СУМЕРКИ
Ничтожество Мошки Скорей комары
Так много Воздух Серый
Чем больше Тем ближе Тончайшие
Лапки Крылышки Будто и нет
Кочки Смотри не споткнись Вода
Уколы Легкие Это Ничто
Признайся Ты себя любишь? Нет
Зудит Подол приподняла Где
Пятно Розовое Выше шелковых
Дай Поцелую Сразу пройдет
«Ладно Перетерплю Твой зуд
Понимаю Так Обозначаешься»
Надоел Я же Чувствую – любят
Дерево Серое Но любит Никто
Кустарник Лишайник А ты – комариха
И все носится Старый Седой комар
Жало Прижалась Что же там бьется?
Пастбища Ходячие Накрытые столы
А пустоте Одно Остается
Осознать Не успеешь Ловить налету
УРАЛ
Конь Саврасый Поскакал
Человек Присел Покакал
Забор На холм И кругом – вокруг
К реке И на той стороне Лесом
Где все? На работе? Горбыли и опилки
Бараки Пустые Все – на просвет
Там за проволокой Конь Носится
Носятся Призрачные Луга
Перемахнул Забор Сквозь – колючую
Отсветом Грива Сквозит негатив
Рядом храп и топ Что солдат? Хочешь
по хребту погладить? Врешь! Не возьмешь
Щиплет траву Переступает – Слышу
Седой и мохнатый Возил и возил В телеге —
Ноги босые Из-под брезента
В долине На кочках Одни номера
Доски слетают Куски толи Падают вышки
В отвалах трясет Зараженную Ржавую
От Белоречки Тайгой до Рудянки и дальше
Мертвая вода Блестит – Каньоны
И еще – Запах Паленых Тряпок
И еще – Кашель Высоко сосны Перебивает
Шум И еще – доходяги В тумане
Бродят и все не помрут И еще – Горы
Картины строят В яви Такие чудные
Будто и впрямь На другой планете
Мы и живем На другой Не зная
Беги Из памяти вон! Солдат
ПРОБЕЛ
Ну ничего Как есть ничего И быть не могло
Сквозит решето Да я ли? Это другой
Тот который я? Тот совсем другой?
Проклятый Слон! Переполох И рушится посуда
Перекур Кисть ведро и белый потолок
Поглядывая на небо Со дна окопа
Отдыхая с милой Бедро к бедру
Высунулся из облака Монах В невозможность
Знай свое место! Назад! Брысь!
Коммивояжер Главное – тон Убедительный
Нет тебя! Слышишь? Нет! Нет и не может быть!
Просто пробел Пролита краска Пустое место
Но тот Который другой И который похож
Ощущая себя Не совсем я Тем не менее мною
Повернулся Живот к животу «Люблю тебя»
Совершенно незнакомой Выбрита подмышка Смуглая
какая!
КРЫЛАТАЯ
Рыба Расправила Крылья
Падая Кверху Корнями
Грозное Звездное Плавает
Даже испугаться Не успели
На скатерти Белой – Свечи
Вместо нас Какие-то военные
И женщина В форме майора
Совсем не похожа И все же
Что едят Что пьют Что поют
Господи! Сколько их! И все живые?
Нет (Пробегаю) Стертые лица
Знакомые А вот и мы сами
Нам оставлены Сумерки В зеркале
Кто оттуда? Глядят Неприлично
Вот какая Жизнь После прежней
Это и есть Настоящая
В той – все люди Иногда природа
Да и та – овраги И леса бумаги
Рельсы дыбом – Стальные аллеи
Стон стоит А самих уже нет
Здесь Внимания Никто – не обращаем
На подчистки Помарки Подмены
Кое-кто сквозит Второпях Небрежность
Миражом газета Редеет и тает
И бегу куда-то Ты меня зовешь Мама!
Между грядок Вперевалку Несут меня ножки
Вьются плети Желтыми боками
Хорошо малышу В краю великанов
В РАЗБИТОМ ЗЕРКАЛЕ
Осколки На полке Сорока Вертолет
Озеро Синее Здесь На паркете
Выросли Снижается Ангел Немолод
Смотрит Как ползаю Парусом На животе
Как целуется Половина лица Губы И небо
Сидя На корточках Зад И трава
Дайте Плеснулась Хвойные Рыба
Ветки Сияние Оба Кусок сыроват
Рассматривать Улица Снаружи В разбитое
Зеркало Дома Между Углом
Предмета Шевелится Или Событие
Треснуло Смотрит Весь мир пополам!
