя ушла, от всего этого кисейного мира... И я выдавливаю его из себя... А ты меня туда обратно гонишь...

Рябинин. Я ж тебя не гоню, Наташа!

Наташа (не слушая). Когда я уходила из дому, собирала вещи... все эти безделушки, тряпки... стало мне вдруг так жалко их! Альбомчик с глупыми стихами... «Ты прекрасна, точно роза, только разница одна: роза вянет от мороза, твоя прелесть — никогда...» Потом слоненок, розовый такой... Знаешь, амулет — помогает на экзаменах. И нахлынуло. Балы гимназические... Сладкие тревоги... Замирание сердца... (Резко). Я все бросила. Я не вернусь назад!


Входят Антон, а за ним Очкарь и Борис.


Антон (с порога). Чертовски устал, чертовски голоден... (Замечает взволнованные лица Наташи и Рябинина. Хмурится.) Что это тут у вас?

Наташа. Ничего... Маленькая дискуссия.

Антон. Делать вам нечего!.. (Улыбается.) А я сейчас две роты на фронт проводил. Что за ребята! С песнями в эшелон сели. С песнями и уехали...

Очкарь. Да, энтузиазм, не поддающийся описанию...

Антон. Ну вот, остатки подскребем, а там... Безумству храбрых поем мы песню... и сами на фронт, всем горкомом. Поедем, Наташа, а?

Наташа (улыбаясь). Поедем. Только меня вот Рябинин не пускает.

Антон (нахмурясь). То есть как не пускает? По какому праву? (Следя за Рябининым тяжелым, злым взглядом.)


Рябинин пожимает плечами и отходит к окну. Входит Федька, он в рабочей спецовке.


Федька. Здорово, орлы!

Антон (оборачиваясь). А, Федя! Как бронепоезд?

Федька. Две недели даешь мне еще?

Антон. Нет у нас двух недель, Федя. Через две недели... (Грустно свистит.)

Федька. Ладно. Раньше сделаем. Какой бронепоезд получается, ребята! Какой бронепоезд! Так бы и не слезал с него!

Антон. Ты и то не слезаешь! Сам небось и заклепки клепаешь? Так?

Федька (смущенно). Ну сам... А то кто же?

Антон. А твое это дело — заклепки?

Федька. Постой, а чье же?

Антон. Твое дело массой руководить! Понял? Ты комитетчик, вождь... Понял?

Федька. Какой я комитетчик, Антон? Какой я комитетчик? Я слесарь. Мне б паровоз делать. Мне б машины производить. Погоди, война кончится, я такой двигатель изобрету! (Идет к рукомойнику, моет руки.) Необыкновенной мощи двигатель... Скорость быстрее самолета.

Антон (смеясь). Изобретатель! (Оглядывается.) А что, кормить нас будут или нет? (Кричит в дверь.) Мадам Обломок!


Входят мадам Обломок и Даша с посудой и хлебом.


Мадам Обломок. Чего кричишь? Надо порядок знать. (Ставит посуду на стол.)

Антон. Ну ладно, ладно... Вот дисциплина! Федька. Евдокия Петровна! (Улыбаясь, показывает вымытые руки.)

Мадам Обломок (торжественно, громко). Господа, прошу к столу!


Все шумно рассаживаются. Даша раздает хлеб. На тарелке остается ломоть.


Даша. Это Ефиму Ивановичу. Не пойму, где он мотается, шелапут...


Все едят.


Антон (мечтательно). К этому бы супу да хороший кусок мяса — цены бы супу не было.

Федька. Мясо! Какое оно бывает, мясо-то? Я уж забыл.

Очкарь. Мясо — это буржуазный предрассудок. Миф. Его выдумали. Только пшено реально. Оно — вот... (Разглядывает сквозь очки суп.) Э-э... И пшено грозит стать мифом... Я не вижу пшена!..

Борис. Как называется этот суп, мадам Обломок? Очень вкусный суп.

Наташа (смеясь). Это новости кулинарии: жареная вода!

Мадам Обломок (обиженно). Надсмешки строить легко. Что даете, из того и варю. (Подымается с места и, оскорбленная, уходит.)

Антон (кричит вслед). Мадам Обломок!

Мадам Обломок (обернувшись). У меня отец был Петр Федорович! Пожарник.

Наташа (виновато). Евдокия Петровна!.. Голубушка...

Антон. Евдокия Петровна!

Мадам Обломок (возвращается и садится, очень огорченная). Что это такое — жареная вода? У нас с мадам Распоповой, если хотите знать, графья обедали... И хвалили. И даже околоточный надзиратель Павел Максимович на что был любитель покушать... и тот...

Антон. Ну, ну... Поехала в доисторический мир...


С шумом распахивается дверь, и входят высокий рыхлый парень — Барыба. Он несет на плече Ефимчика, бережно опускает его на пол. Ефимчик весь в синяках и кровоподтеках. Все вскакивают с мест.


Даша (кричит). Господи, что с тобой? (Бросается к нему.)

Ефимчик. Ничего... Это я... агитировал...

Барыба (вздыхая). Великий человек!

Даша (уводя Ефимчика в другую комнату). Иди уж, иди, агитатор... (Уходит.)

Антон. Где ж это его... разукрасили так?

Барыба (откашлявшись). В пекарне Машурьянца... У нас, стало быть... (Опять откашливается в руку.)

Антон. Как же это он в пекарню попал?

Барыба (виновато). Я привел. Извиняюсь...

Антон. Ну, а ты кто? Откуда взялся?

Барыба. А я по улице шел. Вот как все дело, извиняюсь, и вышло. (Откашливается в руку. Молчит.)

Антон (ко всем). Поняли что-нибудь?


Все смеются.


Наташа. Нет, постойте... Сейчас мы все узнаем. (Барыбе, терпеливо.) Значит, вы по улице шли. А Ефимчик?

Барыба. А товарищ Ефимчик народу по карте объясняли. (После паузы, убежденно.) Великий человек!

Антон. Кто?

Барыба. Они! Товарищ Ефимчик!

Антон. Что ж он по карте объяснял?

Барыба. А все. Где фронт, где ихние, где наши. Очень правильно объясняли.

Антон. Да в пекарню-то он как попал?

Барыба. Это я. Извиняюсь! Конечно, кабы знал... (Кашляет в руку.) Я им говорю: вы б в нашу пекарню пришли, товарищ, объяснили, а то у нас, говорю, народ темный, а хозяин — лютый зверь! «Зверь, говорит, а вот мы ему когти-то обломаем!» Да... смело так объясняют: «Обломаем!» (Задумчиво.) Великий человек!

Антон. Ну, а дальше что, дальше?

Барыба. Лучше б и не водил я их. (Всхлипывает.) Ведь до чего правильно все объяснили они... товарищ Ефимчик... про нашу пекарню... «Вы, говорит, во мраке невежества, а кругом революция идет. А вы своего хозяина боитесь!» И кулаком сами машут. Ах, заплакал я, так говорили красиво... (Всхлипывает.)

Очкарь. Это Ефимчик-то?

Барыба. Они. (Подумав.) Великий человек! (Помолчав.) Ну, конечно, разве наш народ прочувствует. Появляется тут хозяин Машурьянец... Сволочь толстая... Одному мигнул, другому шепнул... Мастера и взялись за товарища Ефимчика. (Свирепеет.) Ну, тут уж и я не стерпел. Такая некрасивая драка пошла, да уж извиняюсь великодушно, товарищи!


При последних словах Барыбы из смежной комнаты выходят забинтованный Ефимчик и Даша.


Даша. Иди, иди, обедай, оратор.

Ефимчик. Обед, Хорошо! Садись, товарищ Барыба, — давай пополам. (Оба садятся за стол.) Это все оттого вышло, что я слов иностранных мало знаю. Разве этот народ обыкновенными словами сагитируешь?.. А иностранных слов я знаю мало...

Очкарь. Ничего, Ефимчик. Я тебя этим словам подучу.

Антон. Вот война кончится, Ефимчик, и пойдешь ты, брат, учиться. И станешь ты, скажем... доктором. А?

Федька. Или инженером. Чего лучше!

Борис. Или по коммерческой части. Ему больше подходит...

Очкарь. Интеллигентом будешь, Ефим Иваныч. В галстуке станешь ходить, и трость при тебе.

Ефимчик (вскипев). Да вы что, смеетесь надо мной? Как же доктором? Что я, беспартийный, что ли?

Барыба (вздыхая). Ну, не доктором... Ну, народным комиссаром... Можно?

Ефимчик (успокаиваясь). Народным комиссаром можно.

Даша. Сиди, сиди уж, ешь! Народный комиссар!

Все. Чай, чай, чай! (Колотят ладонями по столу.)


Мадам Обломок из большого чайника разливает чай.


Наташа (улыбаясь). А в самом деле, любопытно, что из Ефимчика выйдет. Из всех нас. Какими мы станем в будущем? А будущее? Какое оно? Вероятно, каждый представляет его по-своему. Я, например... я никак его не представляю... Что-то очень светлое, хорошее... а какое оно, не знаю. А ты как думаешь, Степан?

Рябинин. Я фантазер плохой! Только я так думаю, что кончится эта война — начнется другая...

Борис. Другая? С кем же это еще?

Рябинин. Не знаю... Но только еще много войн будет! Может, бескровные войны будут...

Очкарь. Экономические...

Рябинин. Только борьба всегда будет...

Антон. И так до конца нашей жизни?

Рябинин. Да, до конца. Я на все войны контракт подписал.

Наташа. А счастье?

Рябинин. В этом и есть счастье.


