ла головкой и, вероятно, заметила спящего на лаве хозяина, повернулася назад, еще раз осмотрелася и скрылася в норку.
На хуторе дни проходили без особых приключений. Марко вырастал не по дням, а по часам. У него прорезалися зубки без особых припадков, как это бывает с другими детьми. Он стал уже ходить по хате без помощи ослона или лавы, и, целые часы глядя на его походку, любуяся, старый Яким давал ему разные названия, как-то: гайдамака, чумак, запорожец, и однажды нечаянно назвал его уланом, отчего Лукия вздрогнула, побледнела и вышла из хаты. А Марта, не замечая смущения Лукии, вскрикнула на Якима:
— Перекрестися, божевильный! Какой он у тебя улан? — и, взявши Марка на руки, целовала его, крестя и приговаривая: — укрой и сохрани тебя матерь божия от всякой злой напасти! — и, лаская, укладывала его в люльку.
Лукия возвратилась в хату. Марко уснул, и тишина водворилася в хате.
Неделю спустя после описанной нами сцены, после обеда, Яким по обыкновению отдыхал, Марта тоже на печи дремала, а Марко, вооружась арапником, нарочно для него сплетенным Лукиею, бегал от стола до порога и от порога до стола, размахивая своим арапником. Лукия молча любовалася своим сыном. Она с чувством тихого восторга смотрела на него и не знала предела своему счастию.
Ей послышалось, что наружная дверь заскрипела. Она вздрогнула. Через минуту отворилася дверь в хату и вошел в охотничьем наряде корнет.
Лукия вскрикнула, схватила Марка и выбежала из хаты. Он выбежал за нею, но не мог ее догнать. Лукия спряталася в клуне, куда он побоялся войти, потому что там были молотники.
Походивши немного по двору, он вышел за ворота и, севши на коня, поскакал в поле.
Дремавшая Марта соскочила с печи и, не видя в хате ни Марка, ни Лукии, переполошилась. За нею проснулся и Яким, и оба, не понимая, что случилося, смотрели друг на друга.
— Где Марко? — спросила Марта.
— Не знаю! — отвечал Яким.
— Кто тут кричал в хате?
— Не знаю! — отвечал Яким.
— Ты никогда ничего не знаешь! — почти крикнула Марта и вышла из хаты.
— А ты так хорошо знаешь, когда едят, да тебе не дают, — сказал Яким, медленно подымаясь с постели.
Марта вошла в другую хату, и там нету ни Марка, ни Лукии; она вышла на двор и встретила из клуни идущую перепуганную Лукию. А Марко, бедняжка, посинел от холода и прегромко плакал.
— Ты бога не боишься, Лукие? — кричала Марта. — Ну как-таки можно бедное дитя выносить на такой холод? Видишь, как оно, сердечное, посинело. Дай его мне. И что это тебе в голову пришло, скажи, ради матери божьей?
— Я испугалася, — едва проговорила Лукия.
— Какого ты там рожна испугалася?
— У нас был в хате…
— Кто там у нас был в хате?
— Улан, кажется, — шепотом проговорила Лукия. Они вошли в хату.
— Что там такое случилося с вами? — спросил Яким.
— Лукия говорит, что у нас улан был в хате! Яким засмеялся и спросил.
— А волка не было с уланом?
Лукия на его остроту не отвечала.
Марка кое-как успокоили, и старый Яким снова, усмехаясь, заговорил:
— Ну, скажи, Лукие, какой это к нам улан приходил, рудый, серый и волохатый? А бодай же тебе, Лукие! От насмешила, так, так!
И он простосердечно захохотал. Лукия молча улыбалася, а Марта, качая люльку, шепотом говорила:
— Цыть! Дытыну розбудишь своим проклятым хохотом. Оно, бедное, только что глазки закрыло.
— Да как же тут не смеяться, вовкулака{23} или тот, как его, улан рудый в хату заходил.
— Та пускай себе и заходил, только ты замолчи, — сказала Марта, не переставая качать люльку.
Не проходило дня, чтобы старики не подтрунили над бедною Лукиею, и это продолжалося до тех пор, пока не посетил их корнет в другой раз.
А это случилося ровно через неделю.
Старики и Лукия тешилися Марком, как он таскал за собою повозочку, Лукиею же сделанную из редьки, и погонял сам себя нитяным арапником. И только что он прошел от стола до дверей, как дверь отворилася и в хату вошел корнет и чуть не свалил с ног чумака Марка.
Лукия бросилась к ребенку, схватила его и бросилась из хаты. Марта выбежала за нею, а корнет, снявши шапку, поздоровался с Якимом.
— Доброго здоровья, — отвечал Яким, вставая.
— Что это они у тебя такие дикие?
— Да что, добродию! Сказано — бабы. А бабы и козы все равно, скачут, когда завидят человека. Дуры хуторяне, никакого звычаю не знают.
— А я сегодня поохотился немного, да и тебя, старина, навестил, — сказал он, садясь на лаву.
— Покорно благодаримо, просимо, садитесь. Не угодно ли будет пополудновать у нас по-простому? Вы, я думаю, на своей охоте проголодались?
— Да, весьма не помешало б. Я-таки порядочно голоден, — с утра ничего не ел.
— Ото-то ж! Посидите ж часть времени, а я пойду отыскивать своих диких хуторянок.
И он вышел из хаты.
Корнет, оставшися наедине, прошелся раза два по хате и остановился около люльки.