ПАРК РАЗВЛЕЧЕНИЙ
К нам в квартиру Фирма прислала Мастера, который починил и обил нашу входную дверь. Красиво и аккуратно. Оказался Физиком по профессии.
Физик Дерматином Обивает двери
Президент Подняв капот Копается в моторе
Полицейский Террористу Бомбу починяет
А поэт Закрыв глаза Законы сочиняет
Дети! Сумасшедшие! Аттракцион для вас
Сели – И поехал Белый унитаз
Гении летают И – Изобретают
В их руках Идеи Радужные тают…
Все! Прекращаем «Движенье истории»
Трюмы задраили Окна зашторили
Кого – на перековку Кого – на переплавку
Уборку затеяли Перестановку
Хотите Вместо шляпы Профессора наденьте
Кадиллак с отверткой Копается в президенте
В полиции Бомба Допрашивает террориста
А поэту вовсе Не осталось места
СТИХИ ЖЕРТВЫ ДОРОЖНОГО ПРОИСШЕСТВИЯ
Резко Очерчены Серебристый
отсвет Но истинно Хоть и не знаю
что это Банка Газета мятая
Лук и картофель На подоконнике
Присутствие Кто это? Просто наглядно
Знак подает Недоволен Недаром
смущает Все это А главное: фото
Смяты в лепешку – Сугроб И капот
Господи! Ногу вчера Подвернулась
Падаю Боже! Меня застрелили
Хоть и не я А другой Равнодушие
Дежурный Лежащее Свет на обочине
И то что не выспался Что собирался
к ней Белые волосы Свет на подушке
смугло-покатое Но все это – Случай
Кровью промок Не проснуться никак
ОДИНОЧЕСТВО
Наутро Засветил экран Компьютера
И горсть таблеток Отблеск И стакан
воды И смотрит снег Без ветра
Над вершиной Слоями идут Облака
Там за могилой Черно Горицветы в ложбине
Конечно родина Грустит Наверно на чужбине
Пустой Париж Стеклами вывески Потерялся
Все заблудились Толпа силуэтом Даже автобусы
Кстати полиция Неба большой кусок Тоже не ищет
Мальчиком лет семи Светом – оттуда Еду куда не знаю
Пальцем вожу По стеклу Давно это было
Мама с работы Красивая Жизнь вероятно Была
ПАМЯТЬ
Вот об этом Проникая Не касаясь
И все глубже Ничего Не задевая
Самой сути Пустота Окаменела
Просто отношения К этому Дурак
Трое нас Колеблюсь размыто
Руки И призраки пальцев – И тени
Резко повернусь Побегу Встану —
То и дело От себя Отдаляюсь
Жить вечно Уже пробовал Слишком —
Песок и песок Даже фараоном Надоело
В ноздри Запеклись Скучно глине
И ресницы Ухожу Этим облаком
А Всевышний О котором Там такое
Не помыслить… Ночь В березовой роще —
Ураган слепит Треск вокруг Ломаются деревья…
Что нам Время! Не пристало Не измяло
СВОБОДНЫЙ ВЫБОР
Стебель Устало Лицо Поникло
Господи! Где мы? Там Где небо
Неужели скосят? Края не видно
Созрели Волнуется Жатва Господня
Линии ладони Растер Просыпались
Покорно уходит Нет! Оборачивается
Начертано Пред Как же выбор? Свободный
Визжат тормоза На асфальте Не ты
Только подумал Уже убил Последнее слово
Даже и двигаться Просто задел
Пошло – Покатилось – Толкнуло – Упало —
Подбросило – Щелкнуло – Пуля – в груди!
Что остается? Все остается
Ты умираешь – Это мираж
Да оглянись же ! Все как и было
Выбросить стул! Да на нем же сидеть нельзя!
РЕАЛЬНОСТИ
В некоем белом Не ощущаемся
«В молоке? Живешь? Ах ты бедненький!»
Знаками Друг к другу Обращаемся
Да видишь ли ты Собеседника?