Пауза.


Антон. Нет, некрасиво ты жизнь рисуешь, Степан. Борьба. А во имя чего борьба? Будет борьба, будут и праздники. А я иначе себе будущее наше рисую. Замечательно красивой станет тогда жизнь на земле. И земля станет красивой, покроется солнечными городами, садами, парками... Дворцы будут. Дворец науки. Дворец культуры. Дворец труда. Безумству храбрых поем мы песню!

Мадам Обломок (восхищенно.)Господи, дожить бы!

Федька. А заводы?

Антон. И заводы станут красивыми! Чистыми! Радостными! Вот я шахтер, а мечтаю я — станут мои черные шахты белыми!

Рябинин (насмешливо). И уголь станет белым!

Антон (яростно). В белых штреках будем мы с тобой добывать черный уголь, Рябинин. Белые штреки... Белые надшахтные здания... И раз уж на то пошло — сад возле самой шахты. И люди станут красивыми. Все юноши будут, как ...(оглядывает ребят) как... да нет! Такой красоты парня еще нет среди нас. А все девушки будут красивыми... как Наташа!

Наташа (возмущенно). И ты! Вы все это говорите мне просто назло! Вот возьму я и срежу косы... прочь...

Антон. Ни за что! Что ты! Глупая! (Подходит к ней и говорит так, словно они одни.) Ты не подумай только, что я за красоту тебя люблю. Я б любил тебя и некрасивую. Но только это очень хорошо получилось, что ты такая да к тому ж еще и красивая... очень красивая... (Вдруг сообразив, что вокруг много ребят, и заметив, что Наташа вся красная от смущения, он обводит всех глазами и смущенно улыбается.) Ну что ж! Ну вот! Я не таюсь... Я люблю Наташу, а она меня. В общем, мы... как это называется... Ну, жених и невеста.


Общее изумление. Рябинин, побледнев, опускает голову.


(После паузы.) Все слышали? Вот ведь какое дело, товарищи!

Мадам Обломок. Господи! Свадьба! Свадьба!


Наташа убегает, мадам Обломок — за ней. Долгая пауза. Антон исподлобья оглядел всех я вышел. Молчание.


Федька (зло). Та-ак... Сюрприз... А... Нашли время для любви...

Борис (горячо). А ведь это измена, ребята, измена нашему делу. Ну, от Антона я не ожидал! Наташа — гимназистка: ей без любви немыслимо. А от Антона я не ожидал...

Федька. Враги под городом... Республика в опасности... А они — любовь.

Очкарь. Д-да... Не время, не время...

Даша. Время — не время, сердцу не закажешь.

Очкарь. Душа... Сердце... Любовь... Мы потихоньку скатились, друзья, в сферу метафизики. Черт подери, да комсомольцы мы еще или уже гимназисты?

Ефимчик (растерянно). Что ж это, трещит наша «Коммуна номер раз», а? Трещит!

Федька. Теперь им комнату надо отдельную дать. А если в поход тронемся, так особую карету. А там дети пойдут...

Борис. На бюро надо этот вопрос выносить. Это не частный вопрос, это дело принципиальное. Если все жениться начнут, так у нас не комсомол получится, а... тихое семейство...

Очкарь. Я согласен. Ставь на бюро, Рябинин!


Все оборачиваются к Рябинину. Он стоит бледный, крепко сжав костыли руками. Долгая пауза.


Рябинин (медленно, трудно). Ну что ж... Можно и на бюро. Комнату. Комнату надо дать... отдельно... (Улыбаясь.) Вот у нас уж... и первая семья в комсомоле... образовалась... А любовь! Что ж любовь?.. Любовь делает человека чище, лучше. Без любви на смерть как пойдешь? Любовь силу дает. Наташа теперь... и Антон... они теперь, ребята, всех нас богаче и лучше. И драться они будут так... так. (Неожиданно со злостью.) И я б сейчас драться пошел! Люто дрался бы я сейчас с беляками, кабы не костыли мои, проклятые костыли!..


Занавес

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Вокзал. Бронепоезд «Комсомолец» стоит под парами. Возле него — комсомольцы. В правом углу сцены — железнодорожная будка; рядом с нею — столик, за которым сидит военный комиссар Ковалев. Около него толпятся комсомольцы, получают оружие. В левом углу сцены у решетки стоит Наташа — регистрирует прибывающие комсомольские отряды. Прислонившись спиной к решетке, сидит мадам Обломок, очень печальная. На сцене разноголосый шум. обрывки песен, смех... Изредка — свисток паровоза. Падает снег. Вваливается отряд гвоздильщиков.


Гвоздильщик (Наташе). С гвоздильного.

Наташа. Сколько?

Гвоздильщик. Десять человек. Куда?

Наташа. Вот, к будке. Получайте оружие.


Гвоздильщики проходят. Вбегает Даша и с ней семь девушек.


Даша. Наташа, со швейной семь... Куда нам?

Наташа. К теплушке... Вот туда...

Даша. Весело как. Наташенька! (Девушкам.) Девчата, за мной!

Проходят к теплушке. К Наташе подходят озабоченный Антон.

Наташа. Все прибывают и прибывают.

Антон (улыбаясь). Не иссякла комсомолия, а?

Наташа. Как прибой... волнами... Шумно, весело... Словно и не на фронт, а на праздник!


Входит Федька с группой железнодорожников.


Федька (кричит). Железнодорожникам дорогу! Одиннадцать человек, один к одному!

Антон. Хорошо, Федя! К будке. Получай оружие!

Федька. А меня на паровоз. На паровоз — не забыл, Антон? Обещался.

Антон (смеется). Ладно! Помню, двигатель душевного горения.


Федька и железнодорожники с песней проходят.


Хорошо, Наташа!

Наташа (возбужденно.) Хорошо!

Антон (сияя). Гляди, как шумит комсомолия. Богат и славен комсомол. Его ряды необозримы.

Наташа. Новая жизнь начинается. Огромная...

Антон (обнимая ее за плечи). Наташа!

Наташа. Антон!


Свисток паровоза.


Антон (под гудок). Через огонь... через смерть... по всем дорогам... Да, Наташа?

Наташа. Да... По всем дорогам... сквозь смерть... вместе...


Подходит гурьба комсомольцев-печатников. К Антону подошел озабоченный Очкарь и что-то сказал ему. Антон вместе с ним направился к будке — к Ковалеву и Рябинину


Антон (у будки, горячась). Как же вы не понимаете, товарищ Ковалев? Ведь это наш бронепоезд, наш. Мы его построили. Он так и называется — «Комсомолец».

Ковалев. Ну и что же?

Антон. И мы желаем действовать самостоятельно. А вы хотите нас куда-то влить, кому-то подчинить...

Ковалев. Та-ак! Воевать вы хотите самостоятельно. И революцию делать самостоятельно. И с иностранными державами сношения иметь тоже... самостоятельно. Может, вам и республику учредить самостоятельную, комсомольскую?

Очкарь (улыбаясь). Так далеко мы не идем...

Ковалев (зло.) Дойдете!..

Рябинин (Антону). Он прав.

Антон. Наш отряд должен влиться в общую борьбу рабочего класса...

Ковалев. И подчиниться...

Антон (яростно перебивая). Кому? Кому подчиниться?

Ковалев (спокойно). Вот этому человеку. (Указывает на стоящего в стороне Шороха.)

Антон (опешив). А кто ж... этот человек?

Ковалев. Это товарищ Шорох.


Подходит Шорох. Это пожилой человек.


Антон. Кто же его поставил... над нами?

Ковалев. Партия, губком партии.


Пауза.


Рябинин. Я считаю, мы должны подчиниться партии.

Антон (смотрит на него зло, огненно). Ты, Рябинин, меня партийному долгу не учи. Для меня ничего нет дороже партии. (Поворачивается к Шороху и вдруг широко улыбается.) Здравствуйте, товарищ. Я вам подчиниться рад.

Шорох (смотрит на него внимательно. Потом, чуть усмехнувшись). А небось подчиняться не любишь?

Антон (вспыхнув). Я партийную дисциплину понимаю, товарищ...

Шорох. Д-да... Хочешь командовать — умей подчиняться. Так и Ленин нас учит. А больше всего учит не думать о своем самолюбии, а думать о пользе для общего дела. Так-то, сынок!

Антон (окончательно смутившись). Да я...

Шорох. Ну. ничего, ничего... (Ласково подмигнув ему.) Я ведь понимаю... сам молодой... (Смеется.) Мы ведь какие старики. Нас баррикады да тюрьмы навсегда молодыми сделали... (И уже совсем другим тоном.) Ты, что ль, отрядом командовать будешь?

Антон. Нет. (Улыбаясь.) У нас свой военспец есть. (Покалывает на Рябинина.) А я, если позволите, рядовым бойцом.

Шорох (внимательно смотрит на него). Ну что ж! Хорошо! (Рябинину.) Пошли к бронепоезду, посмотрим.

Антон. Рябинин и Шорох отходят к бронепоезду. Мимо Наташи с шумом проходит отряд пекарей, восемь человек во главе с Ефимчиком. Впереди — Барыба.

Ефимчик (упоенно командует). Ать, два! Ать, два! Левой! (Подходит к будке.) Р-рота, стой! На-пра-во!


Пекари невпопад, с шумом останавливаются.


Товарищ начальник! Мной сформирована рота молодых пекарей. Желаем на фронт. Даешь оружие!..

Ковалев (улыбаясь). Ну и рота! А ну, подходи по одному!


Первым подходит Барыба.


Сколько лет?

