Воскресный день. Где-то поют, где-то пляшут. На бревнах сидят группой колхозники Терентий Петрович, Евсеич, Катков, Настя и другие. Среди них Игнат играет на балалайке, Евсеич следит за калиткой Хвата. Шуров и Алеша вышли из калитки. Евсеич зовет их, помахивая рукой. Они подходят и садятся на бревна. Колхозники сразу же окружают Шурова.
— Никишка-то Болтушок против Самоварова поднял руку на собрании! — сообщает Евсеич.
— Все за вас подняли! — восхищается Терентий Петрович.
А Игнат задумался и говорит:
— Эх-хе-хе! Тося-то уехала… Зря. Ей-бо, зря…
Все притихли. Евсеич толкает Игната с одной стороны, Домна — с другой. Игнат смотрит на того и другого и говорит:
— Ну? Что? Ну, вспомнил. Жалко же такого агронома.
— А правда, кто же у нас теперь агрономом будет? — спрашивает Петя. — Вот Тосю бы…
Шуров мрачен. Алеша отходит в сторону. Настя поднимается и подходит к нему.
Ночь. В хате Терентия Петровича. Петя пишет письмо. Терентий Петрович диктует:
— Так и пиши: «Дорогая, значит, Тося! Шлю нам поклон от себя и от Терентия Петровича, и…»
— Поклоны после. Сначала письмо пишется.
— Чудак ты! Сроду так: сперва поклоны.
— Ну ладно; пусть по-вашему.
— Да не по-моему, а как полагается… «И от Алеши, и…»
Ночь. Игнат на пожарке. Выражение лица у него тоскливое. Он оперся подбородком о кулак и смотрит в темноту говоря:
— Вот, сиди — жди пожару… Уйду! Пусть Алешка другую работу дает — по нраву. Мне Петр Кузьмич какую хошь работу теперь даст. А это что? — осматривает он сарай.
Снова в хате Терентия Петровича. Петя продолжает писать и повторяет написанное вслух:
— «А Игнат Прокофьевич Ушкин о вас часто вспоминает. Он — все на пожарке. И уже не летает с одной работы на другую. — Терентий Петрович слушает Петю молча, — А председателем у нас теперь Петр Кузьмич… А кто будет агрономом — еще ничего неизвестно».
— Как так неизвестно? Пропиши: пущай едет в колхоз.
— Нельзя.
— Нельзя, — подтверждает и Терентий Петрович, покачивая головой. — Ну пропиши, что сушь у нас стоит страшная. Но хлеба хорошие. Тут и ваше, мол, радение есть… Эх-хе-хе! Когда же дожди-то будут!
— «Бабушка моя Марковна посылает вам поклон. А Петр Кузьмич все по ночам сидит в правлении и пишет, а днем в поле. Только плохо ему: один он».
— Пропиши: жениться бы надо, — вставляет Терентий Петрович.
— Нельзя, — возражает Петя.
— Нельзя, — соглашается Терентий Петрович, так же покачивая головой. — Вот, бывало, мы женились — просто. Точно говорю — просто. Матвеевна! — обращается он к жене, которая вяжет чулок. — Как мы с тобой женились-то, помнишь?
— А как же, ты сперва подрался с моим батькой, а на другой день я к тебе и ушла.
— Ну, ну! — осаживает ее Терентий Петрович.
— А венчались-то уже недели через три.
— Да хватит! — перебивает Терентий Петрович.
— Чего хватит? Какой ты был, таким и остался. Чего хватит? — ворчит она. — Не перебивай Петю.
Утро. Почтовый ящик. Петя опускает письмо.
Город. Тося сидит на скамеечке в парке и читает письмо, быстро пробегая глазами.
«Только плохо ему: один он». Тося подпирает ладонями лицо и задумывается. Потом говорит:
— Какие там хорошие люди!.. А ехать нельзя… — Читает снова, но уже вслух: — «Гришку Хвата Петр Кузьмич прижал здорово, а чем это кончится, еще не знаем»… — Тося мрачнеет и снова задумывается.
Гришка Хват выглядывает из калитки своего дома. На улице пустынно. Он отворяет ворота и выводит под уздцы лошадь, запряженную в воз люцерны. У калитки всхлипывает Матильда. Гришка идет сбоку воза, оглядываясь по сторонам. Из куста сирени выглядывают Терентий Петрович и Петя. Терентий Петрович говорит восторженно:
— Дошел Кузьмич Хвата!
Из калитки вышла Настя Бокова. Она смотрит в упор на Хвата. Он не выдерживает ее взгляда и переходит на другую сторону воза. Но из-за углов хат смотрят на него несколько человек молодежи. Гришка пытается перейти на другую сторону воза, но частушка Насти хлестнула его.
Хват понял, что ему не уйти от этих презрительных взглядов. И он, опустив голову и понукая лошадь, даже не ударяет кнутом.
А поле торжествует! Хлеб шумит, шумит…
Комбайн убирает пшеницу. В кабине трактора Костя. За штурвалом комбайна молодой комбайнер, покрытый половой и пылью, в засаленном комбинезоне.
Игнат идет с палочкой вдоль покоса, навстречу комбайну. Он останавливается, поджидая комбайн. Подходит комбайн. Игнат входит на трап, постучал пальцами по огнетушителю, сходит с трапа вниз, забегает вперед комбайна, останавливается и поднимает руку. Комбайнер машет ему рукой и кричит:
— Сойди, говорю!
Костя грозит Игнату кулаком из дверцы и показывает жестом, как он раздавит его в лепешку.
Игнат стоит невозмутимо. Стал и весь агрегат. Комбайнер и Костя подбегают к Игнату, оба рослые, сильные. Комбайнер сует огромный гаечный ключ к носу Игната и кричит:
— Остановить агрегат — преступление! Ты понимаешь — хлеб!
