Автор, без всякого сомнения, употребил довольно времени и труда на составление этого очерка; он, как по всему видно, обра-ботывал его прилежно и добросовестно, и не его вина, если «История православной церкви на Волыни» не представляет множества интереснейших фактов: чего не может дать предмет, 450
того не вложит в книгу трудолюбие aBTqpa. История православной церкви на Волыни — не более, как часть истории православия в Малороссии: что происходило в Киеве, то повторялось на Волыни, и только; особенного ничего мы не в состояййи сказать б волынских епархиях, как не можем сказать ничего особенного об истории православных епархий калужской или тульской, тамбовской или орловской. Очень важна и интересна история православной церкви в Великоруссии; но если б мы вздумали писать историю православной церкви в рязанской епархии, нам поневоле пришлось бы делать общие и, по своей общеизвестности, нимало не интересные для науки извлечения из сочинений по истории русской церкви вообще, и потом прибавлять: «то же самое было, конечно, и в тульской епархии»; или: «это изменение, без сомне-
ния, коснулось и тульской епархии»; или, в самом счастливом случае, прибавлять: «мы знаем, что так было и в тульской епар -.хии; это видно из следующей грамоты», и приводить грамоту Никона к тульскому епископу о введении исправленных книг, или грамоту тульского епископа, свидетельствующую, что в Туле были около X V века каменные церкви. Точно таково все содержание книги г. Карашевича. Заимствуя общие обзоры о состоянии малорусской ц ер к ви из сочинений преосвященного Филарета, преосвященного Макария, из Бантыша-Каменского и т. д., он прибавляет на каждой странице: «Это должно относиться и к Волыни», а в некоторых случаях приводит какую-нибудь выписку из «Актов Археографической комиссии», и т. п., — выписку, не говорящую нам ровно ничего нового и не содержащую ничего важного. Если б г. Карашевич избрал предметом своего рассуждения какой-нибудь вопрос, могущий быть предметом отдельного исследования, труд его, конечно, не остался бы бесплоден для истории, как в настоящем случае.
Обзор главнейших путешествий и географических открытий в пятилетие с 1848 по 1853 год. составлен К. Ф . Свенске.
Том первый. СПБ. 1855.
Ряд статей, которые под этим заглавием помещал г. Свенске в «Вестнике географического общества», давно уже оценен по достоинству и читателями и журналистами. Ни по одной из наук мы еще не имели такого полного и дельного обзора новейших открытий, какой был составляем ученым автором по географии. Статьи эти теперь собраны в одну книгу, и нам нет надобности рекомендовать ее публике, которая уже отдала ей справедливость. Мы только пользуемся правлением прекрасного труда г. Свенске в виде отдельного сборника, чтобы лредставить читателям беглый очерк успехов географии в последнее время.
Обзор г. Свенске начинается ближайшими к нам странами. Чрезвычайно важных предприятий по составлению и исправлению карт европейских земель в последние годы было множество. Из них назовем, в России: приведение к к о н ц у русско-шведского измерения громадной дуги меридиана между Фугленесом в Норвегии и Измаилом, на пространстве 25°20'; определение долготы главной Пулковской обсерватории от Гринвича; издание «Межевого атласа Российской империи», начатое с Тверской губернии; «Этнографическая карта Европейской России», г. Кеппена; «Хозяйственно-статистический атлас Европейской России», г. Веселовского; «Гидрографическое описание северного берега России», г. Рейнеке; в других европейских странах: большие топографические карты Германии на 359 и Северной Геомании, Реймана и Эсфельда на 200 листах; военная карта Франции на 258 листах; большой атлас Вгликобритании и Ирландии, в масштабе 1 английской мили на 1 дюйм; подробнейшие топографические атласы главных городов Англии (атлас Лондона будет состоять из 900 листов); большая топографическая карта Швеции на 260 листах; подобные же карты Голландии, Бельгии, Испании, Швейцарии.
Из ученых путешествий по Европе особенно важны — в России: уральская экспедиция; путешествие по северной России г. Шренка и покойного Кастрена; по земле донских казаков, г. Кеппена; по прибалтийским провинциям, г. Бера; по берегам Черного моря, графа А. Уварова. Из описаний других малоизвестных европейских стран назовем: путешествия по Далмации и Черногории, Гарднера, Вилькинсона, Коля, Патона; по Сербии, также Патона; по Норвегии, Виттиха, Фооестера; по Исландии, Шлейснера: по Венгрии, Квицмана; по Трансильвании, де-Же-
рандо; по Испании, Уркарта, Дондас-Морри, Госкинса, Мину-толи, Флейшера, Вилькома; 1 по Сардинии. Тняделя; по Греции и Т у о ц и и , Росса, Курциуса, Обри-де-Вера, Риглера, Мэкферлена. Пеоеходя к Азии, заметим путешествия по Сибири покойного Кастрена, г. Миддендорфа, Эрмана; по Аомении — Морица Вагнера; по Малой Азии — г. Чихачева, Росса; по Сирии и Палестине — Линча, Робинсона; по Аравии — Лоттена де-Лаваля; по Мессопотамии — Лейаода, Флетчера, Чесни; по Персии— Вагнера, Фландена; по Бухаре — Лемачна; по Тибету и вообще по китайской половине материка — Гюцлафа, Гюка и Габе; по странам между Ост-Индиею и Китаем — Стрэчи, Томпсона, Гукера; по Синду—Викерн, по Загангскому полуострову— Гюцлафа; список путешествий по Ост-Индии и в Китай был бы слишком длинен.