— Ба! Превосходная мысль! — прошептал он и, вынув из кошелька червонец, положил под подушку в люльку и только что уселся на прежнем месте, как вошла Марта в хату, молча поклонилася гостю, достала чистую скатерть, накрыла стол и начала молча приготовлять полдник. Через несколько минут вошел Яким в хату, говоря:
— Хоть кол на голове теши, не хочет войти в хату, да и только!
— Кто это не идет в хату? — спросил охотник.
— Да наша наймичка, такая глупая, как будто людей отродяся не видала.
— А не идет, так и пускай себе не идет, — сказала Марта, — мы и без нее управимся.
Приготовивши все для полдника, она вышла из хаты.
— Прошу вашои милости, садитеся за стол та полу-днуйте, что бог дал, — сказал Яким, садяся на ослоне.
— Ах да, я и забыл. Ведь у меня есть роменская кизлярка!
И он вынул из охотничьей сумы бутылку с водкой и поставил на столе.
— Не извольте трудиться, ваша честь! У нас, правда, есть и своя, да мы с старою мало употребляем, то и добрых людей иногда забываем потчевать.
И он хотел встать, но охотник удержал его.
— Постой! постой, дядя! Ведь у вас не такая, у меня ведь настоящая кизлярка! — и он вынул серебряную чарку из сумы.
— Не знаю, не случалося пивать такой. А всякие вина перепробовал на своем веку.
— Так вот попробуй, дядя, — сказал охотник, подавая старику чарку.
— Попробуем, что там за кизлярка! — сказал он, принимая чарку и крестясь. — Господи, благослови!
Выпивши водку, он немного помолчал и проговорил:
— Нечего сказать, хорошая водка. А дорога?
— По целковому бутылка.
— О, цур же ей, когда так! У нас на карбованець видро купишь.
— Купишь, да не этакой!
— Э, все одинаково, лишь бы назавтра голова болела.
И они молча принялися закусывать колбасу и холодное свиное сало, до которого, впрочем, охотник не прикасался. Невежа не знал, что холодное свиное сало лучше всякого патефуа{24}. А впрочем, о вкусах спорить нельзя.
Охотник, кстати, привел поговорку, что по одной не закусывают. Потом другую, — что без троицы дом не строится. Потом еще и еще поговорку, а за поговоркой, разумеется, наливалася и выпивалася чарка, так что не прошло часа, а в бутылке уже было пусто, как у пьяницы в кармане.
Они стали говорить громче и быстрее. Охотник наговорил Якиму много любезностей, почти великосветских, и, между прочим, вот какую:
— А ты мне, дядя, с первого раза понравился. Помнишь?
— Помню, — отвечал Яким. — А вы мне так попросту совсем тогда не понравились. А теперь так вижу, что ты человек хороший.
— Вот то-то и есть! Ты раскуси-ка меня, дядя, так не то увидишь!
— Нет, я кусать тебя не буду, а знаёмыться милости просимо.
— Ведь я, правду тебе сказать, для тебя и в ваше село на квартиру перешел, чтобы только к тебе в гости ездить.
— Благодаримо, благодаримо! Марто! — крикнул он, вставая со скамьи. — Пряжи яешню с колбасою! Давай видро выстоялки. Не знаешь, старая бабо, какой у нас человек сидит!
— Полно, полно, ничего не надо, дядя! Я сейчас уеду.
— Уедешь, только не сейчас, я тебе еще покажу нашего Марка.
— А кто это такой ваш Марко?
— А наша дытына. Разве ты не знаешь, что у нас и сын есть? — И он пошел к двери, бормоча: — Вот я вам дам, вражи бабы! — и он вышел за двери.
Через минуту он внес на руках в хату плачущего Марка, а за ним вошла и Марта.
— Посмотри! посмотри! — говорил он. — Какое нам добро господь на старости послал! На, забавляй его по-своему, — и он передал Марка Марте.
— Иды, иды, гайдамака ты, сякий-такий сыну! — И он рассказал охотнику историю успокоившегося Марка.
Охотник, рассеянно выслушав рассказ Якима, сказал:
— А кто же его настоящая мать?
— А бог ее знает! Уповать надо, покрытка какая-нибудь, бесталанница!
— У тебя всё покрытки! А может, и честная женщина, только бедная, — сказала Марта.
— А может, и честная, бог ее знает. Куда же вы? — сказал он, обращаясь к охотнику. — Погостите, бога ради, вы у нас и то редко бываете. Стара! Выстоялки! Яешни!
— Благодарю тебя, дядя. Буду часто бывать, только сегодня не держи, не могу, дома есть дело.
— А коли дело, так и дело. Как волите, сами лучше знаете. А хорошо б попробовать еще нашои выстоялки.
— Нет, благодарю, в другой раз. Прощай, дядя! И он вышел из хаты.
Яким, проводив за ворота дорогого гостя и в сотый раз повторив просьбу не минать их хутора, возвращался в хату, бормоча про себя:
— Притча во языцех! Вот тебе и москаль! Вот тебе и улан! Та дай бог, чтоб и крещеные люди такие росли на божьей земле. Молодец, нечего сказать! И где он такую дорогую водку покупает? Говорит, в Ромнах. Надо будет поехать в Ромен та достать такой водки, чтоб не стыдно было, когда в другой раз заедет. Так я думаю — не достанешь. Паны всю выпили. Ну, уж за этими панами нашему брату просто некуда деваться! А что ж, ведь и он тоже пан, хоть и московский. А человек хороший, очень хороший человек. Хоть бы и у нас таких панив насиять. А что, на Москве тоже растут паны?