Барыба. Семнадцать.

Ковалев. Большой уродился. Рабочий?

Барыба. Тестомес.

Ковалев. Ну, иди месить белых гадов. Получай оружие.


Барыба получает винтовку, за ним — остальные.


Ефимчик (заметив Очкаря, возбужденно). Вот, Очкарь! И без иностранных слов я упропагандировал! Пришел я в пекарню, мастера удивляются: «Смотри! Ты еще живой?» — «Живой, говорю, и вовек меня вам не убить». — «Опять агитировать пришел?» — «Бейте, говорю, бейте! (Чуть не плача.) Опять! И не боюсь я вас, наемники гидры Машурьянца! Теперь опять ваша власть приходит... Мы отступаем... Но мы уходим за революцию биться, и у кого душа честная — пусть с нами идет». Безумству храбрых поем мы песню! (Улыбаясь.) И знаешь. Не стали меня мастера бить... А ребята... вот пошли...

Очкарь. Д-да... Незаурядный из тебя агитатор выходит, Ефимчик!

Ефимчик. Правда? Ну, я пойду посмотрю, как там моя рота... (Подходит, суетится.) Так, так... Винтовку получил — осмотри, протри... Подходи следующий... Спокойно, не толпись, все получат... Так.


Все получили оружие. Ефимчик осмотрел свою роту и подошел к Ковалеву.


(Небрежно.) Дайте теперь и мне, товарищ военный комиссар, винтарь получше!

Ковалев (рассеянно). Сейчас... Постой... постой... (Взглянул на него удивленно.) Да тебе сколько лет?

Ефимчик (оторопев). Четыр... пятнадцать...

Ковалев. Не подходишь! Молод. И слабенький! Ты погуляй еще!

Ефимчик. Как же так! Моя рота! Я сагитировал. (Яростно.) Думаешь, не могу, не могу, да? (Хватает винтовку.) Командуй! Командуй! Ну!

Барыба. Великий человек!

Ефимчик (чуть не плача). Командуй! Что хочешь командуй! Ну!

Ковалев (хохоча). Смирно! Напра-во!


Ефимчик делает все остервенело-старательно.


На пле-чо!! Шагом арш! (Кричит вслед.) Годишься, годишься, парень! Бери свою роту, веди на посадку!

Ефимчик (улыбаясь). То-то! А про года теперь спрашивать не приходится! Не у попа на исповеди... Пошли, ребята! (Уходит с ротой к бронепоезду.) Рота, стой! Товарищ Антон! Рота пекарей... (Вдруг замечает Шороха. Растерянно.) Батя! Папанька!..

Шорох. Это ты, Ефимчик? Вот ты где! А я тебя три месяца ищу, чтобы уши нарвать...

Ефимчик (потупившись). Не имеете права драться, батя. Я теперь красноармеец.

Шорох. Красноармеец. Ишь ты! Ну, а обнять красноармейца я имею право? (Раскрывает объятия.)


Ефимчик исчезает в них вместе со своей винтовкой.


Ефимчик (расслабленно). Ба-атя! А я уж думал, тебя в живых нет.

Шорох. Не так-то меня легко убить, сынок! Опять вместе, сынок, опять всей фамилией идем на войну.

Ефимчик (восторженно). За власть Советов, батя, а?

Шорох (проникновенно). За будущее твое, сынок!

Рябинин (кричит на перроне). Приготовиться к посадке!

Шорох (сыну). Иди сажай своих. Я еще тут останусь. Я ваш поезд в Морозках догоню.


Ефимчик подошел к теплушке, заглянул внутрь, достал на кармана мелок и пишет крупно на дверях: «Коммуна номер раз!»


Рябинин (с перрона). По вагонам!


Наташа, покинув свой пост у решетки, торопливо идет черев сцену, за ней семенит мадам Обломок. Навстречу Наташе из-за кулис выходит Николай Сергеевич Логинов.


Наташа (остановилась). Папа!

Логинов. Наташа. Я запрещаю тебе ехать... с ними. Ты дочь моя, а не авантюристка.

Наташа (твердо). Я не могу не ехать... Пойми!

Логинов (категорически). Я запрещаю! В последний раз я говорю с тобой. Остановись, Наташа! Опомнись!


Гудок.


Наташа. Прощай, отец! (Смотрит на него, хочет броситься к нему проститься.)

Логинов. В последний раз — слышишь? Выбери! Подумай!


Гудок, шум паровоза. В теплушках запевают песню: «Эх, в Таганроге... д-эх. в Таганроге... в Таганроге случилась беда...»


Наташа. Я выбрала. (Бежит к эшелону.)

Логинов (кричит вслед). Никогда... Никогда... Никогда не возвращайся ко мне... Не приму, проклинаю!

Шорох (с перрона кричит Рябинину). В Морозках ждите меня!

Рябинин. Есть в Морозках!


Поезд уходит. Огни удаляются.


Шорох (скручивая цыгарку, подходит к решетке. Глядит на Николая Сергеевича). Сына провожали?..

Логинов (чуть слышно). Дочь...

Шорох. А я сына... (Усмехается.) Так всей фамилией и воюем. Курите. (Протягивает кисет.)

Мадам Обломок. Уехали мои комсомолисты...


Занавес


КАРТИНА ПЯТАЯ

Зима тысяча девятьсот девятнадцатого года. Вьюга. Здание железнодорожной школы. Это штаб группы Шороха. Класс. Парты грудой сложены у стены. На стенах — детские рисунки, карта России, доска с начерченными на ней задачами по геометрии и надпись мелом: «Коммуна номер раз!» Столик штаба. На нем телефон. Кое-где оружие. У печки Даша возятся над большим котлом. Наташа подходит к ней.

Наташа. Каша готова?

Даша. По-моему, соли маловато... Попробуй! Наташа (пробуя). Вкусно!

Даша (усмехнувшись). Это я умею. Вот война кончится, буду я... бабушкой. Внучки спросят: «Бабушка, бабушка, а что ты делала в революцию?» — «А я, деточки, кашу варила... больше ничего и не делала!»

Наташа. А я раны перевязывала — больше ничего. А Антон из винтовки стрелял — только всего и делал. И все мы небольшое дело делали, а получилось огромное. Вот так и скажут бабушки своим внукам. А, Дашок?


Быстро входят замерзший Шорох. Девушки встали невольно. Шорох молча подходит к печке, греет руки.


Замерзли, Иван Егорович?

Шорох. Есть немного... Дрезина-то открытая... Ветер... (Помолчал.) Из штаба не звонили?

Наташа. Нет... Связь, Иван Егорович...

Шорох (перебивая ее). Знаю. Но думал, восстановили... А разведка вернулась?

Наташа. Нет еще.

Шорох. Та-ак... (Хмурится.)

Даша (робко). Удалось вам... пробиться, Иван Егорыч... на дрезине-то?

Шорох (резко). Ты кашу вари, девушка. Разведчики придут — потребуется. (Быстро уходит).

Наташа. Нет разведки. Неужели что-нибудь случилось! В разведке Антон...

Даша. И Рябинин.. и Борис... Наташа, скажи мне... Только не обижайся. Ты очень любишь Антона?

Наташа (смеясь). Дурочка ты... (Обняла ее.) Очень!

Даша. А вот я не понимаю... Ну, как это бывает? Как это любит один человек другого? Вот я их всех люблю. Всех одинаково: и Рябинина, и Федю, и Ефимчика...

Наташа. Это не то...

Даша (огорченно). Я и сама знаю: не то. А иначе я любить не умею.

Наташа. Сумеешь, Даша, милая, сумеешь. (Прижимает ее к себе.)

Даша. Ой, как у тебя сердце стучит!

Наташа (просто и гордо). Даша, я скоро буду матерью.

Даша. Ой, Наташа!


Входит злой и замерзший Ефимчик с винтовкой.


Ефимчик. Фу, черт! Белогвардейский мороз, честное слово! Безумству храбрых поем мы песню!.. Совсем замерз. (Басом.) Повар первого класса, обед готов?


Наташа и Даша шепчутся между собой и не отвечают ему.


(Обиженно.) Ну и пожалуйста! Ломаки! (Берет миску, накладывает себе каши.) Я не понимаю: и на кой черт берут девчонок на войну?.. От них одно всеобщее неудобство. Что касается меня, то я на женский пол обычно плюю. (Ест, искоса поглядывая на девчат. Небрежно.) Между прочим... Я сейчас важный сон видел. Хотите, расскажу.

Даша. Хорош. На посту стоял и сон видел.

Ефимчик (смутившись). А может, то не сон был, а видение. (Ему не терпится рассказать, и он, отбросив амбицию, начинает.) Вот стою я на посту. Мороз... Устал я... И вдруг... будто кто-то трясет меня за плечо. Я открываю глаза и вижу — Ленин. (Сияя.) Владимир Ильич.

Наташа. Ну и какой же он?

Ефимчик (не замечая иронии). Вот такой же, как на портрете. Только в военном. Вот он смотрит на меня строго-строго и головой качает! «Нельзя, говорит, нельзя на посту спать, товарищ Ефимчик». А я говорю: «Я ж не сплю, Владимир Ильич... Я только так... Немножко». — «Устали вы, товарищ Ефимчик?» — «Нет, говорю, Владимир Ильич, ничего... Но немножко устал... И замерз». — «А что, спрашивает, что вы сегодня ели, товарищ Ефимчик?» — «Каша, говорю, была, Владимир Ильич». — «А что каша с маслом, товарищ Ефимчик?» — «Нет, говорю, Владимир Ильич, масла не было». — «Ну, ничего, товарищ Ефимчик, врагов разобьем — будет и каша с маслом. И отдохнете тогда. И все мы отдохнем. А сейчас нельзя спать. Нельзя... Нельзя...» И исчез. А я под дубом стою... (После паузы.) Вот какой политический сон! (Небрежно.) Конечно, его не вам, бабам, рассказывать, а товарищу Антону.