Точно так же не лдем перечислять путешествий по Алжиру, а из путешествий по Египту и Нубии упомянем только о сочинениях русских ученых: г. Ковалевского и г. РаФаловича. Абиссинию исследовали братья Аббади, Шимпер, Беке; центральную 452
Африку — Ребман, Крапф, Ливингстон, Гальтон, Кольб, Ком-минг, Ричардсон, Овервег, Барт, Пракс, Кноблсхер, шейх Мухаммед эль-Тунзи; португальские владения в Африке — Тамс, Бо-карде; прибрежья Гвинеи и проч. — Галлёр, Буэ-Вильоме,
Форбз, Геккар, Смит, Ир-Пуль.
Автор делает подробные и часто чрезвычайно интересные извлечения из сочинений этих и многих других путешественников, трудами которых столь значительно распространены наши географические и этнографические сведения.
<И З № 3 « СОВРЕМЕННИК А»>
Стихотворения графини Ростопчиной. Том первый. СПБ. 1856 х.
Самое неприятное и самое бесполезное дело на свете — восставать против общепринятых, укоренившихся мнений. Неприятно оно потому, что человек, отваживающийся противоречить всем, приобретает себе множество противников. «Как? ты хочешь быть проницательнее всех? Так, по-твоему, мы все ошибались?
Да ты говоришь парадоксы, да ты говоришь явные нелепости!»
И, если прежде считали этого человека неглупым, он компрометирует репутацию своего ума, даже своего здравого смысла.
Легко бы ему перенести эту неприятность, если бы его отважное противоречие общему убеждению принесло хотя малейшую пользу тому делу, которое он решился защищать, если б он убедил хотя немногих в истине того оригинального мнения, которое он считает справедливым. Но нет, никого не убедит он: все до одного читатели согласно решат, что он странно, непростительно ошибается, и если произведет его смелое восстание против общепринятых суждений какое-нибудь действие, то разве только утвердит публику еще более прежнего в старых мнениях.
Эти слова достаточно убедят каждого читателя, что мы очень хорошо чувствуем трудность и опасность борьбы с закоснелыми предрассудками. Но иногда эти предрассудки бывают столь очевидно неосновательны, столь несообразны с несомненными фактами, что самый осторожный и робкий человек увлекается мыслью: «эти призраки мнений держатся только потому, что ничья рука до них не дотрогивалась; самое легкое прикосновение здравого смысла низвергнет, рассыплет в пыль и прах эти лживые фантомы!» Бывают, говорим мы, случаи, когда нелепость прежнего мнения, правота нового столь очевидны, <Пё борьба против самообольщения публики 'представляется очей» легкою и обещает быть успешною. К небольшому числу таких случаев, бесспорно, принадлежит вопрос о существенном характер*, внутреннем смысле, задушевной идее, — одним словом, о пафосе 453 стихотворений нашей известной писательницы графини Ростопчиной, которая всегда справедливо почиталась одним из украшении русского Геликона. Обыкновенно думали и доныне продолжают думать, что эта замечательная поэтесса изливала в своих стихотворениях чувства и мысли, которые казались ей высокими, правдивыми, глубокими; что ее пафос — пафос увлечения идеями и ощущениями, которые составляют содержание ее стихотворении; все единодушно признавали, что ее поэзия — положительное отражение той жизни, которая казалась и кажется для самого поэта идеалом жизни.
Это мнение положительно ложно. Надобно только перечитать со вниманием прекрасные стихотворения графини Ростопчиной, и очевидна будет его ошибочность.
Критик, с суждениями которого мы не любим расходиться, на, авторитет которого мы любим ссылаться, потому что лучше го авторитета нет у нас, более справедливых суждений мы не найдем ни у 'кого 2 — этот критик заметил, что существеннейшее содержание стихотворений графини Ростопчиной — бал.
Отличительные черты музы графини Ростопчиной — наклонность к рассуждениям и светскость. Исключительное служение «богу салонов» не совсем выгодно. Наши салоны — слишком сухая и бесплодная почва для поэзии. Правда, они даже и зимою дышат ароматом, или, как говорит муза графини Ростопчиной, сыплют аромат; но этот аромат искусственный, возросший на почве оранжерейной, а не на раздолье плодотворной земли, улыбающейся ясному небу. Бал, составляющий источник вдохновения нашего автора, конечно, образует собою обаятельный мир даже и у нас, — не только там, где царит образец, с которого он довольно точно скопирован; но бал у нас — заморское растение, много пострадавшее при перевозке, помятое,
* вялое, бледное. Поэзия— женщина: она не любят показываться каждый |день в одном уборе; напротив, ей нравится каждый час являться новою, всегда быть разнообразною — это жизнь ее. А все балы наши так похожи один на другой, что поэзия не пошлет туда и своей ассистентки, не только сама не пойдет. Между тем, поэзия графини Ростопчиной, прикована к балу: даже встреча и знакомство с Пушкиным, как совершившиеся на бале, суть собственно описание бала*. Талант графини Ростопчиной мог бы найти