(Твердо и решительно.) Это мы еще посмотрим!..
Пауза. Светает. Прокричали петухи. Вслед за ними трактор потревожил послегрозовую тишину. Приближается и удаляется звук автомобиля. Ритмично, как часы, и настойчиво застучал двигатель. Звонко заржал жеребенок, и ему ответила кобылица. Застучал в кузнице молот. Дневные звуки нарастают все требовательнее. Они зовут.
…Вот уже и утро. Новый день настает. Дни идут за днями — беспокойные дни. Годы уходят за годами — тревожные годы. Люди, маленькие и большие, приходят и уходят. А жизнь все равно идет.
Входит Силков.
…Она стучится в сердце каждого. И только глухие сердца остаются глухими. (Кладет руку на плечо Силкову.) А сейчас… Сейчас мне снова некогда: я — в поле. И снова я буду требовать от всех. Мне нужны все!.. Но нужен ли я кому-нибудь?
Силков. Нужен, Леонид Петрович, нужен! Всем нужен.
Иванов. Спасибо, Тарас Палыч. За все спасибо. (Уходит.)
Силков(один). Вот те и на! Тарасу — Тарасу! — сказано «спасибо». Ведь это только подумать! (К публике у авансцены.) А при чем тут Тарас! Рассудите сами, добрые люди.
Занавес.
ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ
Поле в конце марта. Еще лежит снег, ослепительно отражая лучи солнца, но кое-где на гребнях пашни видны пятна земли. Под снегом, где-то внутри, журчит тонкий ручеек, выбившийся на поверхность у самой дороги.
Поле широкое-широкое. Уже почерневшая зимняя дорога уходит к горизонту. На дороге первые вестники весны — грачи. Вдали на белом фоне чернеют лесные полосы.
По дороге идет девушка. Зимнее пальто на ней распахнулось, шарф на плечах, в руках чемоданчик. Она остановилась, окинула взглядом поле, глубоко вздохнула, улыбнулась:
— Здравствуйте, грачи!
Ветерок слегка шевелит волосы девушки. Лицо у нее веселое и беззаботное. Увидев близ дороги малюсенький ручеек, присела на чемоданчик.
Показалась подвода. Девушка встала. Шустрая лошаденка, запряженная в сани, бежит мимо.
— Товарищ! — кричит девушка.
Ездовой останавливается. Он развалился в санях. Треух сдвинут набок, добротный полушубок расстегнут. Это Григорий Хватов — Гришка Хват.
— Ну, чего там? — высокомерно спрашивает он.
— Вы — не в колхоз «Новая жизнь»?
— Туда. А что?
— Подвезите, пожалуйста…
— А чего тебе там делать?
— Я из института. На практику.
— Хы! — ухмыляется Хват. — Практиканша. Тебя как зовут?
— Тося.
— Хы! Тося! Антиресно! Значит, если ты Тося, то я тебя вези за так? Хы! — Он стегает коня. — Четвертной гони — подвезу!
Тося опять одна. На глазах у нее слезы.
Вскоре снова показывается лошадь. В санках Евсеич и агроном Петр Кузьмич Шуров. У Шурова на коленях пухлая полевая сумка. Едут шагом.
— Смотри, Кузьмич, девушка вроде бы идет?
Петр Кузьмич смотрит, приподнявшись.
— А ну, догоним, Евсеич.
Тот помахал кнутом и натянул вожжи.
— Тпр-ру-у! Ишь ты, какой горячий… Здрасте вам! — кланяется Евсеич. — Садитесь, девушка, подвезем!
Тося в нерешительности мнется.
— Садитесь, — приглашает Шуров.
— А сколько вы с меня возьмете?
— Какие там деньги! — говорит Евсеич.
Шуров внимательно смотрит на Тосю. Она садится в сани.
— Вам далеко? — спрашивает Евсеич.
— В колхоз «Новая жизнь».
— Это по какому делу? Иль родичи есть? — допытывается он.
— Я на практику.
— На какую практику? — спрашивает Шуров.
— В колхоз. Я кончаю сельхозинститут. Меня прикрепили к агроному Шурову Петру Кузьмичу.
— Ага, понятно… Молодая агрономша, значит, — говорит Евсеич.
— Еду вот и не знаю, к кому еду, — говорит Тося. — Один колхозник спросил с меня двадцать пять рублей, чтобы подвезти.
— Не может того быть! — восклицает Евсеич. — Какой он из себя?
— Такой: треух на боку, губы — так, нос — так… — Тося очень похоже изображает Хвата.
— Гришка Хват! — говорит Евсеич, качая головой. — А ты не сокрушайся, девушка, — успокаивает он. — Как тебя зовут-то?
— Тося.
— Я тебе скажу, Тосенька, так: во всяком чину по сукину сыну. Есть и у нас в колхозе тихие хлюсты. Есть, девушка.
— Но таких единицы, — поправляет Шуров.
— Ясно дело, вроде чирья на неудобном месте: и прыщ-то небольшой, а беспокоит.
— Нам, агрономам, приходится заниматься и этими нарывами.
— Вы агроном? — удивленно спрашивает Тося.
— Агроном.
— Так вы небось знаете и Шурова Петра Кузьмича?
— Я и есть Шуров Петр Кузьмич.
Тося от неожиданности рывком привстает в санях. Евсеич кричит «тпру-ру-у» — и сани останавливаются.
— Что же мне делать? — растерянно спрашивает Тося.
— Продолжать практику. Мы уже ее начали, — говорит Петр Кузьмич.
— Ельникова Тося! — Она в смущении подает ему руку.
— Евсеич — сторож зернохранилища колхоза «Новая жизнь», — весьма официально представляется Евсеич и тоже протягивает руку. — Эй, ты, орел! — обращается он к Ершу. — А ну, давай рыси!
Сани въезжают в село. На обочине вывеска — «Колхоз „Новая жизнь“». Здесь на солнцепеке капает капель с крыши, кричат грачи, бежит ручеек, поет петух. Сани проезжают мимо школы, клуба, электростанции и въезжают в центр села. Здесь оживление. Уже прибыл тракторный отряд. Трактористы опробуют тракторы, хлопочут у тракторных сеялок и плугов. Около гаража ремонтируют автомашины. Колхозники везут сено в колхозный двор. Из двора вывозят навоз.
Около зернохранилища триеруют зерно. Приближение весны ощущается в озабоченности, хлопотах людей, в ручейках и проталинах. Слышится первая трель жаворонка.
— Тпр-ру-у! Слышь, Кузьмич, жаворонок! — говорит Евсеич.
Все трое смотрят вверх, остановившись почти рядом с тракторной сеялкой. Около сеялки стоят Терентий Петрович с гаечным ключом в руках и тракторист Костя Клюев. Они тоже подняли вверх головы в поисках первого жаворонка.
— Во-он! Видишь? — показал Терентий Петрович пальцем в небо.
— Во-он! — подтверждает Костя. — И птица же! Кроха, а не птица!
Небо. Просторное, глубокое, голубое-голубое, с белыми облачками-барашками. Много света, много солнца.
— Ни один человек не обидит такую птичку. Ласковая птичка, веселая! Точно, Костя! Такая птичка незаменимая в сельском хозяйстве. И поет-то она только днем, когда человек работает.
— Весна, — говорит Шуров.
Терентий Петрович поворачивается к нему.
— Петру Кузьмичу! Заждались. Где вы там запропали?
— Совещание было, Терентий Петрович. Три дня совещались.
— И это в самые горячие дни?
— Ничего не поделаешь.
— Да-а-а, — задумчиво произносит Терентий Петрович. — Разве ж мыслимо — три дня! Точно говорю, немыслимо.
— У вас что-то случилось?
Терентий Петрович достает из ящика шестеренку от сеялки.
— Вот, старую, бракованную поставили. А потом скажут: прицепщик Терентий Петрович виноват — плохо посеял.
— Безобразие! — возмущается Шуров.
— Вот и я говорю — безобразие! А Самоваров и в ус не дует.
— Надо сейчас же послать верхового в МТС и заменить деталь. — Шуров что-то записывает в книжку. К нему подходит Настя Бокова.
— Петр Кузьмич! Второй день мучаемся: триер много гонит во второй сорт.
— Чего же не остановите?
— Самоваров запретил: «все в одну точку», говорит. Вот и гоним все зерно «в одну точку».
— Пошли, — говорит Шуров и шагает с Настей через площадь.
— Петр Кузьмич! — кричит бригадир Катков.
Шуров остановился.
— Привет, Митрофан Андреевич! Что случилось?
— Да то случилось, что план сева, который мы с вами составили по бригаде, Самоваров переделал.
— Как переделал?
— Негоден, говорит.
— Тьфу! — плюет Шуров и идет дальше вместе с Катковым и Настей.
Около саней, на том же месте, где они остановились, стоят Тося и Евсеич. Тося загрустила: Шуров забыл о ней. Она смотрит ему вслед и говорит:
— А куда же мне?
— А ты за ним, девушка, — говорит добродушно Евсеич, — куда он, туда и ты. Вот и будешь присматриваться, прислушиваться, подучаться. Ей-бо! Он ведь теперь до ночи пошел. Три дня не побудет в колхозе, так они его окруженяют теперь: тому то, тому это, там не так, там не эдак.
— Он же сам пошел, — нерешительно возражает Тося.
— То-то вот и сам… Ни ухождать за ним некому, ни приголубить.
Тося смотрит на Евсеича.
— Он одинок? — спрашивает она.
— Один. Отца убили на фронте. Мать померла… Не дождалась сына с войны.
Тень грусти легла на лицо Тоси. Она неожиданно для Евсеича быстро пошла к Шурову, к группе колхозников и трактористов, собравшихся вокруг него у зернохранилища. Евсеич один остается у саней.
— Добрая, видать, девушка. Их дело молодое. Ну, пущай… Поедем, Ерш, на конюшню, поедем!
Тося идет к зернохранилищу. Ее обгоняет на коне Алеша Пшеничкин. Он оглядывается на нее и круто осаживает коня вплотную около Тоси.
— О! Чья же это такая?
— Чужая, — отвечает Тося и задерживает наезжающего на нее коня под уздцы.
— У нас чужих нет, все свои! — парирует Пшеничкин.
Тося недоверчиво смотрит на него, так же, как на Хвата в поле.
— Жаворонок! — вдруг произносит Алеша, подняв голову.
— Жаворонок! — подтверждает Тося. — Я второй раз слышу.
— Весна пришла! — пытается продолжить Алеша неудачно начавшийся разговор.
— Весна… — говорит Тося. — И хорошо… и…
— Что «и»?..
— Не знаю.
Они подходят к зернохранилищу рядом, беспечно разговаривая. Шуров видит их и приветливо говорит:
— Что, уже познакомились?
Слышится дружный смех и голос Насти:
— Игнат опять отказался!
При этом возгласе Пшеничкин бросается к двери, у которой стоит Игнат Ушкин, опершись на деревянную лопату.
— Ты что, Игнат? Или и эта работа не по нраву?
— А ты попробуй сам выгребать зерно из закрома.