Тут уже натуральность является не как сатира, не как комизм, а как
верное воспроизведение дей ствительности со всем ее добром и злом, со всеми сколько идеализированных, выведены люди обыкновенные, но не на посмешище, как уроды, как исключения из общего правила, а как лица, составл яю-щие большинство общества. И все это в романе, писанном стихами! Чтб же в это время делал роман в прозе?
Он всеми силами стремился к сближению с дей ствительностью, к натуральности. Между этими попытками были очень замечательные; но тем не менее все они отзывались переходною эпохою, стремились к новому, не оставляя старой колеи. Весь успех заключался в том, что, несмотря на вопли староверов, в романе стали появляться лица всех сословий , и авторы ст ара-лись подделываться под язык каждого. Эт о называлось тогда народностью. Но эта народность слишком отзывалась маскарадностью: русские лица низших сословий походили на переряженных бар, а бары только именами отличались от иностранцев. Нужен был гениальный талант, чтобы навсегда освободить русскую поэзию, изображающую русские нравы, русский быт, из- под чуждых ей влияний . Пушкин много сделал для этого; но докончить, довершить дело предоставлено было другому таланту. С появления «Миргорода» и «Арабесок» (в 1835 году) и «Ревизора» (в 1836) начинается полная известность Гогол я и его сильное влияние на русскую литературу. Влияние теорий и школ было одною из главных причин, почему многие сначала спокой но, без всякой враждебности, искренно и добросовестно видели в Гоголе не более, как писателя забавного, но тривиального и незначительного, и вышли из себя уже вследствие восторженных похвал, расточавшихся ему другою стороною, н важного значения, которое он быстро приобретал в общественном мнении. В самом деле, как ни ново было в свое время направление Кадамзина* оно оправдывалось образцами французской литературы. Как ни странно поразили всех баллады Жуковского, с их мрачным колоритом, с их кладбищами и мертвецами, но за них были имена корифеев немецкой литературы. Сам Пушкин, с одной стороны, был подготовлен предшествовавшими ему поэтами, и первые опыты его носили на себе легки® следы их влияния, а, с -другой стороны, его нововведения оправдывались общим движением во всех литературах .Европы и влиянием Бай -рона— авторитета огромного. Но Гогол ю не было образца, не было предшественников ни в русской , ни в иностранных литературах. Все теории, все предания литературные были против него, потому что он был против них. Чтобы понять eroi надо 'было вовсе выкинуть их из головы, забыть о их существовании; а это для многих значило бы переродиться, умереть и вновь воскреснуть..; Чтобы-, яснее. сделать нашу.. мысль, посмотрим,, в.- каких отношениях находится .Гоголь к другим - русским поэтам, ] КоИ'ечЯо, и в тех сочинениях Ж
Пушкина, которые представляют чуждые русскому миру картины, без всякого сомнения, есть элементы русские: но кто укажет их? Как доказать, что, например, поэмы: «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Скупой ры царь», «Гал уб», могли быть написаны только русским поэтом, и что их не мог бы написать поэт другой нации? То же можно сказать и о Лермонтове. Все сочинения Гоголя посвящены исключительно изображению мира русской жизни, и у него нет соперников в искусстве воспроизводить се во всей ее истинности. Он ничего не смягчает, не украшает вследствие любви к идеалам или каких- нибудь заранее принятых идей , или привычных пристрастий как, например, Пушкин в «Онегине» идеализировал помещичий быт. Конечно, преобладающий характер его сочинений — отрицание; всякое отрицание, чтоб быть живым и поэтическим, должно делаться во имя идеала, н этот идеал у Гоголя также не свой , т. е. не туземный , как и у всех других русских поэтов, потому что наша общественная жизнь еще не сложилась и не установилась, чтобы могла дать литературе этот идеал. Но нельзя же не согласиться с тем, что по поводу сочинений Гогол я уже никак невозможно предположить вопроса: как доказать, что они могли быть написаны только русским поэтом и что их не мог бы написать поэт другой нации? Изображать русскую дей ствительность, и с такою поразительною верностию и истиною, разумеется, может только русский поэт. И вот пока в этом-то более всего и состоит народность нашей литературы.
Литература наша началась подражательностию. Но она не остановилась на этом, а постоянно стремилась к самобытности, народности, из реториче -ской стремилась сделаться естественною, натуральною. Это стремление, ознаменованное заметными и постоянными успехами, и составляет смысл и душу истории нашей литературы. И мы не обинуясь скажем, что ни в одном русском писателе это стремление не достигло такого успеха, как в Гоголе.
