ВП: Иммунитет…
ИК: Да, иммунитет. Здоровое нормальное либеральное общество, как оно замышлялось в 18 веке, должно было на этом и строиться. Соображения общественного разума должны были удерживать общество от принятия неправильных решений, поэтому сами неправильные решения с точки зрения общества должны были наличествовать в избытке. Общественный разум должен был выбирать, что ему подходит, а что не подходит. Если же общество само отказывается говорить о некоторых вещах, оно лишает само себя возможности выбора.
ВП: Илья, в вашей серии «Жизнь запрещенных людей» выходила книга с жизнеописанием Джохара Дудаева. А могли бы вы издать книгу об Аслане Масхадове?
ИК: Конечно. Написал бы кто такую книгу…
ВП: Я не спрашиваю о Бен Ладене, поскольку о нем несколько компилятивных и дурных книжек вышло…
ИК: На самом деле, о Бен Ладене была бы интересна настоящая биографическая книга, поскольку всякий раз возникает вопрос о достоверности существования этой личности в принципе.
ВП: Вы считаете Бен Ладена виртуальной фигурой?
ИК: Нет, не совсем так. Я говорю о том, что до определенного момента невозможно собрать никакой объективной информации, даже для людей, которые находятся там, внутри этого лагеря. Никто не знает, жив он или мертв, никто не знает, где он. Интереснее было бы, наверное, написать книгу о Бен Ладене, как о культурологическом явлении. Про образ Бен Ладена. Потому что Бен Ладен — это скорее образ, чем живой человек. Даже его благожелатели из числа радикальных мусульман, говорят, что если он и существует, то уже ничего не контролирует, ничем не управляет. Речь идет лишь об образе. Если бы кто-то написал о Бен Ладене как о символе, собрал бы все карикатуры или, наоборот, атрибутику в его поддержку — майки и прочее… Иными словами написал бы о нем в тех же позициях, какими в культурологических трудах исследуют образ дьявола. Это было бы куда интереснее, чем разные биографии Бен Ладена, которых немало издано на Западе и которые ничего не объясняют.
ВП: Вам такие книги не интересны?
ИК: Мы смотрим не только на тему книги или про кого она написана. Нас больше интересуют исследования, которые пытаются вскрыть роль какого-то социально-культурологического феномена. Мы пытаемся искать книги с острыми постановками проблем, но их мало. К сожалению, их мало и у нас, и за рубежом. Существуют некие каноны в журналистике, в публицистике, в популярной литературе, которые держат автора в заданных рамках. Лишь очень небольшая часть авторов способна преодолеть эту планку. И тогда им удается написать что-то интересное и свежее в проблемных темах, в проблемных вещах. Но большинство пишут очень плохо, очень скучно, и одна из самых больших для нас проблем, — это отсутствие материала.
Против течения
ВП: Илья, вы в издательстве «Иностранка» были составителем серии «За иллюминатором», потом почему-то она исчезла…
ИК: Да нет же, серия продолжается, просто меня там уже не т.
ВП: А почему вас из нее изъяли?
ИК: Сергей Пархоменко решил, что я плохая реклама для серии, выходящей в их семейном издательстве, потому что в то время еще не было модно приглашать на «Эхо Москвы» ультрарадикалов. И того, что я издал книгу Нестерова «Скины» было достаточно, чтобы зачислить меня в принципиальные антисемиты, как показалось Пархоменко.
ВП: С Пархоменко все ясно. Он узурпировал «Иностранку» на правах мужа своей жены. Грустная история, конечно, но пострадал в итоге читатель…
ИК: С моей стороны все обязательства были соблюдены. К самым последним книгам этой серии я действительно не имею никакого отношения, но какое-то время, я оставался составителем, и мои книги выходили даже после того, как мою фамилию убрали с обложки. Но я особенно не горевал. К этому времени у меня уже появилось свое издательство. Просто это еще один показатель того, что люди, которые у нас называют себя либералами, на самом деле ими не являются, а представляют собой одну из самых тоталитарных сект, представленных на отечественном политическом рынке.
ВП: Абсолютно согласен с этим выводом. А каков ваш критерий подбора авторов? Вот у вас пошла серия «Русский драйв», она относительно новая…
ИК: Ну, какой у нас критерий? Мы читаем, думаем…Конечно, вкусовой! Как у каждого издательства, которое руководствуется некоей внутренней идеологической программой, у нас, естественно, вкусовой критерий подбора.
ВП: А как вы ищите авторов? Они приходят к вам сами, или же вы где-то, через кого-то…
ИК: Тут все действует — и самотек, и «цыганское радио», и рекомендации…
ВП: Интернет?
ИК: Да, миллионы разнообразных механизмов, все они в той или иной степени работают, все имеют место.
ВП: А вы стали бы печатать Илью Стогова?
ИК: Наверное, нет!
ВП: А почему?