Даша. Ты отцу расскажи. Он тебе закатит три наряда, чтобы не спал на посту.

Ефимчик. Дура!

Даша (заметив, что Наташа рассматривает что-то на стене). Что там, Наташа? (Подходит к ней.)

Наташа (тепло). Рисунки... Детские рисунки...


Обе рассматривают рисунки.


Боже, как странно... Неужели и моя в школу пойдет?

Даша (вздохнув). Счастливая ты...

Ефимчик (кончил есть). Да... (Потягивается.) Что вы там все шепчетесь, секретничаете? (Не получив ответа, задет.) Ну и не надо, пожалуйста. Я скоро опять на пост пойду.


Наташа, накинув тулупчик, уходит. Ефимчик, скучая, оглядывается, замечает карту.


Карта. (Подходит к карте. Важно.) Давно я что-то в карты не глядел. Ну, ну! (Водит пальцем.) Значит, так... Вот тут, значит, мы сейчас… А вот тут враги... И тут враги тоже... А тут Москва... Ой!


Входит Шорох.


Шорох. Разведка не возвращалась?

Ефимчик (у карты). Нет. (Испуганно.) Батя!


Шорох. Чего тебе?..

Ефимчик. Иди сюда, батя! Скорей!

Шорох (подойдя). Ну!

Ефимчик (сквозь слезы). Что же это получается, батя? Тут — Юденич. Так. Тут — Колчак... Тут — Деникин... Тут... И выходит — от всей нашей Красной республики вот что осталось... Маленький кружок... Я рукой закрыть могу!.. (Закрывает.) Вот и вся республика, батя. А?


Даша подошла к карте, смотрит.


Шорох. Да, сынок, трудно...

Ефимчик (шепотом). Что же... не устоит Советская власть?

Шорох. Советская власть, сынок, теперь умереть не может: она — народная власть. Она — правда. А разве правда может умереть? (Ласково обнял сына.) Нет. Теперь нам назад не идти. Теперь только вперед. К коммунизму. Я умереть могу, смертен. А дело наше — никогда. Оно бессмертное. Мы умрем, вы нас смените. (Тепло, ласково ко всем.) Вот смотрю я на вас, ребята. Придирчиво смотрю. Может, иной раз и ругаю зря. Не безразлично мне, какая смена наше место заступит, наше знамя дальше понесет... (Шум за сценой.) Что там такое?

Даша (радостно). Вернулись, Наташа!

Наташа (из-за сцены). Иду!


Вбегает весь окровавленный Рябинин.


Рябинин. Товарищ Шорох!


Федя и Борис вносят мертвого Антона. Все снимают шапки.


Даша. Антон!

Шорох (тихо). Как это вышло?

Рябинин (так же тихо). Напоролись на белых... Отходить было поздно... Приняли бой... Ну и... (Указывает на Антона.) Он как герой дрался...

Наташа (входит с вязанкой дров, замечает на полу Антона. Наклоняется над ним). Что ж ты молчишь?.. Не дышишь, Антон? Антон! Антон!

Шорох (сняв шапку). Прощай, сынок!.. (Наклоняется над трупом, покрывает ею красным флагом.)


Вокруг собрались все комсомольцы. Шорох говорит тихо, проникновенно.


Пусть же вечно живет в народе память о светлом юноше из Донбасса... о товарище Антоне... (Смотрит на него.) Горячее было сердце!..

Ефимчик. Безумству храбрых поем мы песню!..


Занавес


АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА ШЕСТАЯ


Лето тысяча девятьсот двадцатого года. Город под властью врангелевцев. Бывшая дворницкая в доме Логиновых. Ныне здесь живет мадам Обломок. Распростершись перед киотом, она молится.


Мадам Обломок. Господи милостивый, матушка богородица, святые угодники! Пошлите здоровья и многие лета святейшей княгине Анастасии Кирилловне и ее степенству Олимпиаде Титовне, и комсомолистке Наташе. А также не забудь, господи, в своей милости комсомолистов Степана, Антона, Ефима, раба божия... И пошли, господи, мир на земле, и изгони чужие языки, и верни домой воинов, а убиенным дай, господи, царствие небесное и вечный покой... А мне пошли, господи, смерть скорую и легкую. Святой угодник Николай Мирликийский, похлопочи хоть ты за меня.


Стук в окно.


Кто? Кто? (Выбегает в сени.)


Слышен стук отпираемой двери. Потом возвращается мадам Обломок с Наташей.


Барышня Наташенька! Как же это? Да что же это? (Всматривается в нее. качает головой.) Похудела ты... Постарела ты...

Наташа (озирается). Вот и дома... (Бродит взором по стенам.) Здесь у нас дворницкая была... Что дворник?

Мадам Обломок. Умер...

Наташа. И вы давно у нас?

Мадам Обломок. Как уехали вы... Тогда еще на станции папаше вашему плохо сделалось... Довела я его до дому да так и осталась...

Наташа (глядя в пол). Как папа? Что он...

Мадам Обломок. Плох...

Наташа (тихо). Меня вспоминает?


Мадам Обломок молчит.


(Грустно улыбнувшись.) Проклял. Ну-ну!


Долгая пауза.


Вот и вернулась я...

Мадам Обломок. Надолго ли?

Наташа. На одну ночь...


Пауза.


Мадам Обломок. Понимаю, матушка, я все понимаю.


Пауза.


А когда же совсем?

Наташа. Скоро и совсем!


Пауза.


Мадам Обломок (шепотом). Ну, а наши-то... наши все живы ли?

Наташа. Все. Только... (Сдавленным голосом.) Антона нет.

Мадам Обломок (испуганно). Ах! Помяни, господи, воина Антона и учини душу его в рай, и деже праведные упокоются... (Плачет.) Как же свадьба-то, свадьба?..

Наташа (грустно усмехнувшись). Свадьба была. Его повенчали пулей, меня — вечной тоской. (После паузы.) Дочь у меня... Аленушка...

Мадам Обломок (радостно). Ах! Ах! А я все тебя, дура, барышней зову.

Наташа. Степан часто бывает здесь?

Мадам Обломок. Ходит... Сегодня был...

Наташа. Папа заходит сюда?

Мадам Обломок. Да.

Наташа. Ах, как это нехорошо!

Мадам Обломок. Господи! Что это за время такое. Прятаться надо! И от отца и от людей...

Наташа. В городе что?

Мадам Обломок. По всем улицам на фонарях удавленники. (Вдруг сообразив, испуганно заметалась.) Ты-то зачем сюда пришла? Нельзя тебе в этом городе, девушка, нельзя. Ах, ax! Что же ты делаешь с собой?


Наташа молчит.


(Опускаясь на стул.) Понимаю... Ах, все понимаю...


Долгая пауза.


Ну, а дочка твоя? С кем же дочка?

Наташа. С Дашей в деревне.

Мадам Обломок. Значит, жива Дашенька, помощница моя?

Наташа. Жива. Работает. И я с ней жила. Да не могу я теперь в тиши...

Мадам Обломок (сурово качая головой). Смятенная твоя душа... Мятежница ты... Все гореть тебе!

Наташа. Да, гореть, гореть на высоком костре. (После паузы. тихо.) Аленушка держит. Ручонки крохотные, а цепкие — держит... И так отрываться трудно... от ее пахучего тельца... Так трудно! (Помолчав.) А иногда кажется, толкает меня Аленушка. Сама толкает. Иди!.. Иди!..


За сценой слышен голос Николая Сергеевича Логинова: «Это что за безобразие...» Сердитый звон запора. «Евдокия Петровна!» — и шаги.


(Побледнев.) Папа!

Мадам Обломок (испуганно.) Он! Он! Ах, ах!.. (Заметалась.)

Наташа. Я не могу с ним встретиться... (Выбегая в боковую дверь.) Я в чуланчик...


Входит Николай Сергеевич Логинов, очень рассерженный, в халате, в туфлях на босу ногу. Он заметно постарел и опустился.


Логинов (сердито). Входная дверь настежь... Все распахнуто. Черт знает что... Что вы, гостей ждете? Бал? Я приказал затирать все... Черт знает что такое!

Мадам Обломок. Простите, Николай Сергеевич, простите! Совсем потерялась я... И умом и памятью обветшала... окаянная...

Логинов (ворча, но уже спокойно). То-то, обветшала... все обветшало... Все прахом пошло. (Усаживаясь у стола.) Черт знает что... Хаос. (Словно невзначай, глядит на разложенные на столе для гаданья карты. Небрежно.) Все в карты глядишь?.. Чепуха какая...

Мадам Обломок (вкрадчиво). А не чепуха, не чепуха... Не врут карты. Не человечьего ума дело, а не врут... Опять сходится, как в те разы, что гадала вам: жива ваша Наташенька...

Логинов (небрежно, но вглядываясь). Ерунда... Не верю картам... Не интересуюсь...

Мадам Обломок (торжественно). Жива твоя дочь, неверующий. И, может, близко она... Ни горы, ни версты, ни реки, ни окияны... (Ощупывает руками карты.) Все дороги ведут к встрече...

Логинов (насмешливо, но заинтересованно). Нет у меня дочери... Ничего нет... Ничего нет на земле... Только мы остались... обломки... Обломки...