Игнат садится на землю, опасаясь, что его столкнут с дороги. Он говорит:
— Садитесь!
Те оба дружно плюнули. Костя лезет в кабину и включает скорость. Трактор едет прямо на Игната.
Игнат лежит, опершись на локоть, и ковыряет соломинкой в зубах. Гусеницы едут на Игната и замирают в метре от него: агрегат стал. Игнат манит пальцем комбайнера.
— Все равно пойдешь. Через человека не поедешь.
Комбайнер и Костя подходят. Игнат говорит:
— Огнетушитель для чего? Для безопасности от огня. Видишь: сушь. Заряди!
— Да вечером. Вечером, говорю! Не могу допустить простой!
— Вода есть, заряды есть — заряди!
— В райком пожалуемся!
— Что-о-о? Да мне сам Иван Иванович Попов сказал: «Прижми комбайнеров! Распустились!» Как инструкция гласит? Без огнетушителя не смей косить! Вот как гласит инструкция. А ты? — Игнат встал, отряхиваясь. — Давай заряды. Умеешь?
— Учили… Знаю, — буркнул комбайнер.
Комбайнер и Костя спеша заряжают огнетушитель.
Игнат машет им фуражкой, уходя от комбайна.
Где-то вдали тревожный сигнал комбайна. Этот сигнал все беспокойнее и беспокойнее. Он тревожит, зовет на помощь. В этот жуткий звук вмешивается голос:
— Пожа-а-ар! Пожа-а-ар!!
Этот крик доносится до двора колхоза, где Гришка Хват складывает последний навильник люцерны. Над селом навис набат, и двор мгновенно опустел. Гришка стоит один. Лицо его вначале растерянно, затем он неожиданно для нас распрягает лошадь, хватает попавшуюся под руку косу и верхом скачет в поле.
Крики вдалеке. Дым. Горит хлеб! Бегут женщины. Одна из них вопит:
— И хлебушек наш ми-ила-ай!
Тревожно гудят все комбайны. Костя остановил комбайн и вместе с комбайнером смотрит на пожар. Дальний угол поля горит, мчатся машины, бегут люди. Едут Шуров и Катков на грузовой машине. Шуров стоит в кузове. Они обгоняют бегущих людей. Шуров кричит:
— Сто-ой! Куда! Назад! Косы, косы с собой! Косы-ы!!
А по полю слышится передача этого слова: косы! косы! Люди хватают косы, вскакивают в машину и едут к пожару.
Игнат на дороге. Машина наезжает почти на него, но он ни с места. Это не тот Игнат, которого мы знаем! Это волевой человек. И шофер, вначале злобно останавливающий машину, уже подчиняется взгляду Игната. Игнат говорит:
— Из какого колхоза?
— Маленкова.
— Мобилизую! Пожар. По комбайнам! Собрать огнетушители! — командует Игнат и садится в кабину.
Бешено мчится машина по стерне, по высокому хлебу, по полевой дороге. Подъезжает к комбайну. Игнат выскакивает из кабины, хватает огнетушитель и приказывает комбайнеру:
— Отогнать комбайн от хлеба на километр! Стоять! — и уезжает.
Пожар. Дым. Огонь. Крики. Косари впереди огня обкашивают косами горящий участок. Катков и Шуров почти у огня. Катков командует:
— Шире прокос! Шире!
Но пламя обжигает лица косарей. Язык огня вклинился в пшеницу: вот-вот он прорвется — и пропало все поле! Кажется, что спасти хлеб уже невозможно.
Шуров бросается к косарям:
— За мной! — Он выхватывает у женщины косу к забегает к клину огня. Он почти в огне косит, сваливая пшеницу в огонь. За ним ряд косарей, и среди них Гришка Хват. Женщины руками бросают скошенный хлеб ближе к огню. Катков косит, косит. Люди выбиваются из сил. И вдруг… Подъезжает автомашина. Игнат выскакивает из кузова, показывая огнетушитель, держит его высоко, кричит истошно:
— Огнетушители-и-и!
Катков хватает огнетушитель. Игнат хватает огнетушитель. Костя хватает огнетушитель. Игнат приказывает Каткову:
— Сбивай внизу. Клин сбивай! Какого черта! Вот так! Дава-ай! — Он оглядывается, видит — стоят косари и вне себя кричит: — Коси-ить! Коси-ить! Лентяи!
Фельдшер Семен Васильевич тоже косит, но у него получается плохо — хлеб не ложится в ряд, а путается, коса застревает. Терентий Петрович косит рядом с фельдшером, он видит неудачные старания фельдшера и показывает ему, как надо косить:
— Локоть за спину заноси! Локоть! И сбрасывай крюком! Вот так!.. Ага! Так, так!
У фельдшера уже немножко получается, и он благодарно оглянулся на Терентия Петровича.
Шуров косит, ведя за собой строй косарей. Огонь близко. Но… Порыв пламени! Шурова с двумя другими косарями окружает огонь. Те двое успевают выскочить, но Шуров еще и еще раз размахнул косой, поперхнулся, оглянулся, и… мы его не видим.
— Пропал!
— Пропа-ал!
— Петр Кузьмич!
— Петр Кузьмич пропал!
Все в растерянности. Ужас охватил людей: погиб человек — надежда колхоза!
Игнат добивает огнетушителем опасный клин огня. Он слышит возгласы — крики и вопли. Он бросил огнетушитель. Секунду соображает, бросается к брезенту, моментально набрасывает его на себя, закутавшись с головы до ног, и… исчезает в огне, там, где остался Шуров.
Наступила гробовая тишина. Все стоят как завороженные, освещенные пламенем. Только и слышен зловещий треск огня. И в этой жуткой тишине — вопль Домны: