И пусть Фостирий — мудрый хандрик,
И пусть поэзия — в селе,
Lugne вечно грезит о Леандре,
Кто дал ей грезу на земле,
Кто встретился ей очень кстати
Там, на оранжевом закате,
На озере монастыря…
Свою судьбу благодаря
За встречу, чуждую измены
Телесной — дух ее без ков:
Он волен на века веков, —
Что очень важно для Елены,
Она не ищет новых встреч
С тем, кто сумел ее зажечь.
Наоборот, когда ей Кира
Дала намек на встречу с ним,
Не донося до рта пломбира,
Бровей движением одним,
Соединивши брови туго,
Ее сконфузила подруга.
И часто говоря о нем
С неугашаемым огнем,
О встречах каждый день молчали
И ждали писем от него.
Уж приближалось Рождество,
Уже зима была в начале,
И хоть была уже зима,
Он им ни одного письма…
Ежевечерне выезжая
В театры, в гости, на балы,
Неизменимо всем чужая
(Как эти глупы! как те злы!..),
Тая в душе любовь к прекрасным
Глазам, своей печалью ясным,
И от любви похорошев,
Хотя немного побледнев,
Она в лице своем являла
Вполне счастливую жену,
И даже зависть не одну
Будила в дамах, чем нимало
Не смущена, смущала тех,
Кому ее был внове смех…
— Как пел сегодня Баттистини!
Как соловьила Боронат! —
Взяв провансаля к осетрине
И мужу передав шпинат,
Сказала Lugne в очарованьи
И от любимого Масканьи,
И от полета рысака…
Муж ел, смотря чуть свысока,
Налив стаканчик Кантенака.
Окончен ужин. Муж к руке
Ее подходит. По щеке
Скользит губами Lugne. Однако
Она к себе. Пред ней трюмо.
Стол в зеркале. На нем — письмо.
Часть III
Письмо Леандра: «Как ни странно,
Я, видевший Вас краткий раз,
Душою с Вами постоянно.
Я вижу Вас. Я слышу Вас.
Я ощущаю Вас повсюду.
Я, вероятно, не забуду
Вас никогда. Вы обо мне —
Сон в яви или явь во сне? —
Немного помните: тот вечер
На озере монастыря,
Залитая водой заря,
И речи глаз, уста без речи,
И следующий день — леса,
Вы, Кира, я и небеса?…
Я не писал — мне не хотелось
Нарушить новью вашу старь,
Что соловьем в душе распелась…
Я слушал пенье, на алтарь
Любви воздвинув нежный образ,
Какой судьба с улыбкой, сдобрясь,
Найти мне в жизни помогла.
Вы — свет, все остальное мгла…
Я не писал день, две недели,
Четыре месяца. Я ждал
Чудес каких-то. Я не знал,
Порою, были ль в самом деле
Вы посланы навстречу мне, —
Не видел ли я Вас во сне?
Да и теперь, взыскатель были,
Я не надеюсь на ответ
Не потому, что Вы забыли,
А потому что… вдруг Вас нет?!
И тем ожиданнее это,
Что первый раз не в это лето
Я встретил небо Ваших глаз…
Со сном действительность слилась:
Мне сны до встречи предвещали
Ваш голос, очи, кудри, лик.
Я к Вам давно в мечтах привык,
К запросам Вашим и к печали,
Когда ж теперь Вас наяву
Узнал — проснулся и живу.
И вдруг, что мне блеснуло явью,
Окажется обманным сном?
И пустоту познав аравью,
И день и ночь все об одном
Терзаться стану я, что — нежить
Вы та, кого привык я нежить
В своих возлюбленных мечтах,
Что Вы, живительная в снах,
Лишь смутный призрак в этой яви…
А если и оплотен дух,
К моим призывам будет глух,
Что женщины Вас нет лукавей,
Что Вы совсем, совсем не та,
Кем быть должна моя мечта…
Так кто же Вы — ответьте прямо,
Когда Вы знаете сама:
Пустая взбалмошная дама,
Кем русские полны дома,
Бесплодный призрак, дух мертвящий,
С душою ли животворящей,
Мне предназначенной судьбой,
Сопутник ясно-голубой?
Я знать тревожусь — кто Вы? кто Вы?
Простите странный тон письма, —
Я, кажется, схожу с ума, —
Такой кошмарно-бестолковый…
А если в средние века
Вы… впрочем, умолчу пока…» —
«Утешьтесь — я живу на свете,
Не бред, не сказка, не мираж…
Я Ваша целый ряд столетий…
Мне дух больной понятен Ваш:
Ведь Вы типичный неврастеник,
Вы человек, в чьей жизни тени
Коснулись ясного чела.