Мадам Обломок (прежним тоном). Есть дочь. И, может, еще кое-кто есть. Во тьме не видно...

Логинов (все более распаляясь). Нет! Ничего нет! Отрубил! Проклял!

Мадам Обломок (отшатываясь, в ужасе). Какое ты слово... сказал... Православный ты человек! (Наступая.) И не грех тебе? И не стыд? Хоть ты и ученый, хоть ты и доктор, а я баба темная, но я все тебе скажу...


Тихий стук в окно.


Логинов (вздрагивая). Стучат. Кто? Кто? (Очень возбужденный, выбегает.)

Мадам Обломок (испуганно крестится и мечется). Что же это будет, Наташенька?..


Из-за сцены слышен злой, рассерженный голос Николая Сергеевича: «Нет, нет. Пожалуйста. Отчего же. Раз пришли — пожалуйста сюда! К свету!» Затем распахивается дверь, и Логинов почти насильно втаскивает Рябинина, глядит на него и страшно бледнеет.


Логинов. A-а! Так вот кто это!


Рябинин опускает голову, молчит.


Простите... Вы зачем же здесь?..

Рябинин. Хотел узнать... нет ли вестей... о Наташе…

Логинов. У нас? У нас узнать! (Язвительно хохочет). Нет, это я у вас спрошу: где моя дочь? Куда вы мою дочь дели?


Рябинин молчит.


Молчишь. Это ты… ты... скуластый... пришел тогда тайком в мой дом... и увел... ее... На погибель увел. Что ж ты кружишь здесь, как ястреб? У меня нет дочери. Одна была...


Рябинин молчит


Молчишь. А вот я сейчас полицию позову. A! Пусть выяснит, зачем ты здесь. Почему ты всегда в этом городе в такие дни? А?

Рябинин (тихо). Ведите. Я смерти не боюсь.

Логинов взглянул на него и вдруг опустился на стул. Долгая пауза.

Логинов (устало). Я не то говорю... Не то... Вы не люди. В вас ни страха, ни жалости, ни любви...

Рябинин (улыбаясь). Страха нет. Верно.

Логинов. А любви? (После паузы тихо.) Что ж вы... по-прежнему любите?

Рябинин (просто, тихо). Люблю.

Логинов. И она... что же... жива?

Рябинин. Да... жива...

Логинов. Вот как! (Со скрытой радостью.) Ну что же... Я ей не враг. Но между нами пропасть. Пропасть. Пропасть... (Задумчиво барабанит пальцами по столу. Неожиданно.) А может, нет ее, пропасти, а?

Рябинин (радостно). Нет. Нету ее, Николай Сергеевич...

Логинов. Н-не... знаю... Между отцами и детьми всегда была пропасть. И вы будете отцом, и у вас... Впрочем, не знаю. Может быть, у вас все будет иначе. (После паузы, не глядя на Рябинина.) Если вы встретите Наташу... Сегодня, через месяц... Пусть приходит. Да. Мы поспорим с ней. Хорошо, я готов поспорить. (Идет к двери.)


Рябинин за ним.


Нет, вы оставайтесь. Вы ведь не ко мне шли... Оставайтесь. Не знаю... Не знаю... Вероятно, к Евдокии Петровне. У вас свои дела... Не любопытен!.. (С порога. Значительно.) Пусть приходит! (Уходит.)


Рябинин и мадам Обломок смотрят вслед ушедшему Логинову, напряженно прислушиваются: отчетливо слышны удаляющиеся шаги Николая Сергеевича по скрипучей лестнице. Когда шаги совсем затихают, из чуланчика выбегает Наташа.


Наташа. Степан!

Рябинин (обернувшись). Наташа! (Бросается к ней.)


Наташа и Рябинин берут друг друга за руки. Оба взволнованы. (Тихо.) Я рад, что снова вижу тебя. Наташа.


Наташа. И я тебе рада, Степан.

Мадам Обломок (очень возбужденная). Он сказал: пусть приходит! Наташенька! Идем. Упадем в ноги... Красота небесная... Примирение!..

Наташа (испуганно). Нет, нет, не теперь...


Рябинин недоуменно глядит на Наташу.


После, потом... Я сама приду... Сейчас нельзя!

Мадам Обломок, огорченная, ухолит, взяв самовар


Пауза.


(Тихо.) Я принесла приказ.

Рябинин (радостно). Да?


Наташа раскрывает книгу и вырывает вклеенную туда страницу.


Конспирация: Лев Толстой — «Война и мир». Хорошо.

Наташа. Войска готовы к удару по городу. Штурм — дело ближайших дней. А вы?

Рябинин. У нас все готово к восстанию!

Наташа. Я так могу передать?

Рябинин. Да. я только что иду от Мокроусова.

Наташа. О нем легенды рассказывают.

Рябинин (восхищенно). И стоит. Это замечательный большевик. Я, знаешь, я учусь у него. Смелости. Нет. Ее и у наших много. Мудрости я у него учусь. Он всегда знает, что, когда и как надо делать. Это само собой не дается, я понимаю... Это опыт партии, опыт борьбы... (Усмехнулся.) Когда-нибудь и мы с тобой, Наташа, будем многоопытными большевиками...

Наташа. Степан, как все-таки интересно жить!

Рябинин. Все-таки.

Наташа. Трудно. Иногда так трудно... Это я только тебе говорю... (Задумчиво.) По-моему, еще ни одному поколению не доставалась такая трудная юность.


Пауза.


Потом будем вспоминать... когда-нибудь...


Оба задумчиво смотрят перед собой.


Рябинин. Я чертовски рад, что снова тебя вижу... (Смотрит на нее нежным, внимательным взглядом.) Ты очень изменилась, Наташа.

Наташа. Постарела.

Рябинин (шутливо). Да. Старая-старая... И уже не девочка. Женщина.

Наташа. И даже мать.

Рябинин (смущенно). Кто же у тебя? Сын?

Наташа. Дочь... Аленушка...

Рябинин. Дочь... Это хорошо… И даже завидно.


Пауза.


Ну и что ж она... разговаривает уже?

Наташа. Глупый. Ей и года нет...

Рябинин (совсем смущенно). Ну, я не специалист... ты извини... (Неестественно весело.) А я хотел бы вас увидеть обеих... Потом, когда-нибудь... После войны... Мать и дочь... (Увлекаясь.) Мать — в губкоме, дочь — в школе... Потом женихи пойдут, наряды... дочку замуж...


Наташа тихо, радостно смеется.


И вот однажды заявляется к вам... старый, одинокий, небритый бродяга, Степан Рябинин. (Дрогнувшим голосом, стараясь за шуткой скрыть волнение.) Что, Наташа, найдется одинокому местечко в вашем доме?

Наташа (кладя ему руки на плечи). Не надо о будущем... Так трудно сейчас мечтать о счастье.

Рябинин (взяв ее руки в свои). Послушай, Наташа! (Он бледен, взволнован, но, видно, решился на что-то.) Я хочу тебе сказать... Может быть, не время сейчас... Да у нас всегда будет не время...


Тихий стук в окошко.


Наташа (вздрогнула). Кто это?

Рябинин (тоже вздрогнув). Я думаю, это мои... комсомольцы. (Выбегает в сени и тотчас же появляется вновь.)


Вслед за Рябининым входят комсомолец Антип и молоденькая, хорошенькая Маруся; у обоих тяпки.


Антип (застенчиво, но вместе с тем восхищенно, восторженно смотря на Наташу). Вот вы какая! Смелая! Оттуда... От наших... (Продолжая смотреть тем же восхищенным взглядом.) Ну, что же наши? Скоро? Да? Скоро?

Наташа. Теперь уже скоро. (Протягивает ему руку)


Антип неловко хватает руку Наташи, простецки трясет и крепко пожимает.


Антип. Здравствуйте.

Наташа (приветливо). Как вас зовут?

Антип. Антипом. Некрасивое имя, правда? (Оглядываясь на Марусю.) Только подпольная кличка у меня другая... Я по-подпольному товарищ Антон...

Наташа (вздрогнув). Как?

Антип (несколько смущенно). Товарищ Антон. У нас тут, видите ли, был раньше товарищ... Комсомол он создал... Его товарищем Антоном звали. (Воодушевляясь.) Ведь это какой человек был! Он при немцах налет совершил на нашу типографию. Среди бела дня. На хозяина — маузер. А на подъезде объявление наклеил: «По случаю смерти хозяина типография закрыта». (Заметив что Наташа побледнела.) Что с вами? Вы тоже знали его?

Наташа (тихо). Знала.

Антип (запальчиво). Что, скажете, плохой парень был?

Рябинин (громко). Он был замечательный большевик.

Антип (смущенно). Мне, конечно, до него не дойти. Я это сам сознаю... а имя я взял... на себя...

Маруся (влюбленно глядя на Антипа). Он всегда у нас такой... Выдумщик!

Рябинин (спохватившись). Да! Вас надо с Марусей познакомить.


Наташа и Маруся здороваются.


Тебе, Наташа, утром рискованно идти одной. Могут узнать... А ты с Марусей пойдешь... Будто на огороды, к реке... Туда девчата часто ходят.

Маруся. Вот и тяпки.

Наташа. Хорошо. Отлично придумано.

Рябинин. А еще лучше — пусть и Евдокия Петровна с вами пойдет... Для маскировки. Только до реки... А там уж...

Наташа. Ну, а там... Я сама...

