СШ: Илья, как бы вы описали своеобразие вашего издательства?
ИК: Хотя мы и предполагаем публикацию художественных книжек, главный акцент будет на литературе non-fction. Первая выпущенная нами книга — тюремные дневники Эдуарда Лимонова. Специфика нашего издательства описана его названием — «Ультра. Культура». Мы будем издавать книги, затрагивающие не те темы культуры, которые находятся в центре внимания общественности, а рискованные, пограничные сферы, легитимность существования которых вызывает много вопросов. Все, что экстремально, маргинально, противоречиво, по нашему мнению, и представляет антропологическую проблему. К примеру, торговля хлебом критической проблемой не является, а торговля героином считается именно таковой. При этом торговля героином имеет гораздо более крупное значение в мировой торговле, чем торговля хлебом. Если говорить о легальном рынке, то по стоимости мирового урожая хлеб находится на пятом месте, а на первом месте стоит кофе — продукт, совершенно бессмысленный с точки зрения выживания, к тому же обычный легальный наркотик.
Я упомянул слово «маргинальный», оно мне очень не нравится. Ведь оно переводится как «находящийся на краю, на дне», то есть малозначимый. Маргинализация возникает в результате процессов знакового плана и в результате реальной весомости проблемы. Проблема может быть очень важной, но неприличной, отторгаемой, потому что в данном социуме она создает неразрешимое противоречие, поэтому ее стремятся вывести за пределы поля обсуждения. Понятием «маргинальный» у нас зачастую обозначаются некоторые явления, в которых заинтересовано гораздо большее количество людей, чем в тех вещах, которые гордо именуются мейнстримом.
Например, сколько человек читает книги, отмеченные премией Букер? Если реально оценить вес явлений, то настоящий мейнстрим — это водка, а Букеровская премия — явление маргинальное. У нас есть внутриредакционная шутка: название издательства превращается в аббревиатуру «УК». Наша специфика в значительной мере определяется именно этим сокращением.
СШ: Почему вы сориентированы в первую очередь на nonfction? Что вас не устраивает в художественной литературе?
ИК: Если говорить о переводной литературе, то процесс сейчас уже вовсю запущен и развивается по своим законам. В отечественной литературе я плохо разбираюсь, ею нужно специально интересоваться, листать толстые журналы, общаться с писателями. Я «иностранщик», я понимаю, как устроен процесс книгоиздания на Западе, как приобретаются права, как работают агентства и издательства. Как все это делается в России, мне не очень ясно.
СШ: Но вы ведь не только издатель, вы, наверное, и читатель?
ИК: И даже рецензент. Могу сказать, что ничего сногсшибательного за последнее время я не обнаружил. Умеренный интерес у меня вызвал Стогоff в момент его появления, больше, пожалуй, ничего.
СШ: Ваше издательство некоммерческое, как вы собираетесь решать финансовую проблему?
ИК: Ну что значит некоммерческое? При правильно организованной деятельности окупаемость можно обеспечить, работая и на узкую, но благодарную аудиторию. Рынок для подобного рода книжек существует, он не слишком велик, но имеет явную тенденцию к расширению. Существуют люди, постоянно обращающиеся к такой продукции, тут и элемент моды, но их количество прирастает. Об этом, к примеру, свидетельствует успех книжного магазина при «О. Г. И.».
СШ: Для возникновения издательства нужны были инвестиции, откуда они?
ИК: Наши инвесторы — из области большого издательского бизнеса, которые понимают, что этот сектор рынка нужно захватить и держать. Но удержать его силами крупного издательства невозможно, потому что он очень специализирован. Как показывает успех издательства «Ad Marginem», на этом сегменте лучше работать маленькому коллективу со специфическими интересами, вкусами и представлениями о мире. Мы реально смотрим на жизнь и не собираемся зарабатывать дикие деньги, пытаясь стать примером коммерческого успеха.
СШ: У вас есть конкуренты?
ИК: Мы начали игру на этом поле синхронно с несколькими проектами. Время покажет, кто лучше. Но этот сектор устроен таким образом, что на нем, как ни странно, достаточно легко организовать сотрудничество между издательствами и проектами. Здесь господствует другая энергия.
СШ: Какое сотрудничество вы имеете в виду?
ИК: Самое разное: взаимная раскрутка, общие акции, взаимная реклама, копродукционное сотрудничество и т. д. Это не тот рынок, на котором нужно друг друга давить.
СШ: Насколько я понимаю, у вас будет превалировать переводная литература?
ИК: Так получается потому, что глупо переделывать уже хорошо сделанное. Это относится в первую очередь к справочникам. Например, мы приобрели серию американских энциклопедий, которые, естественно, будем модифицировать и адаптировать к действующему здесь информационному полю. Странно было бы переделывать добротные справочники «100 запрещенных фильмов» и «100 запрещенных книг». Сейчас мы готовим интересный сборник. По материалу он переводной, по составлению и комментариям — это авторская работа. Это 800-страничная антология под названием «Анархия. Антология анархизма и левого радикализма второй половины 20 века». С книжки Лимонова мы начали серию «ЖЗЛ» — «Жизнь запрещенных людей», в которой в течение года выйдут биографии Тимоти Лири, Хью Ньютона, Чарлза Мэнсона, Луи-Фердинанда Селина и т. д. Мы откровенно пародируем знаменитую серию «ЖЗЛ»: если они представляли биографии мальчишей-плохишей, то мы обращаемся к жизнеописаниям настоящих Мальчишей-Кибальчишей.
