— Все трудитесь? — подошел к нему фельдшер, наблюдавший некоторое время, как Кирилл Архипович, напрягаясь, катил по двору котел.
— Да вот охота… Который год уж на ветру да на дожде стоит: ржавеет.
— Известно… Да вы куда его?
Кирилл Архипович обвел мутными глазами двор и ткнул пальцем в самый дальний угол навеса.
— Ну, давайте вдвоем…
И приказчик с фельдшером принялись за котел.
— Кирилл Архипович, ты что это? — крикнула из окна старая барыня.
— Да вот, обедать приехал было.
— Обедал?
— Да нет, не угодил еще… Вот уж котел перва…
— Нашел время!.. Брось… Обедать иди… Там же жнут у тебя…
— Сейчас-то обедают, положим… Бросить, что ль, уж разве?
— Ужо, ужо, — крикнула барыня.
Кирилл Архипович бросил на полдороге котел и пошел с фельдшером к себе.
— Ах, вот, кстати, — вспомнил он. — У меня ведь опять, Алексей Иванович… Как вот жара: подступит, — хоть ты что…
Кирилл Архипович показал под ложечку.
— Да у вас это всегда — как жара… Посмотреть надо…
— Пожалуйста. Ах, вот чего: как же? Овсеца-то надо лошадке дать. Вы вот что: вы идите, а я сейчас…
И Кирилл Архипович пошел к амбару.
Так и не дождался его фельдшер. На полдороге Кирилл Архипович опять о чем-то вспомнил, повернул за новым делом, потом забрался на задний двор и, увлекшись, стал пересматривать валявшееся там разное ржавое старье: это вот совсем еще хороший лемех, а это винт совсем новый… И Кирилл Архипович задумался, на что бы употребить его.
Когда он попался опять на глаза барыне, она спросила:
— А ты еще не уехал?
— Сейчас еду, — ответил Кирилл Архипович. — Кусочек дай какой-нибудь, — заглянул он в свое помещение и, увидев фельдшера, вскрикнул: — Ах, Алексей Иванович… Я ведь и позабыл про вас… Как же теперь? До другого раза, что ли?
— Так что ж? Как-нибудь после…
— Дел, сами видите, вон сколько…
— Дел-то много.
Получив ломоть хлеба, Кирилл Архипович побежал к навесу, где стояла его лошадь, взнуздал ее и поехал, судорожно подергивая вожжами и в то же время торопливо пережевывая откушенный ломоть хлеба.
Барыня провожала глазами своего склонившегося набок приказчика и думала с огорченьем, что порядочный он у нее размазня. И в то же время красной ниткой чрез всю деятельность приказчика проходило одно его неотъемлемое качество — честность.
— Честный, — прошептала старушка, как неотразимый довод самой себе, — преданный и честный. Да и вижу я его насквозь, а с умным свяжись — и не распутаешься: вон как у Лопатиных, и имение из рук ушло.
Кирилл Архипович, приехав с обеда на жнитво, узнал и приятную и неприятную в то же время для себя новость: на базаре — татар угнали жать по пяти, вместо пятнадцати рублей. Дмитриевские жнецы, сбившись в кучи, вели об этом оживленный разговор. Виновником упавших цен называли гаюшинского приказчика Ивана Финогеновича. Оказалось, что Кирилл Архипович погорячился и вдвое дороже нанял жнецов. Сперва, по деликатности, Кирилл Архипович, узнав о пятирублевой цене, постарался скрыть неприятное впечатление и только заметил: — Ну уж! чье счастье какое… — но, походив немного от одних к другим, он сказал: — Того… Сказывать уж хоть не надо барыне… Только расстроится.
— Зачем сказывать? — энергично отозвался сытый, плотный парень Михайло. — Известно, кому какое счастье.
И, словно боясь, как бы это счастье вдруг не повернулось спиной к односельчанам, Михайло закричал:
— Ну, чего ж стрять? Жать так жать. Можно и потрудиться: не зря же, в самом деле, этакие деньги отваливать.
У жнецов дружно сверкали серпы, и, описывая по воздуху круги, бабы и мужики складывали горсти уже срезанной ржи, а Кирилл Архипович как сел на сноп у табора, так и сидел, все думая, как ему быть теперь.
Солнце книзу уже пошло, когда показалась вдруг плетушка самой барыни. Наталья Ивановна ехала с внучкой и весело всматривалась в ряды стоявших скирд там, где вчера еще волновалась густая рожь.
Кирилл Архипович совсем раскис и сам перед собой только разводил руками.