Рябинин. Ну. вот Маруся и заночует тут. Пошли. Я сейчас прямо к Мокроусову... Обрадуется старик твоей весточке. Он ведь все время к этому готовился. А на зорьке я еще забегу…

Антип (подходит к Наташе). Прощайте, товарищ!

Наташа. До свидания, товарищ... Антон.


Антип и Рябинин ухолят


(Приветливо смотрит на Марусю. Та краснеет). Вас Марусей зовут?

Маруся. Да.

Наташа. Сколько вам лет?

Маруся. Семнадцать.

Наташа. Вы его любите?

Маруся (вздрогнув). Что вы? (Крайне смущается, густо краснеет, опускает голову — совсем тихо.) Да. (После паузы.) Только он говорит... нельзя сейчас... не время... Нельзя...

Наташа. Можно.


Слышны тяжелые шаги на лестнице, за сценой.


(Беспокойно.) Отец! Сюда, сюда... (Хватает Марусю за руку и уходит в чуланчик.)


Входит Николай Сергеевич Логинов.


Логинов (осматривается, идет по комнате, подходит к столу, берет карту). Бубновая дама... (Смотрит на нее и швыряет на стол.) Чепуха!


Занавес


КАРТИНА СЕДЬМАЯ


Тюрьма. Камера. На койке сидит Маруся. Она вся избитая, в крови. Около нее суетится страшно возбужденная мадам Обломок.


Мадам Обломок. Кровь... В крови вся... Марусенька... За что они?.. За что?

Маруся. Я не могу-у... когда бьют.

Мадам Обломок (гневно). Не имеют права! Не воровки мы.

Маруся. А Наташа! Что они делают с нею?! (Плачет.) А она молчит... Страшно как!..

Мадам Обломок (мечется). Наташенька! Барышня-красавица. Дочь благородных родителей. Не смеют!


Со звоном падает запор. Маруся вздрагивает и забивается в угол. Распахивается дверь, в камеру бросают и вбитую и окровавленную Наташу.


Наташа (слабым голосом). Воды...

Мадам Обломок (подавая воду). Мучители!.. Чего же они хотят от тебя?

Маруся. Они хотят, чтобы мы сказали... Наташа! Скажи им хоть слово... хоть что-нибудь. Они замучат тебя.

Наташа. Душу не растопчут... (Жестко.) И ты им ничего не скажешь... Ни слова не скажешь, ты слышишь?


Маруся плачет.


(Так же.) Бить тебя будут, а ты молчи. Слышишь, Маруся?

Маруся. Я не могу, когда бьют...

Наташа. Одно слово... и они повесят твоего Антона... и повесят Степана... И в город не войдут наши. И люди навеки останутся рабами... из-за одного твоего слова, Маруся, слышишь? Они проклянут тебя!

Маруся (в ужасе). Наташа!

Мадам Обломок в это время стоят неподвижно, как бы прислушиваясь к чему-то, стремительно подходит к Наташе.

Мадам Обломок (исступленно). Наташа! Спасай! Душу спасай. Душу... Вот... Вот оно... Свершается. За грехи твои... Бога забыла... Отца отвергла... На закон руку подняла... На власть, мятежница... Кайся! Последний час настал!

Наташа (устало). Мне не в чем каяться...

Мадам Обломок. Священника зови... Все грехи свои, все, что они требуют... все... все... со смирением.


Наташа молчит.


A-а! Не хочешь! Жестокосердуешь! Зачерствела в окаянстве своем! Не покоряешься! Так я сама... позову! (Бросается к двери.) Эй! Господа! Люди!

Наташа (стала во весь рост. Ее глаза горят). Зови!

Маруся (в ужасе). Наташа!

Наташа (мадам Обломок). Зови! Священников, судей, палачей — всех зови... Пусть на твоих главах бьют...

Мадам Обломок (испуганно). Наташенька!

Наташа. Пусть при тебе пытают... жгут... Зови!

Мадам Обломок. Наташенька! (Падает на колени перед ней.)

Наташа. Я знаю, что грех, что долг. Умереть молча — долг... Слово обронить — подлость!

Маруся (тихо подходит к ней, шепчет). Я буду молчать... Наташа!

Мадам Обломок. Господи, спаси сирот твоих...


Измученная Наташа медленно опускается не койку. Долгое молчание.


Маруся. Еще и жизни не было, как же умирать? Мы с Антоном так ни разу и не поцеловались. (Печально улыбается.) Он у меня строгий... (Вздыхает.) Так теперь и... (После паузы.) Я позавчера его в саду ждала. Там есть аллея каштанов...

Наташа (ласково). И беседка в конце.

Маруся. А ты и беседку знаешь?

Наташа. Знаю. Я все знаю.

Маруся (вздыхая). А с акаций уже все осыпалось... Позавчера я еще была вольной... Каштаны цвели... (Тихо.) Нас расстреляют?

Наташа. Нет. Повесят.

Маруся. Ой! (Закрывает лицо руками.)

Наташа. Маруся! Маруся! Маруся! (Обнимает ее.)

Маруся. Я за тебя буду держаться, Наташа!.. Когда поведут нас... Ты сильная.

Наташа. Маруся, мы будем идти и думать... ты о своем Антоне, я о своем. И голову, голову высоко... как Софья Перовская. Чтобы все видели... как надо умирать...

Маруся. И Антон увидит.

Наташа. Да. А потом в город придут наши... И флаги на улицах...

Маруся. Антон речь скажет на площади... И все девушки будут слушать его. А нас не будет. И он потом забудет меня...

Наташа. Кто умирает так, как мы, того не забывают.


Долгая пауза.


Мадам Обломок (бормочет). Господи... Да как же вы перед смертью... Перед смертью такие...

Наташа. Евдокия Петровна. Вас выпустят. Зачем вы им? Вы выйдете на волю и отнесете мое письмо Степану... Пусть отошлет Даше...

Мадам Обломок. Сделаю. Все сделаю.

Наташа. А если отберут... или потеряете... вы расскажете, что в письме было...


Пауза.


Это письмо Аленушке. (Достает письмо из-под ножки койки.) Слушайте внимательно. (Читает.) «Дочь моя. моя Аленушка! Когда тебе исполнится семнадцать лет, ты прочтешь это письмо... И ты узнаешь, что твой отец пал в бою, а мать — казнена. Но ты не заплачешь, как не плачу и я, которой осталось жить только до рассвета. Я ухожу из жизни с сознанием исполненного долга. Я сделала мало, но я мало и жила на земле. Я не успела больше. И если б у меня была не одна жизнь, а десять, я все б отдала так, как отдаю эту, единственную: не жалея. Я завещаю тебе, моя Аленушка, сделать все, чего я не успела сделать. Я завещаю тебе мою неистраченную любовь и неизрасходованную ненависть. Я завещаю тебе будущее. Идя на смерть, я благословляю тебя на большую и гордую жизнь... А ты будешь замечательно жить, моя девочка! Будь же достойна этой жизни, она оплачена кровью твоего отца... и твоей матери...»


Пауза.


Маруся вдруг подбегает к окну и плачет. В окно ударил первый утренний луч.


(С досадой.) Что ж ты плачешь, Маруся? Разве так встречают последнее утро?

Маруся (сквозь слезы). Я уже не плачу!

Наташа (взволнованно). Смотри... заря!

Маруся. Как флаги...

Наташа. Да... Через несколько дней будут красные флаги над городом... И все преобразится. Война кончится.

Маруся. Какой она будет... жизнь... без нас.

Наташа. Необыкновенно красивой! Люди будут красивые, благородные... И моя Аленушка... среди них... Они будут вспоминать нас и петь наши песни... старые песни... (Поет очень тихо. задумчиво.)


Маруся плачет. Наташа крепко обнимает ее. Потом обе поют полным голосом. Песик несется в узкое решетчатое окно, и скоро ее подхватывает вся тюрьма. Все явственнее и громче доносится хор: «Вихри враждебные...»


Маруся, ты слышишь? Тюрьма поет, нас провожает.


Внезапно звякнул вапор, с грохотом отворилась дверь. Сноп света от фонаря упал в камеру. Голос офицера с порога: «Логинова! Бровко! Выходи!»


Маруся (прижимаясь к Наташе). Уже!

Мадам Обломок (бросается к дверям). Не имеете права! Не пущу!

Офицер (строго). Ну!

Наташа (Марусе). Идем (Медленно идет с Марусей к выходу.)


Маруся испуганно прижалась к Наташе; та. почувствовав ее детское тело, выпрямляется, обнимает подругу и, высоко подняв голову, идет. Мадам Обломок ползет за ними на коленях и на лету ловит руку Наташи. Мощно гремит песня, которую поет вся тюрьма.


Занавес


КАРТИНА ВОСЬМАЯ


Второе октября тысяча девятьсот двадцатого года. Москва. Фойе Свердловского коммунистического университета на Малой Дмитровке. где ныне помещается театр имени Ленинского комсомола. III съезд РКСМ.


В фойе шумно, оживленно. Поэт-комсомолец читает стихи. Мраморная лестница, на ней группа делегатов.


Делегат. Товарищи! Имею внеочередное заявление. Туркестанская делегация привезла с собой в изобильном количестве урюк и проявляет частнособственнический гнусный индивидуализм...


Шум, смех.


Делегат из Туркестана. Это неправда, товарищи! Наш урюк — ваш урюк. Милости просим. Но пусть и питерцы…

Голоса. Что, что питерцы?

Делегат из Питера. Питер имеет масло и селедки... утаивать это мы не собираемся...


Хохот, шум.


Делегат. Итак, после заседания съезда пир на коммунистических началах, так?