В синем Все же линии Угадываются
Отвернулась в сумерках Глаза —
Смотрит на тебя Тело скрадывается
Только вкус любви И голоса
В черном вообще Ходим ощупью
Несмотря на солнце Несмотря
Что стоишь на сцене И на площади
Прямо в очи Ближнему Смотря
Хорошо когда Текучая вода
На вокзале На асфальте Очертания
время размывает Тем не менее
быстро едешь Память дорога
УЛЫБКА
Губы Улыбаются Ветер сорвал
Прилепил на столб Как нарисовал
Трансформатор Черная коробка
Красная На черепе Улыбка
Вспомнилось как прежде пряталась в усах
Жизнь была не сахар Но стоя на часах
Покоряя высоту Проводя анализ…
Говорят расстрелянные Тоже Улыбались
Раскопай И посмотри: щерятся останки…
Улыбались глядя На пожар Чеченки
Горит их добро Скот кричит из огня —
Их безумие Смеясь Лезет из меня
Улыбка гиены… Улыбка орла…
Улыбка плевала… врала и рвала…
А теперь выходим Из кафе на двор —
Дышит водкой на снегу И несет всякий вздор
СТИХИ НАПРОКАТ
Холодно Сдувает листья С газона
Толстая такая Кишка-машина
В ужасе кошка Белая С черным
Сзади возникла Мертвая Зона
Рифму подыскивать Кошке Не хочется
Блохи на брюхе Ворохом лезут
Листья в машину Балконы поляки арабы
У русских – закуска Гашиш и грибы
Толстая кишка Втягивает Кошку
С балкона – закуску С дерева – «Рено»
Прыгают блохи Это арабы
Поэт Взят Напрокат
МЯТЕЖ
Мир Стал ничем С незримых гор
Всю жизнь Рассеивает Светом
Мятеж и тьма! И тот Сапгир
Со мной Беседует Об этом
Что не владеет Мышцей львиной —
Свою Правой Половиной
Под темным Куполом Гудят
Мозги Там разум Бьет в набат
Еще верна ему Столица
Но закипев Решила отделиться
провинция И вся возмущена
Пропеллером Вращается она!
Хоть в Управлении – Маразм
Подшмыгиваешь Правым глазом
Но крепко Связан Пуповиной
Твой разум С левой Половиной
И понял все Верховный Генрих
Вокруг себя Немногих верных
собрал «На штурм ребята! Ну!
Объединим Свою страну»
Нет не понять на мутном снимке:
Строения Или обломки
Цветы Из яркого лубка
Или Бог знает что! – Из хлора Облака
КРИК И ШЁПОТ
Отпусти меня!
Обнимая сжимая
Сама же кричишь:
– Отпусти меня!
– Прости меня!
– Не смотри на меня!
– Не кричи на меня!
– Скорее скорее
бери меня! —
– Говори говори говори меня…
Плавая В прозрачной глубине
Шепчет Глубина:
Ты – во мне
ПАМЯТНИК
Избуду свой век Буду далее Не существуя
Имя мое Шевелить Будто вправду живу я
Рифмы мои Оглашать Повторять
Будто Боясь Потерять
В чьей-то гортани Чужим языком И губами
Повторенный Рождаясь опять Дыханьем
Иное увижу И буду жить Как в своем
И опять Лягу спать В окоем – водоем
Кого-нибудь жду Стоя в ряду Под переплетом
Каждая книга Надеется быть И любопытствует: что там?
Черемуха? Муха? Когда же? Когда?
Нарисуйте мне Глаз и ухо И скажите: Да!
КАРТИНА
Деревянная рама Крюк Грубая изнанка —
Ткань холста Углом горы – Потолок и стенка
Лапки чистят Усики Хитиновое тело
Где-то Сотым глазом Видит: полетела
Таракан На подоконнике Не ты ли рыжий?
Или – На газете Рыбой свежей?
Смотрит Перламутровый И круглый
Куколкой Одновременно – Барби куклой
Но еще обидней Таракан Как я жил Живу я
Ждет трамвая Над забором: Туча грозовая
Зонт забыл Расстроился Тоже не резон
Таракан Ушел За горизонт
ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ
Первая – 22 года назад
Оборвалась инфарктом Вторая —
Ночью Инсультом На пятое марта
В черепе Грянули Колокола
Снег и коробки В окне больницы
Привыкаю Учусь ходить
Говорить Выговаривать звуки
Правой рукой Ложку держать
В двух первых Держал и не думал
В этой падает на пол – и все
Третья жизнь Началась
Старый ребенок Кому это надо!