ИК: Очень поверхностное качество… Не знаю. Все зависит от того, когда печатать. Если бы это было в 1998 году, то, наверное, стали бы. Я еще раз хочу повторить, что любой дискурс изнашивается. Молодежный натурализм, который описывает бытовую урбанистическую жизнь определенных слоев — это сейчас уже мейнстрим. И Стогов — мейнстрим, и Уэлш был бы мейнстримом, если у него про наркотики не было так много написано. Сейчас все это мейнстрим, и для нас это не интересно. Мы такие рукописи просто выбрасываем в корзину. Если рукопись начинается со слов: «Мы с Кривым стояли на углу улицы, „Балтика“ кончилась… На „ЛМ“ не было денег…», то все! До свиданья! До свиданья! Потому что эпигонство возникает моментально на любую тему, а потом сам дискурс приватизируется обществом, он перестает его раздражать, перестает вызывать необходимую провокацию, перестает быть моментом, который позволяет поддерживать некую толерантность. Весь вчерашний эпатаж становится «комильфо», а когда это становится «комильфо», оно перестает нас интересовать. Потому что с идеологических позиций оно нас уже не интересует, а с коммерческих позиций оно настолько в этот момент поднимается в цене, что мы не можем соревноваться на эту тему с корпоративными издательствами. Именно по этой причине мы сейчас практически отказались издавать западную переводную литературу. Бесполезно соревноваться с «АСТ» или «Эксмо» на эту тему, хотя в свое время альтернативная литература, то, что называется «андеграунд», была пробита нами. А теперь все активно печатают такого рода книги, и это уже неинтересно. Потому что начинается чисто коммерческое соревнование: кто первый схватит нового автора, кто за него больше заплатит, кто его лучше раскрутит. Тема встала, все! Тема допущена в общество — худо или бедно, но табу снято.
А корабль плывет!
ВП: Какой проект из тех, над которыми вы работаете сейчас, наиболее привлекателен для вас?
ИК: Думаю, все. Наверное, сейчас очень интересно было бы заниматься русской художественной литературой, но пока для этого у нас очень ограниченные возможности. Мы сейчас издаем интересных отечественных авторов гораздо меньше, чем хотелось бы. Хотя такие книги куда интереснее, чем зарубежные переводы, которые мы и так сократили. Интереснее, может быть, даже, чем «нон-фикшн». Впрочем, не могу сказать, что именно сегодня для издателей интереснее. Все должно быть. Но это может позволить себе издатель, который издает в месяц тридцать, или того больше, книг…
ВП: А сколько книг издаете вы?
ИК:Четыре-пять в месяц.
ВП: Расскажите о книге, над которой вы сейчас работаете.
ИК: Только что завершил работу с новым романом Проханова. Обычно, чем я занимаюсь в настоящий момент, оно самое любимое и бывает.
ВП: Это совершенно новый роман? Или же это продолжение темы, заявленной в книге «Господин Гексоген», а затем успешно продолженной в следующих его романах последних лет?
ИК: Автор — один и тот же человек и, конечно, стилистика, выработавшаяся у позднего Проханова, все равно остается его авторской стилистикой, и сюжеты у него типичные. Но с другой стороны, это новый роман. Там присутствуют вещи, которых раньше не было, при том, что там есть детали, которые узнаются читателем, это новая и очень хорошая книжка.
ВП: А как она называется?
ИК: «Теплоход Иосиф Бродский».
ВП: А какова идея романа?
ИК: Это роман-предсказание, который в общем о 2008 годе, но в отличие от романа Доренко, он не столь прямолинеен, скорее более фантазиен. Сюжет сводится к тому, что все представители нашей элиты, зашифрованные под теми или иными именами, находятся на одном теплоходе, который плывет по Волге. И по ходу романа сбываются предсказания, которые сделаны в их отношении новым Нострадамусом. Выясняется, что Бродский — это Нострадамус наших дней. Что в его стихах скрыты предсказания обо всем, что будет происходить с Россией, и, соответственно, эти предсказания сбываются по мере плавания: и тут печально гибнут все. Как говорят в американском кино: умерли все!
ВП: Неужели конец романа такой пессимистический?
ИК: Нет, конец романа у Проханова очень интересный, совершенно странный. Это роман-сон, роман-видение, роман-предсказание. Потому что там, в отличие от предыдущих книг Проханова, все изначально происходит в исключительно условном, исключительно мистериальном мире, где всякое слияние с правдоподобием окончательно разрушено. Это первый роман Проханова, начиная с «Господина Гексогена», где автор участвует в романном пространстве под своим именем. И потом здесь совершено неожиданное для этого литератора отношение к Бродскому, который всегда был для писателей этого направления представителем либеральной еврейской поэзии, ими отрицаемой. И вдруг Бродский оказывается одним из важных персонажей романа и подан в позитивном ключе. Я думаю, что изменения отношения к Бродскому у Проханова произошло под влиянием последних писаний его друга Владимира Бондаренко, который очень резко совершил смену дискурса. А в общем книга потрясающая, потому что в ней Проханов решительно встает на стезю гиперметафизического реализма в духе самых андеграундных писателей западной традиции. От Берроуза в этом романе его отделяет несколько миллиметров. Последние остатки журналистского реализма, если и сохранились, то только в определенных сатирических сценах, которые пародируют жизнь нашего высшего света, а также в образе бесконечной музы последних прохановских романов — Ксении Собчак. Босхианское начало в романе доведено до такого предела, до такого размаха, который в предыдущих его романах лишь только намечался.