Все бегут вверх по лестнице в фойе. На лестнице появляется взъерошенный и потный Очкарь. Схватив какого-то паренька за верхнюю пуговицу тужурки, он яростно доказывает ему что-то.


Очкарь. И ты должен понять и признать, товарищ, что это не метафизика, что эти разногласия выдвинуты самой жизнью, и вы должны признать, товарищ, что здесь, в Москве, вы все напутали, и наша харьковская платформа...

Парень (с отчаянием). Так ты ведь... Так ты ведь слова не даешь мне сказать.

Очкарь (напирая). Не дам! Не дам, пока ты не поймешь своих заблуждений...


На лестнице появился Рябинин в военной форме. Он остановился. прислушивается к разговору Очкаря и парня.


Рябинин (кладет руку на плечо Очкаря). Ну, ладно, слова ему не давай. Дай хоть вздохнуть ему. Дай человеку умереть спокойно.

Очкарь (оторопело смотрит на него). Рябинин! Ты? Откуда?

Рябинин. И не угадаешь. Из Крыма.

Очкарь (радостно трясет ею за плечи). Ну, рад! Ну, душевно рад тебя видеть! (Вдруг впивается рукой в его плечо.) Постой! Нет, постой. Ты мне прежде скажи; ты с чем на съезд приехал? Ты какой линии? Предупреждаю, если ты против классовости, так я тебя и знать не знаю. И лучше б тебе на съезд не приезжать.

Рябинин (смеясь). Постой, постой... Какая классовость? Ничего я не знаю. Я с окраины.

Очкарь (охваченный фракционным пылом). А! Хорошо! Отлично. Я тебе все объясню. (Потирая руки.) Понимаешь, мы, харьковчане, с боевым духом на съезд приехали. Мы им тут головки отвинтим!

Рябинин. Кому «им»?

Очкарь. Им. Всем. Бюрократам. Мы исходим из того, что наш союз должен быть не массовым, а классовым союзом рабочей молодежи. Интеллигенция поналезла... мещанство...

Рябинин. Постой, постой. Да ты ведь сам из интеллигенции.

Очкарь (смущенно). Ну и что ж! Но я... Но у меня дух рабочий. Я, брат, в комсомольском котле уже два года варюсь.

Рябинин. Ну и они... интеллигенты... и они пускай поварятся.

Очкарь (яростно). Ты меня не собьешь! Не собьешь! Мне странно только, что ты, рабочий парень, шахтер, изменяешь своему классу.

Рябинин. Постой, я никому не изменяю. И не кричи ты на меня! Ты ведь знаешь, на меня кричать... немыслимо.

Очкарь (визгливо). Ну и ладно. Вот приедет Владимир Ильич, он разберет наши разногласия, и ты увидишь...

Рябинин (взволнованно). Ильич будет на съезде?

Очкарь. Будет. Все говорят — будет. Вот он вам покажет!

Рябинин (сияя). Только б увидеть его... Только б посмотреть! (Стоит задумавшись. Потом тряхнул лохматой головой.) Ну, а еще кто из наших на съезде? Кого встречал?

Очкарь. Нет... Никого не встречал... Будто чье-то знакомое лицо мелькнуло... да, я был занят. Такая, понимаешь, вредная сволочь мне попалась, мы дискутировали.

Рябинин (всматриваясь). Смотри — Федька! С кем это он?

Очкарь (тоже смотрит). А это его Казань «обрабатывает». (Петушась.) Ну, я сейчас...

Рябинин. Постой, подойдем тихо.


Очкарь и Рябинин подходят к группе, в которой потного, сбитого с толку Федьку «обрабатывают» товарищ из Казани и «теоретик» из Казани.


Товарищ из Казани. Мы в Казани этот вопрос уже продискутировали вдоль и поперек. У нас в Казани по этому вопросу есть своя платформа. (Вытирает пот со лба. Теоретику.) Саша, ты сам объясни ему... Ты лучше скажешь.

«Теоретик» из Казани (небрежно, пренебрежительно). Что ж говорить здесь! Я на съезде выступаю... по программному вопросу... Товарищ, пожалуй, и не поймет.

Федька. Не понимаю... Хоть убейте, не понимаю... Значит, вы толкуете — юношеская партия. А коммунистическая партия, то есть РКП...


Очкарь порывается ввязаться в спор, но Рябинин одергивает его.


«Теоретик» из Казани. Как же не понять! Мы в Казани этот вопрос считаем давно решенным. Мы в Казани исходим из чего... Саша... да объясни ты ему...

«Теоретик» из Казани (небрежно, но с апломбом). Я считаю, что мы переросли движение и движение переросло нас... Нам угрожает разбухание и растворение в широкой массе. Я считаю, что мы должны быть малыми, а большими — по делам и задачам. Союз должен превратиться в юношескую коммунистическую партию, объединяющую только авангард авангарда...

Федька. А остальных? А всю рабочую массу? Кто ее будет воспитывать?

«Теоретик» из Казани. Не понимает!

Товарищ из Казани. Мы в Казани считаем, что воспитывать должен Наркомпрос... Мы в Казани... Да объясни ты ему, Саша!

Федька (разводит руками). Послушайте... Значит, выходит так: одна партия для взрослых, другая партия для юношей. Потом детская партия... И, может, еще женская партия. Послушайте, а не много ли партий, когда есть одна очень хорошая, отличная РКП?

«Теоретик» из Казани. Не понимает! (Страдальчески пожимает плечами.)

Товарищ из Казани. Мы в Казани...

Очкарь (которою все время одергивает Рябинин). Вы, казанцы, увиливаете от главного вопроса: классовость или массовость? Нет, ты мне скажи! Да?

Федька. Рябинин! Где Рябинин?

Рябинин. Здесь я, Федя! Здесь, лохматый черт!

Федька. Степка, черт! А мы уже тебя похоронили. (Обнимает его.) Друг милый!..

Рябинин. Ну нет, друг, поживем еще... Мы огнеупорные.

Федька (вытирает рукавом пот со лба). Замучили, совсем замучили проклятые теоретики. «Мы из Казани!», «Мы из Казани!..» Прямо не Казань, а чистое наказанье!

Очкарь. Отчего же не понять? У них это рецидив юношеского синдикализма... Они ваяли нашу верную мысль и повернули ее в уклон...

Рябинин(Очкарю). Слушай, друг! Если ты сейчас же не прекратишь своих дискуссий, то я... я тебя убью! Ты меня знаешь... Я такой. И харьковская делегация лишится своего самого брызгающего агитатора. Дай друзьям поговорить.

Очкарь (сконфуженно). Я замолчу. Я подожду, что Ленин скажет. Вот вы тогда увидите.

Федька. А верно, что Ленин будет?

Рябинин. Все говорят.

Федька. Вот он им, «теоретикам» из Казани, задаст!

Рябинин. Черт их знает, всегда под ногами путаются эти болтуны... дискуссионеры... с платформами и разногласиями. А тут — фронт, война еще не кончилась... Эх, Федя! Как думаешь: о чем Ленин сегодня скажет нам? А? Я так думаю: скажет, как скорее войну кончить, как победить...

Федька. Он про все скажет!


Пауза.


Ты, Степан, сейчас откуда?

Рябинин. Из Крыма.

Федька. Как же добрался?

Рябинин. Ехало нас пять делегатов... Добралось трое.


Пауза.


Ну, а ты?

Федька. Что ж! Участвовал во взятии Ростова. Потом организовали комсомол... Я в Донбюро попал... Остался, работаю... Воюю за рабочую молодежь. (Восхищенно.) Великолепные там железнодорожные мастерские в Ростове. Я там днюю и ночую.

Рябинин (смеясь). Ну, а паровозы как? Изобретения?

Федька (убежденно). Будут и паровозы. (Шепотом.) Я тебе по секрету скажу. Думаю здесь на учебу отпроситься. Неужели не пустят?

Рябинин. Могут и не пустить. Война еще идет, Федя!

Федька. Да... война...


Расталкивая всех, к Рябинину бросается Ефимчик.


Ефимчик. Вот! Все свои: «Коммуна номер раз!» Привет! Безумству храбрых поем мы песню!

Рябинин (удивленно). Ефимчик!

Федька (сердито). Ты как сюда попал? Ну, Ефимчик, знаешь!..

Ефимчик. Все знаю. Плюю я на вас!

Рябинин. Постой, постой плеваться. Ты от кого, Ефимчик, делегат?

Ефимчик. Я сам от себя делегат. Взял и приехал. (Закладывает руки в карманы и ожесточенно смотрит на всех. Федьке.) Выгонишь, бюрократ, да? Выгонишь! А я на вас, бюрократов, плевал!

Федька (возмущенно). Ну вот, поди с ним потолкуй!

Рябинин (Ефимчику). Да откуда ты сейчас?

Ефимчик. Из Ростова.

Рябинин. A-а, значит, вы теперь земляки!

Федька. Черт ему земляк, неугомонному... Вот вернемся, я о тебе поставлю вопрос... и отцу твоему скажу…

Ефимчик. А я не вернусь. Я вас, бюрократов, не больно-то испугался. (Рябинину.) Обюрократились они с моим отцом... вместе. Я отцу говорю: «Батя, что ты в своем совнархозе сидишь? Пошел бы ты воевать, батя, довольно стыдно так... бюрократиться». А он сам воевать не идет и меня не пускает. (После паузы.) Возьми меня на фронт, Рябинин. Возьми хоть ординарцем.

Рябинин. А иностранные слова выучил? Мне ординарца надобно грамотного...

Федька. Вот с этим-то плоховато!


Все смеются.


