— Ну что же? - спросила она.
Он поднял глаза к третьему этажу. У г-жи Арну горела лампа. Действительно, ничто не мешало ему подняться.
— Я жду вас здесь. Идите же!
Это приказание вконец расхолодило его, и он сказал:
— Я долго пробуду там наверху. Вам бы лучше вернуться домой. Завтра я зайду к вам.
— Нет! Нет! - ответила Ватназ, топая ногой. - Захватите его! Возьмите его с собой! Пусть он их накроет!
— Но Дельмара там уже не будет!
Она опустила голову.
— Да, пожалуй, верно.
Она молча стояла на мостовой среди мчавшихся экипажей; потом уставилась на него глазами дикой кошки.
— Я могу на вас рассчитывать, правда? Теперь мы сообщники, это свято! Так действуйте. До завтра!
Фредерик, проходя по коридору, услыхал два голоса - они спорили. Голос г-жи Арну говорил:
— Не лги! Да не лги же!
Он вошел. Они замолчали.
Арну расхаживал взад и вперед, а жена его сидела на низеньком стуле у камина, чрезвычайно бледная, с остановившимся взглядом. Фредерик сделал движение в сторону двери. Арну схватил его за руку, довольный, что явилась помощь.
— Я, кажется... - сказал Фредерик.
— Да оставайтесь! - шепнул ему на ухо Арну.
Г-жа Арну сказала:
— Надо быть снисходительным, господин Моро! Такие вещи в семейной жизни иногда случаются.
— То есть их устраивают, - игриво сказал Арну. - И бывают же причуды у женщин! Вот, например, она совсем неплохая женщина. Напротив! И что же, целый час забавляется тем, что докучает мне всякими выдумками.
— Это не выдумки, а правда! - раздраженно ответила г-жа Арну. - Ведь как-никак ты же ее купил.
— Я?
— Да, ты! в персидском магазине!
«Кашемировая шаль!» - подумал Фредерик.
Он чувствовал себя виноватым и был испуган.
Она тут же добавила:
— Это было в прошлом месяце, в субботу, четырнадцатого.
— А! В этот день я как раз был в Крейле! Итак, ты видишь.
— Вовсе нет! Ведь четырнадцатого мы обедали у Бертенов.
— Четырнадцатого?.. - И Арну поднял глаза к потолку, как бы вспоминая число.
— И даже приказчик, который продавал ее, был белокурый!
— Могу я разве помнить приказчика?
— Однако ты продиктовал ему адрес: улица Лаваль, восемнадцать.
— Как ты узнала? - спросил изумленный Арну.
Она пожала плечами.
— О! Все очень просто: я зашла починить мою шаль, и старший приказчик сказал мне, что точно такую же сейчас отправили г-же Арну.
— Так моя ли вина, что на той же улице живет какая-то г-жа Арну?
— Да, но не жена Жака Арну, - ответила она.
Тут он стал путаться в объяснениях, уверяя, что не виноват. Это ошибка, случайность, одна из тех необъяснимых странностей, какие иногда встречаются. Не следует осуждать людей по одному только подозрению, на основании неопределенных улик, и в качестве примера он привел несчастного Лезюрка.78
— Словом, я утверждаю, что ты ошибаешься! Хочешь, я поклянусь тебе?
— Не стоит труда!
— Почему?
Она взглянула ему прямо в лицо, ничего не сказав, потом протянула руку, взяла с камина серебряный ларец и подала ему развернутый счет.
Арну покраснел до самых ушей, и его растерянное лицо даже раздулось.
— Ну?
— Так что же, - медленно проговорил он в ответ, - что же это доказывает?
— Вот как! - сказала она с особой интонацией, в которой слышалась и боль и ирония. - Вот как!
Арну держал счет в руках и вертел его, не отрывая от него глаз, как будто в нем он должен был найти решение важного вопроса.
— А! Да, да, припоминаю, - сказал он наконец. - Это было поручение. Вам это должно быть известно, Фредерик.
Фредерик молчал.
— Поручение, которое меня просил исполнить... просил... Да, старик Удри.
— А для кого?
— Для его любовницы!
— Для вашей! - воскликнула г-жа Арну, выпрямившись во весь рост.
— Клянусь тебе...
— Перестаньте! Я все знаю!
— А-а! Превосходно! Значит, за мной шпионят!
Она холодно ответила:
— Это, может быть, оскорбляет вас при вашей щепетильности?
— Раз человек выходит из себя, - начал Арну, ища шляпу, - а вразумить его нет возможности...
Потом он глубоко вздохнул:
— Не женитесь, любезный друг мой, нет, уж поверьте мне!
И он поспешил прочь, чувствуя потребность подышать свежим воздухом.
Тут наступило глубокое молчание, и в комнате все как будто застыло. Светлый круг над лампой белел на потолке, а по углам, точно полосы черного флера, ложились тени; слышно было тиканье часов, да в камине потрескивал огонь.
Г-жа Арну снова села в кресло, теперь по другую сторону камина; она кусала губы, ее трясло; она подняла руки, всхлипнула, расплакалась.
Фредерик сел на низенький стул и ласковым голосом, каким разговаривают с больными, сказал:
— Вы не сомневаетесь, что я разделяю...
Она ничего не ответила. Но, продолжая вслух свои размышления, молвила:
— Я же не стесняю его! Ему незачем было лгать.
