глядя из рая и негр нарисованный
падают розы когда запрокинутый
в кожаных диванах Лувра тишина
так всю зиму грелся на решетке метро
треснувшею фреской небритое лицо
ночью на скамейке нога как будто в гипсе
прощай ты улетаешь в мурашках и цветах
здесь всюду ангелочки высоких переплетов
столько стульев… кашель… спящие кругом
дождь и мрак пронизывает – будто сумасшедшие
проносятся машины – и Сена поднялась
на опушке парка камень спит без памяти
плещется все ближе – где-то у щеки
желтая как пиво казарму затопила
а ведь были лучшие мадам ученики
оттого что черный стеклами парадного
медный колокольчик за полночь швейцар
и когда ладонью снизу вверх от ягодиц
не дает ложбинка девушке уснуть
а когда дождались жалюзи и кровли
посыпались стекла – стреляет и спит —
из машины валится весь от крови мокрый
трудно просыпаться дымясь на мостовой
города и годы темные как воды
свесился спишь – головою в Париж
наклоняясь светится Эйфелева мама
и не понимаешь что с нее летишь
ПОПЫТКА ВСПОМНИТЬ
нет лишен взбираюсь десятый этаж
шелестит редакция бумага стареющая
деревья небо человек пейзаж
к тому же лыжник и в горах несущийся во сне еще
и когда несешься разбегаясь лыжня
под уклон пригнешься ветер обжигая
от испуга в стороны кусты – и звеня
текст в одно сливается – небо внизу
или вспомнить свет которым продувало
(не глазами но спиной – самостью самой)
гул воды овечья шкура тьма подвала
самородками в шерсти звезды – все забыл
далеко – плац… стой! стал перед гигантом
кто ты? ты – я! он – Гаргантюа
по Тверской везут фантом тайно под брезентом
и мигает синий знак… между тем в прооооовинции
грузовик подпрыгиваю в кузове по доскам
где подросток у пруда ряской или в тряской
яблоки конские (подернутый туманом)
к фабрике – выехала грохоча железом
в гору по булыжнику финский нож подаренный
братом уронил ищу всю канавы вброд
не блеснет (вода блестит) ива вся шевелится
…рыжего австрийца (пленный) лошадь под уздцы
вышел рано: уходили… ах как пахнет первый снег
вот и топчут ротой в общем весь рассыпался горох
вскочишь ночью – жаром свечи всполохи удары
отступаю до сих пор за Москву обоз
дай же вспомнить позаимствовать из —
дортуар постели мальчики (даже не из своей)
шепчутся как заяц утром свет и крик
стыдно! ты же взрослый и ухо горит
подобрал ключ открыл шкаф открыт
весь набит мешочки крупы жадно хруп-хруп
но предвидела записка злобствующей не-сестры:
БРОСЬ МЕРЗАВЕЦ! НЕ БЕРИ! – на столе труп
а когда под нары или вшей у костра
Гоголь умирающий – выблевать кусками душу
где уж тут разглядывать – «не моя сестра»
потроха дымящиеся на коринфской бронзе
пожирать свои…
ПОДМОСКОВЬЕ
собака между бежит деревьев
утро и снег к дальнему корпусу
жемчужное смотрит – сорока осыпала —
небо в березах – хлопья с окна
люди или радио – все равно проснулись
новый или давний – четче и светлей —
то ли прилагается то ли привыкает
когда просторно и много воздуха
идешь иду идет я вижу
видят меня: вот он – слабо любопытствует
к воротам автобус собака понюхала
тут была! где она! – сумка с теткой
снег упал в снег – и сразу приблизился
рокот – катер в марте? прямо на шоссе?