Ефимчик (свирепо). Плюю я на вас, раз такое дело. Я к самому Ленину пойду.

Рябинин. Ленин сам сюда приедет. И ходить не надо.

Ефимчик. Ленин здесь будет? А? Ну, так я к нему пойду и спрошу: «Владимир Ильич, почему меня на фронт не пускают? Я старый фронтовик... и коммунист с семнадцатого года...»


Подходит Даша.


Даша. Голос Ефимчика узнаешь за сотни верст. Здравствуйте, ребята!


Общее воодушевление.


Рябинин. Даша!

Даша. Степан! А что, и Наташа здесь?

Рябинин (медленно, тяжело). Наташи здесь нет. Наташи и не будет. Наташи никогда не будет... (Запнулся.)


Все стихли.


Даша (шепотом). Нат-а-аша!

Федька. Ты видел ее?

Рябинин (негромко). Видел. Она висела на фонаре. И смотрела мне прямо в душу: «Запомни. Запомни. Запомни».


Пауза.


Я не забуду... Никогда...


Все смотрят, грустно опустив головы. Пауза. Вдруг откуда-то из-за стены раздается восторженное, все нарастающее: «Ура! Ура! Ура Ленину!» Все приходят в движение, устремляются в зал. Беседовавшие на лестнице комсомольцы обернулись. Ефимчик бросился к двери, но пробиться в зал он уже не может: вход запружен делегатами. Он беспомощно мечется. Федя и Очкарь также останавливаются у распахнутой настежь двери. Фойе опустело. В нем на прежних местах остались только Даша и Рябинин, застывший в напряженной позе, его глаза устремлены в зал. Овация и крики наконец утихают.


Даша (тихо, радостно). Пойдем, Степан. Пойдем слушать Ленина.


Они медленно идут в зал.


Затемнение.


То же фойе. У входа в зал комсомольцы и среди них Даша, Рябинин, Федя и Очкарь. Ефимчик, взобравшись на спину Феди и Очкаря, возвышается над остальными. Тишина. Все напряженно слушают речь Ленина на III съезде РКСМ. Ленин заканчивает доклад, его голос отчетливо слышен из вала. Даша застыла, сложив руки у горла.


Голос Ленина. ...Вы должны построить коммунистическое общество... Перед вами задача строительства, и вы ее можете решить, только овладев всем современным знанием... Вы должны быть первыми строителями коммунистического общества среди миллионов строителей...

Только смотря на каждый шаг свои с точки зрения успеха этого строительства, только спрашивая себя, все ли мы сделали, чтобы быть объединенными, сознательными трудящимися. Коммунистический союз молодежи сделает то, что он полмиллиона своих членов объединит в одну армию труда и возбудит общее уважение к себе.

Даша (тихо, шепотом про себя, как молитву). Вся задача жизни...

Федька. Молчи ты! Слушай.

Даша (тихо). В труде... да, в труде...

Федька (тихо). Ленин... Одно слово — Ленин...

Рябинин (задумчиво). У меня такое ощущение... будто что-то кончилось... в нашей жизни. И что-то начинается... новое... большое... (Усмехаясь.) Может, это наша юность кончилась, а?

Даша. Он сказал... И мне вдруг стало видно. Все, что там за войной... за разрухой...

Федька. Он как-то в завтрашний день говорит. А вот Очкарь недоволен. Не сказал о разногласиях...

Очкарь. Какие теперь разногласия!

Рябинин. Нет, правда, кончилась наша юность — начинается зрелость. (Неожиданно.) А хорошая у нас была юность, товарищи, а?

Все смеются.


Ефимчик (грустно). Безумству храбрых поем мы песню!


Долгая пауза.


Даша. Я, ребята, после съезда обратно к себе уеду. (После паузы.) Он ведь сказал — надо социализм строить. (Задумчиво.) Социализм! А я это слово и раньше слышала. Часто... А увидела только сейчас.

Федька (сияя). А я теперь вырву! Ну, просто из глотки вырву путевку на учебу! (Смеясь.) Эх, подождал бы ты немного, Степан, отвез бы я тебя на собственном паровозе.

Ефимчик. А учиться много надо?

Федька. Немного! Лет семь!

Ефимчик (вздохнув). Ох!

Федька (Ефимчику). Ну, а ты, герой, что с собой делать будешь?

Ефимчик (растерянно). Не знаю... Ильич говорит: учиться. А мне охота воевать.

Рябинин. Воевать тоже надо учиться.


Смех.


Ефимчик. Да чего вы ржете, чего ржете? Я, может, если захочу, сам профессором заделаюсь, а не то что...

Очкарь (протирая очки). Нет, Ефимчик. Нам с тобой, кажется, начинать с азов... я ведь тоже... (шевелит пальцами) чего-то недопонимаю.


Пауза.


Рябинин. А я опять на фронт. (Смотрит перед собой прямо в зрительный зал.) Москва... Хороша Москва... Хороша-а!

Даша (тихо, восхищенно). Столица...


Все смотрят в зал.


Рябинин. Может, еще встретимся, ребята... Вспомним былое... Споем... А если... не суждено... так вспоминайте!

Федька (первый начинает).

Вихри враждебные веют над нами...

Темные силы нас злобно гнетут...

В бой роковой мы вступили с врагами.

Нас еще судьбы безвестные ждут...


Занавес


ЭПИЛОГ


Та же землянка полковника Рябинина, что в прологе первого акта. Рябинин кончил свой рассказ. У дверей Вася. На лавках, на табуретках и на ступеньках лестнички сидят девушки.


Рябинин. Ну, вот... С этого съезда мы и пошли в большую жизнь... кто драться за социализм, кто его строить. И дрались, и строили, и жили в нем... И вот теперь снова за него деремся... (Шутливо.) Ну, вот вам и весь рассказ.

Елена (тихо). Спасибо...


Пауза.


Надя. Ну, а вы? Как же вы?.. Как ваша жизнь сложилась?

Рябинин. Да вот... как видите... по-солдатски...

Надя. Вы женились?

Рябинин. Я? Нет... На ком же?

Надя. А с ребятами вашими вы потом встречались?

Рябинин. Редко. Видел я как-то портрет Федьки в газете. Его орденом Ленина наградили...

Надя. За что? За паровоз?

Рябинин. Нет, кажется, за танки. Про Очкаря давно ничего не слышал. Про Ефимчика перед самой войной два раза в газете читал. Один раз его за бюрократизм ругали...

Все. Ефимчика?

Рябинин (улыбаясь). Да. А другой раз хвалили выше мер. Он ведь, знаете, кто сейчас? Не угадаете. Директор треста.

Все (весело). Ефимчик?

Рябинин. Да. И отчаянный, видать, директор. Хочу представить его в этой роли и не могу. Обмотки мешают. Очень он обмотки любил. (Помолчав.) Д-да... Мы и не заметили в суете да в работе, как молодость прошла... И стали мы солидные... и висок в серебре. Но, знаете, вот приходится мне часто встречаться с генералами, иногда и с наркомами. Все народ государственный, обремененный заботами. А поговоришь с ними по душам... и видишь, — наш, старый комсомолец. Комсомольское — не отмывается. (Помолчав.)

Как тебя мне не узнать!

На тебе стоит печать

Донецкого губкома,

Луганского горкома...

Это песенка у нас такая была... (С гордостью.) Да, мы были неплохим поколением, это я могу честно сказать.

Вася (вздохнув). Вы, Степан Андреевич, поколение историческое. Вы историю делали. И рассказать есть чего. А я вот на днях в партию вступил, биографию рассказывал. Тянул, тянул, а больше как на полторы минуты не вытянул. Ну, нечего рассказывать — хоть плачь. Никакой истории!

Елена (ее щеки пылают). А мы только начинаем свою историю. Мы будем, если хотите знать, поколением не хуже вашего.

Рябинин (мягко улыбаясь). Ну, ну! Мы не поссоримся... (Внимательно смотрит на всех.) Вы для меня племя и знакомое, и незнакомое, и похожее на нас, и уже непохожее. Но вам надо быть лучше нас. Вы знаете куда больше, чем мы в ваши годы знали. И потом — вы жили в социализме, а мы... мы только мечтали о нем.


Пауза.


Елена (тихо). Нам пора...

Рябинин (нежно смотрит на нее). Я бы тебя не пустил. Мне, не скрою, больно. Но вы хоть понимаете, на что идете?

Елена. Понимаем и готовы!

Рябинин. И все ли у вас есть?

Елена. Все, все есть.

Рябинин (ворчливо). Есть ли у вас, например, спички?

Елена (улыбаясь). Спички есть! Мы ведь не в первый раз идем.

Рябинин. Бывалые. Слыхал, слыхал о вас... У вас небось и свои герои есть.

Все. Есть.

Надя. И свои потери...

Рябинин. Вот что, Вася, ты их сам проводишь. Сам. До отметки 173,5. Понял?

Вася (четко). Есть проводить до отметки 173,5.

Рябинин (грозит ему пальцем). И смотри мне!

Вася. Есть смотреть!

Рябинин. Ну, что же мы с вами так прощаемся? Песню! Песню надо. И обязательно нашу... Старую комсомольскую. Впрочем, знаете ли вы... ее... «Молодую гвардию»?

Елена (улыбнувшись, начинает).

Вперед, заре навстречу,

Товарищи в борьбе.

Штыками и картечью

Проложим путь себе...


Рябинин слушает песню и, размахивая в такт трубкой, сам тихо начинает подпевать.


Занавес


НЕПОКОРЕННЫЕ

Оглавление

К карточке книги