Те же дворы Стены Бутырки —
Башня – темница Екатерины
Если бы Рим Или Иерусалим!
Новую жизнь Начать эмигрантом
В климате теплом И благодатном
И обязательно Пенсионером
Так чтобы выжать Из государства
Все что другим Всегда доставалось —
Хлебные крошки Как воробью!
В новой жизни Не буду учиться
В жизни внеплановой И сверхурочной
Буду учить Не одобрять
Глазом по-птичьи Косить
Мстительно стану Ко всем относиться
Стану долбить И долбить Своим клювом
Знаю наверно Никто не посмеет
Старого дятла Не одобрять
Сам Не люблю стариков
Кто разрешил Доживать равнодушно
Быть неопрятным И неприятным
И не стыдиться Раскрытой ширинки
Вечно небритой Мокрой щекою
Внука Небрежно любить
СОБЕСЕДНИЦА
Не смотри на меня С такой грустью
Вижу твой исток И сразу – устье
За твоими берегами (Знать не хочется)
Осень Больницу И как оно кончится
Вижу всю тебя Сквозь хрусталь Много разных
Следующую жизнь Ленточки И праздник
Девочка – щепка Глаза – во лбу
И твои потомки – Целую толпу!
…Георгины Астры …Речью по-сорочьи
А зрачки Поблескивают Затаенной ночью
В yellow субмарине – Погружаясь На дно
При любом различии Сознание одно
НА ДАЧЕ
Я вижу Как моя Кардиограмма
Вычерчивает МАМА МАМА МАМА
И не машины Люди сидя Мимо
Проскакивают Скорлупа Незрима
За дачами Не сосны Чьи-то мысли
В закате Просияли И погасли
Там в блеске звезд Встает Бутылка водки —
И краем уха – Гости У калитки
И сразу все Друзьями Композиторами
Их женами И чаем И компьютерами
И спор и вздор… Вдали Во мраке белом
Возникло шумом Утонуло гулом
РОССИЯ ХХ
Прадед – полковник Поставили к стенке
матросы Дед – большевик На Лубянке —
в затылок Отец Подорвался в танке
Сына Афганцы Внука Подонки
Проклята Россия До седьмого колена
Но счастлива будет? Ага! Непременно
УТРОМ И ВЕЧЕРОМ
Арон «Арион» Тимирязевский
За метро Будто был всегда Рынок
Думает Нищая перебежала Синяя
С желтым К беде Пристает
Привезли Убивать Радуюсь
Азербайджан Мешки с огурцами В цвету
Забыл Под навесом Стараюсь
На цепь Беспокоюсь Товар
«Зной Дерево Где отдыхал…»
Зной Дерево Где отдыхал
Дали Поэтому Листья крупно
На глаз Надет Сквозной чехол
Там Окантовый лист Лепной
Вокруг Скорлупы Черепной —
Два негодяя И гения Совокупно
«Или спасутся…»
Или спасутся
Все Спасутся все
Или никто Даже думать Редко случалось
Такой серьезный Разговор Почти не слышно
Ужас такой С алтаря Веет
Что Ты – Ничтожество
СЛОВО
Из Слова Прорастают Все слова
Так за ночь Появляется Трава
В какую ночь Блаженнейшей Весны
Мы были Произнесены?
ДВОЙНОЙ СВЕТ
Бледнеет мир С незримых гор
Меня Пронизывает Светом
Который Свет И тот Сапгир
Со мной Беседует Об этом
Знает ли бабочка Сидя На стене
Что она – Свет и тень?
«Помни Я жду Стоя в ряду Под переплетом…»
Помни Я жду Стоя в ряду Под переплетом
Каждая книга Надеется быть И любопытствует: что там?
Черемуха? Муха? Когда же? Когда?