Эт о могло совершиться только чрез исключительное обращение искусства к дей ствительности, помимо всяких идеалов. Дл я этого нужно было обратить все внимание на толпу, на массу, изображать людей обыкновенных, а не приятные только исключения из общего правила, которые всегда соблазняют поэтов на идеализирование н носят на себе чужой отпечаток. Это великая заслуга со стороны Гоголя: но это- то люди старого образования и вменяют ему в великое преступление перед законами искусства. Этим он совершенно изменил взгляд на самое искусство. К сочинениям каждого из поэтов русских можно, хотя и с натяжкою, приложить старое н ветхое определение поэзии, как «украшенной природы »; но в отношении к сочинениям Гоголя этого уже невозможно сделать. К ним идет другое определение искусства, как воспроизведение дей ствительности во всей ее истине. Тут все дело в типах, а идеал тут понимается не как украшение (следовательно, л ожь), а как отношения, в которые становнт друг к другу автор созданные им типы, сообразно с мыслию, которую он хочет развить своим произведением.
Влияние Гогол я на русскую литературу было огромно. Не только все молодые таланты бросились на указанный им путь, но и некоторые писатели, уже приобретшие известность, пошли по этому же пути, оставив свой прежний . Отсюда появление школы, которую противники ее думали унизить названием натуральной . После «Мертвы х душ» Гоголь ничего не написал.
На сцен* литературы теперь только его школа. Все упреки и обвинения, которые прежде устремлялись на него, теперь обращены на натуральную
В чем же обвиняют ее? Обвинений не много, и они всегда одни и те же.
Сперва нападали на нее эа ее будто бы постоянные нападки на чиновников.
В ее изображениях быта этого сосл овия одни искренно, другие умышленно видели злонамеренные карикатуры. С некоторого времени эти обвинения замолкли. Теперь обвиняют писателей натуральной школы за то, что они любят изображат ь людей низкого звания, делают героями своих повестей мужоков, дворников, извозчиков, описывают углы, убежища голодной нищеты и часто всяческой бевнраэственности. Чтобы устыдить новых шгсатз*
294
лей , обв иннг ел и с т орж ест в ом ук азЫЬают На п рек расЬы е врем ена русской литературы, ссылаются на имена Карамзина и Дмитриева, избиравших для своих сочинений предметы высокие и благородные. Мы же напомним вм. что первая замечательная русская повесть была написана Карамзиным, и ее героиня была обольщенная петиметром крестьянка — бедная Лиза... Но там, скажут они, все опрятно и чисто, и подмосковная крестьянка не уступит самой благовоспитанной барышне. Вот мы и дошли до причины спора: тут виновата, как видите, старая пиитика. Она позволяет изображать, пожалуй , и мужиков, но не иначе, как одетых в театральные костюмы, обнаруживающих чувства и понятия, чуждые их быту, положению и образованию, и объясняющихся таким языком, которым никто не говорит, а тем более крестьяне. Старая пиитика позволяет изображать все, чтб вам угодно, но т ол ько предписывает при атом изображаемый предмет так украсить, чтобы не было никакой возможности узнать, что вы хотели изобразить. Следуя строго ее урокам, поэт может пой ти дальше прославленного Дмитриевым маляра Ефрема, который Архипа писал Сидором, а Луку—Кузьмою: он может снять с Архнпа такой портрет, который не будет походить не только на Сидора, но и ни на что на свете, даже ка комок земли. Натурал ьная школа следует совершенно противному правилу: возможно близкое сходство изображаемых ею лиц с их образцами в дей ствительности не составляет в ней всего, но есть первое ее требование, без выполнения которого уже не может быть в сочинении ничего хорошего. Требование тяжелое, выполнимое только для таланта! Как же, после этого, не любить и не чтить старой пиитики тем писателям, которые когда- то умели и без таланта с успехом подвизаться на поприще поэзии? Как не считать им натуральной школы самым ужасным врагом своим, когда она ввела такую манеру писать, которая им недоступна? Это, конечно, относится только к людям, у которых в этот вопрос вмешалось самолюбие; но най дется много и таких, которые по искреннему убеждению не любят естественности в искусстве, вследствие влияния на них старой пиитики. Эти люди с особенною горечью жал уются еще на то, что теперь искусство забыло свое прежнее назначение. «Бы вал о,— говорят они,— поэзия поучала забавляя, заставляла читателя забывать о тягостях и страданиях жизни, представляла ему только картины приятные и смеющиеся. Прежние поэты представляли и картины бедности, ко бедности опрятной , умытой , выражающей ся скромно и благородно; притом же, к концу повести всегда являлась чувствительная молодая дама или девица, дочь богатых и благородных родителей , а не то благодетельный молодой человек, и во имя милого или милой сердца водворяли довольство и счастие там, где были бедность и нужда и благодарные слезы орошал и благодетельную руку — и читатель невольно подносил свой батистовый платок к глазам и чувствовал, что он становится добрее и чувствительнее... «А теперь! посмотрите, что теперь пишут! мужики в лаптях и сермягах часто от них несет сивухою, баба — род центавра, по од ежд е не вдруг узнаешь, какого эт о пола существо: углы — убежище нищеты, отчаяния и разврата, до которых надо доходить по двору, грязному по колени; какой - нибудь пьянюшка- подьячий или учитель из семинаристов, выгнанный из службы, — все это списывается с натуры, в наготе страшной истины, так что если прочтешь — жди ночью тяжелых снов»... Так или почти так говорят маститые питомцы старой пиитики.