Я получила и прочла
Душою, — не глазами, — строки.
Я Вам сочувствую вполне.
Вы дороги и близки мне.
Как я, Вы в жизни одиноки…
Я замужем двенадцать зим.
Мой муж мне чужд: мне трудно с ним».
Леандр ответил: «Бросьте мужа,
Придите: я Вам счастье дам, —
Вас замораживает стужа.
Я Вас моложе по годам:
Мне двадцать два. Я очень беден.
Но гений мой, Héléne, победен,
И вскоре славен и богат
Я буду. От моих сонат
Уже теперь в кружке интимном
Все меломаны без ума,
И не пройдет еще зима,
Меня страна приветит гимном,
И композиторский венец
Приемлет гений наконец».
И Lugne сказала Кириене:
— О радость: друг мой — музыкант!
Но шатки лестницы ступени:
Зачем он хвалит свой талант?
Его погубит эта свита…
Мой долг — сказать ему открыто
Свой взгляд, его предостеречь:
Самоуверенная речь
Меня пугает. С этой целью
Увидеться я с ним должна.
Его душа поражена
Опасным самомненьем. В келью
Грез композитора влетел
Дух тьмы: безрадостный удел…
И встретились они на Мойке,
У Поцелуева моста.
Леандра мысли были стойки,
И замкнуты его уста.
Как руки ласково дрожали!
Какую муку выражали
Слиянные две пары глаз!
Какой мучительный экстаз
Объял их крыльчатые души!
Какой огонь расцвел в крови!
Но не сказалось о любви,
И настороженные уши
Не уловили нежных слов:
Шел час гуляющих ослов…
Она сказала: «Друг мой — скромность —
Удел талантливых людей…»
Он отвечал: «Но я огромность:
Я выше всех в стране своей!
Я это чувствую, я знаю…
Я собираю звуки в стаю,
И эта стая в свой полет
Всех маловерных вовлечет.
Чего же должен я стыдиться?
Зачем талант мне умалять?
Вы для меня — подруга, мать,
Жена бесплотная, царица, —
Все в свете, но… спросить Вас жаль:
Вы слышали ли мой рояль?
Конечно, нет. Так отчего же
Про скромность говорите Вы?
На пенье птички не похоже
Жужжанье гордой тетивы!
И я не птичка, — я охотник,
Заботящийся беззаботник,
И восторгаться для меня
Собой — как Вам сиянье дня.
Я оттого исполнен силы
И вдохновенья, и мечты,
Что сознаю себя. Кроты,
Скопцы и выходцы могилы,
Живые трупы, жалкий сброд,
Понятно, это не поймет…
И не поняв, того осудит,
Кто сознает в себе себя,
Над силою глумиться будет.
В великом мощи не любя,
От зависти в негодованьи…
Такое жалкое созданье
Я презираю. Мне оно
Отвратно. И еще одно
Заметить Вам я должен: в наше
«Санженистое» время, в век
Кривляк и нравственных калек,
Когда фальсификаты в чаши
Священные налил наглец,
С таланта истого венец
Стараясь на себя напялить,
В век псевдо-умных дураков,
Стремящихся умы ужалить,
Художник должен быть таков,
Как я: не скромничать (осилит
Бездарь иначе!), должен вылит
Быть как из стали — тверд и смел,
В боях с рутиною умел,
Не поддаваясь вздорной брани
И не пьянея от похвал.
Подъяв талант, как бурный вал,
Он должен хлынуть через грани
И все препятствия с пути
Волною хлынувшей смести».
Он замолчал, разгоряченный,
Потупился и как-то сник:
Ведь Lugne с улыбкою смущенной
Не поняла его язык…
Был полон нежный взор укора.
Она не выносила спора
И прошептав: «Не правы Вы», —
Пошла от Арки вдоль Невы
За Эрмитаж, по Миллионной.
Он молча шел за нею вслед
И думал: «Сколько нужно лет,
Чтоб в ней, наивной и влюбленной,
Все предрассудки превозмочь?»
Раскланялся, и вскоре — прочь.
Неведомые встали стены
Меж ними с первой же поры,
И вкралась боль в мечты Елены…
Рубили где-то топоры
Сады волшебные… И тяжко
Стволы валились… Вяло кашка
Чуть розовела у пенька…
Присела на бревно Тоска
В чепце и траурной мантилье…