Ультра. Кормильцев
Илья Кормильцев — заметная персона на разных поприщах: в конце 1980-х он был известным рок-поэтом, потом стал переводчиком и составителем серии «За иллюминатором», выпускаемой издательством «Иностранка», занимался рекламой, недавно он создал свое издательство «Ультра. Культура». Мы попытались выяснить, что стоит за всеми этими начинаниями.
СШ: Илья, у вас довольно много занятий, какова ваша самоидентификация?
ИК: Честно говоря, я не вижу никакой необходимости в самоидентификации. Мне не очень понятно, зачем она может пригодиться в этой жизни.
СШ: Наверное, если вы где-нибудь встретите сообщение, что «Кормильцев — поэт-песенник», то вряд ли останетесь довольным им.
ИК: Большая часть того, что напечатано типографской краской, — глупость. Лозунг нашего издательства «Ультра. Культура» — «Все, что ты знаешь, — ложь» — выражает отношение ко всем видам информации, в том числе и к той, которую распространяем мы. Я ничего о себе не знаю, кроме того, что «cogito, ergo sum». Меня больше интересует, кем я буду, чем кто я сейчас.
СШ: Хорошо, а кем вы будете?
ИК: Это покажет время. Но мне хотелось бы верить, что я существую не зря, и что у меня будет продолжение. Желательно бесконечное.
СШ: Какое из своих нынешних занятий вы считаете самым актуальным?
ИК: В настоящий момент это запуск издательства, в котором я являюсь главным редактором. Этому приходится уделять больше всего времени. Я не думаю, что так будет всегда: когда машина заработает на полную мощь, у меня появятся другие приоритеты.
СШ: Ваше приобщение к рекламному делу было вызвано интересом или заботой о хлебе насущном?
ИК: Это был эпизод, я не собирался заниматься рекламой серьезно. Мой знакомый предложил написать несколько сценариев, мне это показалось забавным. Дело было после кризиса 1998 года, тогда еще можно было реализовать смешную идею. Сейчас в рекламе работают только кадровые работники, иронический концепт пропихнуть просто невозможно, потому что реклама стала откровенно тупой и ориентированной на кретинов. Реклама могла бы быть интересным видом художественного творчества. Сейчас это возможно в сфере политической рекламы и пиара.
СШ: Какой работой вы остались довольны?
ИК: Роликом о пиве «Доктор Дизель», его крутили полтора года.
СШ: Вы могли бы принять участие в чьей-нибудь политической пиар-кампании?
ИК: Если бы был интересный персонаж, да. Я не верю, что только за деньги можно раскрутить кого угодно. Я не циник, мое убеждение основано не на вере, а на знании. Я знаю, как устроен этот мир.
СШ: Для вас существует нравственный рубеж, дальше которого в своей работе вы не пойдете?
ИК: Надеюсь, существует. Другое дело, что обозначить его очень трудно. Проблема состоит не в том, чтобы понимать, чего ты не сделаешь, а в том, что, сделав нечто, сможешь понять, в чем ты не прав. От греха никто не застрахован. Проблема нашего времени не в том, что люди стали делать больше гадостей, чем когда-либо, а в том, что многие разучились отличать гадость от негадости.
СШ: Хочу коснуться феномена русского рока. Вы можете назвать это явление Роком с большой буквы?
ИК: Предпочту остаться в этом вопросе на уровне подросткового сленга: есть вещи настоященские, а есть ненастоященские. В нашем роке есть достаточно много того, что с известной натяжкой можно назвать настоященским. Натяжка связана с технически-внешними обстоятельствами.
СШ: Можете привести примеры настоященского?
ИК: Все знают набор групп, которые в конце 1980-х — начале 1990-х, собственно, и создали русский рок. 80 % из них, по-моему, сделали серьезные вещи, которые останутся в истории. Конечно, у них можно найти кучу всяких недостатков, но на Западе, особенно сегодня, тоже полно дряни. Вы хотите спросить, есть ли среди наших коллективов такие, кто достоин включения не в местечковую энциклопедию, а в мировой контекст? С моей точки зрения, русскому року не повезло. Он родился в ту пору, когда за пределами России его не могли воспринять адекватно, сейчас это могло бы произойти, но русского рока уже не существует. Сегодня распространилась мода на этно-панк, но русский рок конца 1980-х был его разновидностью. Это музыка, которую играют на электрических инструментах, в ней присутствуют элементы рока, завязанные на национальную традицию, исполняются песни на национальном языке. В эту концепцию некоторые наши группы вписываются идеально, например, «Аукцыон» или «Звуки Му». В конце 1980-х такая музыка не вошла в моду, на Западе ее не восприняли, оценив это явление как часть феномена под названием «perestroyka». Русский рок у нас сыграл достаточно глобальную роль, точно не известно, когда выветрится его влияние. Что касается западного отношения к нему, то Запад в принципе с трудом понимает наши культурные процессы. И происходит это в силу его упадочной тупости.