скорей электричка – и зеркало озера
вдаль рассекая она удаляется
солнце и фанера – сырость и шкафы
в пустующей ходят… щель на цепочке
Это уж осень: золотые шары
сунул конверт: «вам? почта»
«что бы это…» шарит «как всегда» очки
штемпель – захолонуло – сразу запотели
«так и знала» все темно… полотенцем вафельным
обтирался по утрам… в Крым еще хотели…
ржавчина окрасила (грузовик и выстрелы)
брусья эстакады – строили зека (когда-то)
в электричке душно – взяли бы да выстирали
всю эту толпу – сквозь туман закат
вот неярким парком толстый нос в ушанке
на крыльце по-прежнему крутятся хвосты
«света нет» «монтера нет» «срочно» «подождете»
век бы оставаться – уедем поскорей
СОЧИНИТЕЛЬ
куски идиот клеил реальности
вкривь-вкось – пейзаж на лицо —
лестницу на небо – вечер на утро —
радость на ужас – хохот на смех
а я оборачиваясь идет между
все примечая в солнце снегу
женщина голубь витрина медью
волосы – со смыслом просветы в толпе
прошла пролетел промахнуло проехало
шарфом губами веером перьев
и не успело – ветром смахнуло
что заставляет клеить и жить?
самоотверженно и – улыбаясь
ложку проносишь мимо лица
ни на монетку не ошибаясь
пальцы считать и считать без конца
помню вчера разговор электричкой
вдруг набежал из‐за сосен и дач
и развернувшись лодкой-моторкой
в снежное поле ушел по кривой
черная точка выросла волком
волк подбежал и виляет хвостом
и не успел разобраться я толком
вижу: приятель в поле стоит
окликнул – чужой… обознался в метели
платформа встречаю уходит в вагон
в городе комната – двое в постели
сжал – захрустели твои позвонки
лезут глаза твои в разные стороны
за ухо рот зацепился крючком…
клочья обрывки ошметки истории —
все расползается! – всю сочинил
СОСНЫ
сосны которые березы и ели
и сосны которые просто сосны
снизу худо-бедно все прорехи видно
а с дороги храмы – золотая кровля
с точки зренья дятла: лицом запрокинутым
кверху лапками лежу – неживой жучок
«быстрая работа! тороплюсь ребята» —
и мелькает дятел пестрой головой
здесь в лесах сосновых как в строеньях новых
тень и одиночество стены все тесней
тишина на кладбище шумом нерушимым —
и слышно: электричка бежит среди корней
сосны – Божьи нянюшки были вы вначале
Сашу или Мишу баюкали качали
китель нараспашку – дума на челе
так и тянет тело в землю на земле
было сухо – дождик где-то сверху прыгал
и тепло чадило хвойного настила
ладану подсыпать ягод свежих игл…
иконами – вершинами уснуть и умереть…
здравствуйте черные снизу и розовые
кверху барометры ветра – ветки
чернеющие отсыхающие – крючья
цепляющие синеву!
там от Самары к Саратову в голой степи
кривая татарин-сосна на песчаном
увале растет одиноко —
и хочет сочувствия
нигде ни плаката ни стойбища – пусто лишь
рычат на трассе КАМАЗы проносятся
их фары ночью высвечивая
памятник – но кому?..
нет ни местечка Господи где бы ни —
и вокруг в Переделкино вот они
только стань – и пустыня
выдохни – вот и храм
ЭМИГРАНТ
нет не верит не желает этой улицы
сердце бьется задыхаясь – тупик
на губах медный вкус погибели
обхватил булыжник – голову свою
а когда ничком в снег горячо и мокро
и еще плясал в зрачках осколок луны —
отворилась на балкон в помещичье утро —
и такое белое как иные сны
и было было продолжение что делал предложение
черный локон как живой а сама ненастоящая
у перил – вдали – стоящая
вот упрямица! (колонны) со склоненной головой
и тогда поставили носом к стенке
говорили строились клацали затворами
на известке – буквы брызги крови… Боже!
ты шагнул услышав как снаружи тело —
падает – толкнул дверь – и легко со звоном —
в авеню де Суффрен где платаны и небо
и такие большие ладонями листья
что вошел в свое кафе – даже не обернулся
двое переговариваются: крови-то крови
подошел официант – со стола вытер
трупами большой сарай доверху набили
тридцать лет здесь просидел над своим пивом
той России ты не знал зря не говори ты
лишь по-волчьи поседел скалишься небритый
все ты врешь… а вспомнишь ненароком:
чье-то имя вензель черный локон
ПОЕЗДКА ЗА ГОРОД
по Елисейским омары ползают
и публика тоже – с горы по полям
на электричку что с Белорусского
навстречу имперским орлам на мосту
мы с тобой по обе – длинных скамеек
ангары пакгаузы фирмы и фермы