359
Ного построения истории, фаталистическое воззрение и, с дру* гой стороны, стремление ограничиться простым переложением летописных сказаний на современный язык обнаружили свою неудовлетворительность. Какой же метод должна принять история?
Союз с точными науками должен помочь ей и в этом деле, говорит Грановский:
Н и одно из исчисленных нами воззрений на историю не могло привести к точному методу, недоста ток к оторого в ней так очевиден. Усоверш енство-ванный, или, лучше ска зать, созда нны й Н ибуром способ критики приносит величайш ую пол ьзу при ра зра ботке источников известного рода, но отнюдь не удовл етворя ет потребности в прил ож имом к полному соста ву науки методе. В этом случае история опя ть дол ж на обра титься к естествоведению и заим-ствова ть у него свойственный ему способ исследования. Н ачал о уже сделано в откры ты х законах исторической аналогии. О ста ется итти далее на этом пути, раздвигая, по возмож ности, тесные пределы, в которых до настоящего времени заключена бы л а наша наука. У истории две стороны : в одной явл яется нам свободн ое творчество духа чел овеческого, в другой — независимость от него. Н овы й метод дол ж ен возникнуть из внимательного изучения фактов мира духовного и природы в их взаимодействии. Тол ьк о таким обра зом мож но достигнуть до прочных основных начал, т. е. до я сного знания законов, определ я ющ их движ ение исторических событий. М ож ет быть, мы найдем тогда в этом движ ении правил ьность, которая теперь ускользает от нашего внимания. В рассматриваемом нами вопросе статистика опередила историю. «В противопол ож ность принятым мнениям, — говорит К етл е,— факты общ ественные, определяемые свободны м произвол ом человека, совер-ш аются с бол ьш ею правил ьностью, нежели факты, подверженные простому действию физических причин. И сходя из этого основного начала, мож но сказать, что нравственная статистика долж на отныне занять место в ряду опытных наук». М ы не в праве ска за ть того же об истории. Пока она не усвоит себе надлежащего метода, ее нельзя будет назвать опытною наукою.
Н о к чему же должна вести человека история? Конечно, наука не может быть подчиняема внешним требованиям, ее истины не должны быть искажаемы в угодность частным и временным интересам. В этом заключается справедливость аксиомы — «цель науки есть самая наука». Н о каждое знание обращается во благо человеку, и рвение, с которым раэработывается та или другая отрасль науки, зависит от того, в какой мере удовлетворяет она той или другой, нравственной или житейской, умственной или материальной, потребности человека. Каждое знание оказывает влияние на жизнь, и история, наука о жизни человечества, не должна остаться без влияния на его жизнь; и кто захочет ныне трудиться над бесполезным для человека?
Современный нам историк не мож ет отка за ться от законной потребности нравственного влияния на своих читателей. Вопрос о том, какого рода дол ж но бы ть это влияние, тесно свя зан с вопросом о пользе истории вообщ е... Очевидно, что практическое значение истории у древних, основанное на возмож ности непосредственного применения ее уроков к ж изни, не мож ет иметь места при сл ож ном организме новых общест в. К тому же однообразная игра страстей и забл уж дений, искаж ающ ая судьбу народов, привела многих к закл ючению, что исторические опыты проходя т бесплодно, не оставл я я поучител ьного следа в памяти человеческой... Тем не менее, нельзя 3(50
отрицать в массах известного исторического смысла, более или менее ра зви-того на основании сохранивш ихся преданий о прош едш ем... П риведенные нами выше слова К етл е о статистике со временем пол учат прилож ение и к нашей науке. Е й предстоит соверш ить для мира нравственных явлений тот же подвиг, какой соверш ен естествоведением в принадлеж ащей ему обл асти.
Откры тия натурал истов рассеял и вековые и вредные предрассудки, затмевавшие взгл я д человека на природу: знакомый с ее действительными силами, он перестал приписывать ей несущ ествующ ие свойства и не требует от нее не-возмож ных уступок. Уяснение исторических законов приведет к результатам такого же рода. О н о пол ож ит конец несбыточным теория м и стремлениям, наруш ающ им правильный ход общ ественной ж изни, ибо обл ичит их проти во-речие с вечными целями, поставленными человеку провидением. И стория сдел ается, в высшем и обш ирнейш ем смысле, чем у древних, наставницею народов и отдельных лиц и я вится нам, не как отрезанное от нас прошедшее, но как цельный организм ж изни, в котором прош едш ее, настоящ ее и будущее находятся в постоя нном меж ду собою взаимодействии: «И стор и я , — го-иорит американец Эмерсон, — не дол го будет беспл одною книгою. Она вопл о-тится в каж дом разумном и правдивом человеке. Вы не станете более и счис-ля ть заглавия и каталоги прочитанных вами книг, а дадите мне почупство -пать, какие периоды переж иты вами. К а ж ды й из нас долж ен обра титься » полный храм славы. Он долж ен носить в себе допотопны й мир, зол оток век, я бл око знания, поход Аргон а втов, призвание Авра а ма , построение храма, начало христианства, средний век, возрож дение наук, Р еф ормацию, открытие новых земель, возникновение новых знаний и новых народов. Н а -добно, одним сл овом, чтобы история сл ил ась с биограф иею самого читателя, превратилась в личное его воспоминание...»