Нарисуйте мне глаз И ухо И скажите: Когда
ФРАГМЕНТЫ
«Шлеп коровы Скрип Скрученной травы…»
Шлеп коровы Скрип Скрученной травы
Меж челюстей Рогатой головы
Как на шарнирах Ходит Кое-как
Пятнистой шкурой Обтянутый костяк
Один костяк Стоит Дырявый храм
Душе травы Служу Внутри по вечерам
Кузнечик
«Смотришь Из кресла У самых ног…»
Смотришь Из кресла У самых ног
Волны шипят Заливая Паркет
Где высились Здания Минуту назад
Косо стал Раскачивая Лодку Океан
Выстрелил опередив
Вместо Мечты И поэзии
Ждут нас Иллюзии И фантазии
Пришла И расхаживает Кто? Против света
Женщина Которую Видел Когда-то
Там в коридоре Наискосок
Волны шипят Заливая песок
«Хруст челюстей Сладкая кость…»
Хруст челюстей Сладкая кость
Крыса Оглядывается Хвост
Тащится следом
ТРИ ИЗ МНОГИХ
За последние годы я написал целый ряд стихов, циклов и книг, в которых реализуются некоторые новые идеи, из тех, что давно мне не давали покоя и время от времени проявлялись в моих вещах. Кстати, как точно в английском языке, «вещь, дело, существо» – одно слово «thing». А «think» – «мыслить» немногим от него отличается. Вещь, еще вернее, живое существо – воплощенная идея. В русском языке эта философическая зависимость не так заметна. А для искусства не так важна идея, как то, каким образом она воплощена в материале и кто это сделал. Другими словами – мастерство, полутона, тонкости, впечатление…
Думаю, форма, вернее, форма выражения – это и есть идея в искусстве. Поэтому такими наивными выглядят все эти театральные и киношные инсценировки, например, «Войны и мира». Текст у Льва Толстого и есть суть его вещи в единственно возможном материале. Разве – если найдешь равноценный концепт. Как Федерико Феллини – не иллюстрации, а свое.
В свое время в начале 60‐х мне явились полуслова-полупризраки в отдельных стихотворениях. Как я теперь понимаю, я их услышал в разговорах по телефону, вообще в беседах близких людей, когда многое не договаривают – и так понятно, в таких простонародных сокращениях, как «док», «шеф» и так далее. И увидел: горящие вывески с потухшими буквами типа « ебель», разорванные пополам страницы журналов и газет, которые в кабинете задумчивости пытаешься прочесть и разгадать, о чем там пишут.
Летом 1988 года у подножья вулкана Карадаг и осенью в сосновой роще на Пицунде я сочинил книгу стихов «Дети в саду» по этому методу – окончания слов просто смывал прибой. Между словами возникали разновеликие пустоты, которые были заполнены некой незримой формой и смыслом. И слова угадывались почти сразу, потому что я старался разрывать и не договаривать слова, лежащие близко к центру языка. И в этом заполнении пустот читателем, начиная с первого читателя – самого автора, была неожиданность встречи и радость узнавания, похожая на ту, которая возникает, когда мы ожидаем и полуугадываем в окончании стиха рифму. Обычно в последний момент она конкретизируется. А здесь слово так и остается мерцающим между бытием и небытием.
Но тогда я не занимался теоретизированием. Я искал новую гармонию в языке, которую и находил. Я ее слышал в шуме и плеске моря, и стихи уносило, как на волнах. Думаю, не один я слушал море. Древнегреческий гекзаметр подслушан был слепым певцом у средиземноморского прибоя, я всегда был в этом уверен.
Другая идея давно занимала меня. Если стихи – это «музыка слов» с некоторой долей конкретности, там есть и ритм, и размер, и звучание, то некоторые законы симфонической и камерной музыки могут проявляться и в поэзии, и форма также. С начала двадцатого века русский символизм особенно воплощал это. Например, выражение невыразимого. Можно вспомнить «симфонии» Андрея Белого, некоторые стихи Иннокентия Анненского, например, «Кек-уок на цимбалах». Тем более «Сестра моя жизнь» – гениальная музыка, так удачно переросшая в стихи и звучащая там для нас. Аркадий Акимович Штейнберг даже узнавал инструменты: иной размер как смычок, размашисто летающий по струнам скрипки.
Луг дружил с замашкой
Фауста что ли, Гамлета ли,
Обегал ромашкой,
Стебли по ногам летали.