— Разумеется, - сказал Фредерик. - Наверно, всему виной его привычки, он просто не подумал, и, может быть, в делах более важных...
— Что же, по-вашему, может быть более важного?
— Да ничего!
Фредерик наклонился с покорной улыбкой.
— Арну все же обладает некоторыми достоинствами; он любит своих детей.
— Ах! И делает все, чтобы их разорить!
— Причиной тому его нрав, слишком общительный; ведь в сущности он же добрый малый.
Она воскликнула:
— А что это значит - добрый малый?
Так он защищал его в выражениях самых неопределенных, какие только мог найти, и, хотя и сочувствовал ей, в глубине души радовался, блаженствовал. Из мести или из потребности в любви она устремится к нему. Надежды, непомерно возрастая, укрепляли его любовь.
Еще никогда не казалась она ему столь очаровательной, столь беспредельно прекрасной. Временами грудь ее вздымалась; ее неподвижные расширенные глаза словно были прикованы к видению, возникшему перед ее духовным взором, а губы оставались полуоткрыты, как бы для того, чтобы душа могла покинуть тело. Порою она крепко прижимала к ним носовой платок. Фредерик хотел бы быть этим кусочком батиста, насквозь пропитанным слезами. Он невольно смотрел на постель в глубине алькова, рисуя в своем воображении ее голову, лежащую на подушках, и так отчетливо видел ее, что должен был сдержаться, иначе он бы сжал ее в своих объятиях. Г-жа Арну закрыла глаза, успокоенная, обессиленная. Тогда он подошел к ней ближе и, наклонившись, жадно стал вглядываться в ее лицо. В коридоре раздался звук шагов, это вернулся муж. Они услышали, как он затворил дверь в свою спальню. Фредерик знаком спросил, не должен ли он пойти туда.
Она тоже знаком ответила ему: «да», и этот немой обмен мыслями был словно соглашением, началом любовной связи.
Арну, собираясь ложиться спать, снимал сюртук.
— Ну, как она?
— О! Лучше! - сказал Фредерик. - Это пройдет!
Но Арну был огорчен.
— Вы ее не знаете! Теперь у нее разыгрались нервы!.. Дурак приказчик! Вот что значит быть слишком добрым! Если бы я не дарил Розанетте эту проклятую шаль!
— Не жалейте! Она вам как нельзя более благодарна!
— Вы думаете?
Фредерик в этом не сомневался. Доказательство - то, что она дала отставку старику Удри.
— Ах! Милая крошка!
И в порыве умиления Арну уже хотел бежать к ней.
— Да не стоит! Я только что от нее! Она больна!
— Тем более!
Он быстро опять надел сюртук и взял подсвечник. Фредерик проклинал себя за эту глупость и стал втолковывать Арну, что нынешний вечер он из приличия должен остаться дома с женой. Нельзя ее оставить одну, это было бы очень дурно.
— Говорю вам откровенно; это будет лишь во вред! Дело там совсем не к спеху! Пойдете завтра! Ну, сделайте это для меня.
Арну поставил подсвечник и сказал:
— Вы добрый!
III
С той поры для Фредерика началось жалкое существование. Он сделался приживальщиком в этом доме.
Если кто-нибудь бывал нездоров, он три раза в день заходил справляться, он ездил за настройщиком, измышлял тысячи поводов, чтоб услужить, и с довольным видом терпел капризы м-ль Марты и ласки маленького Эжена, который всякий раз гладил его грязными руками по лицу. Он присутствовал на обедах, во время которых муж и жена, сидя друг против друга, не обменивались ни единым словом или Арну отпускал колкие замечания, раздражавшие ее. После обеда Арну возился с мальчиком в спальне, играл с ним в прятки или носил его на спине, становясь на четвереньки, как беарнец. Наконец он уходил, она же тотчас заводила разговор на тему, служившую вечным источником жалоб: Арну.
Не безнравственность мужа приводила ее в негодование. Но, видимо, страдала ее гордость, и г-жа Арну не скрывала отвращения к этому человеку, лишенному чуткости, достоинства, чести...
— Или он сумасшедший! - говорила она.
Фредерик искусно вызывал ее на признание. Вскоре он узнал всю ее жизнь.
Ее родители, мелкие буржуа, жили в Шартре. Однажды Арну, рисуя на берегу реки (в те времена он мнил себя художником), увидел ее, когда она выходила из церкви, и сделал предложение; ввиду его состояния родители, не колеблясь, дали согласие. К тому же он без памяти любил ее. Она прибавила:
— Боже мой, он и теперь еще любит меня - по-своему!
В течение первых месяцев они путешествовали по Италии.
Арну, несмотря на свое восхищение ландшафтами и памятниками искусства, только и делал, что жаловался на вино да устраивал пикники с англичанами, чтобы развлечься. Удачно перепродав несколько картин, он решил заняться торговлей художественными предметами. Потом увлекся производством фаянса. Теперь его соблазняли другие спекуляции, и, делаясь все пошлее и пошлее, он приобретал грубые и разорительные привычки. Она ставила ему в вину не столько его пороки, сколько все его поведение. Никакой перемены нельзя было ждать, и горе ее непоправимо.
Фредерик утверждал, что и его жизнь не удалась.