И за этим воззрением, постигаемым еще немногими, но равно принадлежащим всякому истинно современному историку, Грановский тотчас же выражает сам себя, — быть может, вовсе не сознавая, что говорит уже о себе, характеризует оттенок воззрения, возводимый до просветления грустной науки его кроткою и любящею личностью:
Д аж е в настоящ ем, далеко не соверш енном виде своем, всеобщ а я и стория, более чем всякая другая наука, развивает в нас верное чувство действительности и ту бл а городную терпимость, без к оторой нет истинной оценки людей. Она показывает различие, сущ ествующ ее меж ду вечными, безусл ов-ными началами нравственности и ограниченным пониманием этих начал в данный период времени. Тол ьк о такою мерою дол ж ны мы меря ть дела отживших поколений. Ш ил л ер сказал , что смерть есть великий примиритель. Эти слова могут бы ть отнесены к нашей науке. П ри каж дом историческом проступке она приводит обстоя тел ьства , смя гча ющ ие вину преступника, кто бы ни был он — целый народ или отдел ьное лицо. Д а будет нам позвол ено сказать, что тот не историк, кто не способен перенести в прошедшее ж ивого чувства л юбви к ближ нему и узнать брата в отделенном от него веками иноплеменнике. Т от не историк, кто не сумел прочесть в изучаемых им л ето-писях и грамотах начертанные в них яркими буквами истины: в самых позорных периодах ж изни чел овечества есть искупительные, видимые нам на расстоянии столетий стороны , и на дне са мого греш ного пред судом современников сердца таится одно какое-нибудь лучшее и чистое чувство...
Мы так долго останавливались на этой речи, приводили из нее столько отрывков не потому только, что она действительно принадлежит к числу произведений, каких немного в целой нашей литературе: мы считали также нужным, чтобы читатель имел пе-361
ред глазами пример, на котором мог бы проверять справедливость суждения, которое необходимо высказать прямым образом о собственно ученой стороне сочинений Грановского. Мы упоминали, что некоторые смотрели на нее с недоверчивостью и если не решались, по инстинктивному созна нию своей слабости в научном деле и своей неправоты, высказывать сомнений открыто, то не упускали случаев ввернуть какой-нибудь таинственный намек об этом предмете. Мы помним даже, что один полубездарный компилятор, открывший,
Р а ссудк у вопреки, наперекор стихия м,
что Англ ия обширнее Р оссии, и тем заставивший иных возы-
меть выгодное мнение о его знаниях, — помним, что он в какой-то географической или статистической статейке дерзнул вставить замечание, что Тамерлан был ничтожный человек, которого могут считать достойным внимания истории только тупоумные и безнравственные люди. Вы, может быть, и не догадались, что это был смертный приговор Грановскому, избравшему Тимура предметом одной из своих публичных лекций, читанных в 1851 году. Возраж ать подобным приговорщикам, конечно, не стоит; но нравственное уродство доходит иногда до такой нелепости, что интересно бывает рассмотреть причины, его образовавшие. Ценители литературных произведений разделяются на два класса: одни имеют настолько ума и знания, что могут судить о предмете по его внутренним качествам, понимать сущ ность дела; другие неспособны к этому, по недостаточному знакомству с делом или по непроницательное™ взгляда. Ч то ж остается делать последним, когда они одарены таким самолюбием, что непременно хотят делать приговоры о вещах, сущность которых не доступна их пониманию? Они хватаются за внешние признаки и, например, если дел о идет о поэтическом произведении, руководя тся именем автора: прочтите им «Б ориса Годунова», сказав, что эту драму написал бездарный человек, они решат, что драма плоха; прочтите «Та ньку, разбойницу Р остокинскую», сказав, что роман этот написал г. Л ажечников, и они скажут, что роман хорош. Это люди простые и невзыскательные. Когда речь пойдет об ученых предметах, иные судьи руководствуются более замысловатыми основаниями: ведь ученость дело мудреное. З а то приметы, по которым она узнается непонимающими ее людьми, очень ясны, так что ошибка невозможна: непонятный язык, тяж елое изложение, множ ество бесполезных ссылок, заносчивость автора, присвояющ его себе все, что сделано другими.
Особенно последнее качество полезно: есть люди, которые поверят вам на слово, если вы скажете, что вы первый открыли, что Ал ександр Македонский победил персов, и ж естоко будете изобличать ваших предшественников, которые все ошибались и не понимали, что Александр М-пкедонскмй был герои, Вы можете :«32
иных уверить даже в том, что не Кол умб, а вы открыли Америку: ведь уверил же в этом очень многих Америк Веспуций. Н о горе вам во мнении этих знатоков, если вы не хотите окруж ать себя ореолом педантизма, если вы с уважением отзываетесь о других ученых, занимавшихся одним с вами предметом, говорите, что истина, ими открытая, действительно есть истина, если вы не вы -ставляете заботливо различия между тем, что в вашем сочинении принадлежит к прежним приобретениям науки и что принадлежит собственно вам, — тогда знатоки, о которых мы говорим, с первого же раза поймут, в чем дело, и догадаются, что вы человек неученый, поверхностный, что вы только переписываете чужие труды, что у вас нет самостоятельного взгляда, и т. д., и т. д.