Обычно в классической музыкальной пьесе чередуются две темы, которые, развиваясь и изменяясь, рождают третью. Простой пример, и как бы сам собой напрашивался вывод, а не могут ли стихи быть чем-то подобным, так сказать, развивать политему. Несколько лет тому назад я решил попробовать написать два стихотворения в одном. Чередуясь, строки одного пронизывали строки другого, как пальцы скрещенных рук. Это было неожиданно, и слух легко и радостно улавливал это чередование в стихах. А на письме чередовались шрифты: прямой и курсив – и читались оба варианта одновременно. Я вспомнил удивительного поэта Ржевского (ХVIII век), у которого сонет распадался вдоль на две контрастирующих половины – тоже на два сонета, и потом читался целиком. Мне кажется, что стихи могут складываться из множества стихов, имеющих своим предметом самые разные лирические состояния. Но это, видимо, дело будущего. Я представляю такое: стихотворение из 12 строк, каждая – отдельное стихотворение. Что-то вроде этого, по-моему, я написал.
В прошлом году, перебирая черновики давно прошедших лет, я обратил внимание на несколько стихотворений, написанных в 1972 году.
«Утро на Мологе», «Слова». Эти стихи были записаны особым образом. Ничего подобного не было ни у кого в русской поэзии. Но не в этом дело.
Каждое слово или группа слов, записанная и произнесенная с Большой буквы и отделенная от других тремя интервалами, на слух – малой цезурой, воспринималось значительнее, чем обычное, и в то же время являлось элементом ритма, организующего стихотворение. Удобнее всего было строить строки: от двух до четырех слов. Конечно, нельзя было не заметить, что формообразующим элементом ритма у некоторых поэтов начала века тоже является слово под ударением или группа слов. Чтобы выделить это слово или группу слов и отделить их от следующих, Маяковский располагает стихи ступеньками. Таким образом появляются малые цезуры, которые акцентируют внимание на словах как на элементах ритма. При том группы слов имеют одно главное ударение, что приравнивает их к другим словам под ударением. На мой взгляд, в расположении стихов ступеньками наблюдается некоторая футуристическая механика – сдвиги строк как рычаги, я бы сказал, здесь проявляется понимание страницы как плакатного листа. Мне гораздо симпатичнее начертание слова как стихотворной строки у более поздних поэтов: у Асеева, у Кирсанова, затем, например, – у Холина, у Соковнина. Я и сам писал таким образом.
Здесь меня не устраивал сам рисунок стиха – ниточкой. Если изредка, довольно оригинально получается, а если сплошь – некий странный Китай. И притом ритм, это главное: после каждого слова – большая цезура, а я слышу малую.
Я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи и нормальными четверостишиями и строфами. Вот так: от двух до четырех слов в стихотворной строке – каждое слово с большой буквы и отделено тремя интервалами от других. Сохраняется вид книжной страницы и как произносится стих, так и читается. При этом слово приближается к Слову, то есть к символу.
И вот оно – проступает. Не развязная ямбическая болтовня неоклассицизма, не театрально-ходульная речь футуризма, а вдумчивое неторопливое произнесение. Ни одно слово не проскользнет в спешке и не останется незамеченным. Каждое лишнее сразу заметно.
Это слово не прозы, а поэзии.
Вообще-то стихи можно писать разными способами, лишь бы хорошо получалось, поэты знают, стихи сами по себе – условность. Но в наш век, теперь уже оставшийся позади, поэзию неоднократно хотели сделать прозой, во всяком случае, чем-то совсем неотличимым. Недаром в последние десятилетия появились тексты, не стихи – и все же не проза. Поэзия застенчиво прячется в них – в текстах за прозаической маской и не рискует, боясь показаться наивной и смешной, говорить открыто. Я пишу новую книгу лирики. Мне кажется, такой способ сочинения, настаивая на поэтическом слове, снимает эту проблему. Главное, я рад размеренно и неторопливо дышать в этом ритме.
(И все-таки почему мы – художники – ищем новые образы, новые гармонии? И что, собственно, делать с этим непонятным отшлифованным морем предметом, который выбросил нам прибой на гладкий песок? (Так изобразил искусство Солженицын в своей нобелевской речи.) Мне бы хотелось привести здесь ответ, который я нашел совсем недавно в ранней статье о. Павла Флоренского «Пределы гносеологии», из его классификации памяти. Не буду говорить о памяти прошлого и настоящего, но к памяти будущего он относит наряду с предчувствием и другим – художественное творчество. Это разъясняет многое. Таким образом, чем дольше жива вещь во времени, тем больше в ней памяти будущего. Вот почему мы ищем и находим или, вернее, это приходит к нам – из будущего.)