— Что? — подсел к нему староста. — А ведь неловко, Кирилл Архипович, барыня-то едет… про цену узнает базарную…
— То-то узнает… Скажет, что вот я тобой для миру старались… она ведь сумнительная: а я тут что?
— Узнает… На народе, где спрячешь… Я калякал кой с кем… Вот чего… Десятинки три дадите у пчельника, а миру водки ведра два: и бог с вами и с деньгами, — на помочь повернем дело…
Кирилл Архипович ожил.
— А пойдут? — спросил он, не смея верить.
— А ты… вон они: Трусов, Аношин, Беляков уже снуют по народу: дай срок… Теперь маненько водкой раздразнить их: пойдет дело…
Сейчас же распорядились и стали обносить водкой жнецов.
Когда подъехала барыня, дело было уже сделано. Староста, отойдя к агитаторам и поговорив с ними, ласково-деловито повернулся и кивнул приказчику:
— Пошли.
Отлегло у Кирилла Архиповича от сердца.
Пошли — одно слово, да тяжелое, — двести с лишком рублей в кармане останется: ну, это так подарочек к рождению.
Кирилл Архипович бросился навстречу к барыне и, судорожно схватившись за борт плетушки, начал было:
— Ах, вот чего… — Но лицо его выражало такое мучительное напряжение, что старая барыня тоскливо-испуганно вскрикнула:
— Да говори же, говори, батюшка, — что еще?
— Ах, да нет же, ничего… Слава богу все благополучно.
И Кирилл Архипович начал делать гримасы и в то же время кивать головой в сторону кучера: очевидно, ему хотелось, почему-то по секрету от кучера, сообщить барыне новость. Но старуха не понимала: она напряженно всматривалась в приказчика, смотрела в спину кучера и, потеряв терпение, опять закричала на своего приказчика.
— Батюшка ты мой, пожалей старуху: не мучь.
— Ах, — вздохнул еще раз приказчик, — видно уж так…
И Кирилл Архипович рассказал, наконец, о том, что крестьяне хотят повернуть все дело на помочь вместо денег. Подошли староста и передовые.
— Что вот, батюшка, говорит мне приказчик? — наклонилась добродушно и таинственно старушка к старосте.
Староста не сразу ответил. Он положил сперва руку на облучок, посмотрел куда-то в сторону и, наконец, уставившись в барыню, ласково-добродушно сказал:
— Так надумались мы, Наталья Ивановна, послужить тебе… дело суседское…
— Ох, батюшка мой, я уж и не знаю, как благодарить-то…
— Ничего, барыня, — задумчиво ответил Аношин, которому пришлось долго толковать с задорным парнем Михайлой, — выжнут безо всякого…
— О?
— Верно… За водкой посылайте…
— Господи, так ведь, конечно, — засуетилась старуха. — Вот, вот…
Наталья Ивановна торопливо достала бумажник из-кармана и, отсчитав деньги, дала их приказчику.
— Три ведра, — приказала она.
— Довольно двух, — кивнул головой староста.
— Три, батюшка, три, — настояла барыня.
— Ну, спасибо… Народ охотнее будет хвататься… Идти к ним…
И староста, а с ним и его свита пошли по рядам. Староста говорил громко, так, чтоб слышала и барыня и жнецы.
— Эй, ребята, жни получше, — три ведра барыня жертвует вам…
Редкие из жнецов при этом подымались и оглядывались в сторону барыни, большинство же молча, сосредоточенно жали.
Перед иными останавливался староста и тихо говорил:
— Так ведь чего же станешь делать? Неужели вот так за горло? Вон цена на базаре, слыхали? Опять много ли придет на человека, если по базарной цене, а тут хоть уважка… а вот по жнивам скотину допустит опять… А главное пристал приказчик: меня, мол, подвели…
— Уж ему, конечно, перед барыней неловко…
— А нам-то с ним же жить…
— Оно, конечно, так… Эх… чего станешь делать?
— Так ведь об этом самом и речь…
Бабушка и внучка сошли с плетушки на землю, прошли несколько шагов и присели у первого скирда хлеба.
Бабушка, щурясь, все смотрела на ряды жнецов и все еще не могла освоиться с мыслью, что двести рублей свалились ей с неба. Она была и довольна, и смущена, и почему-то старалась не смотреть на внучку. Лицо внучки было покорно огорченное.
— Вот, бабушка, ты говорила, что будут лишние деньги — школу построишь… Вот эти деньги отдай…
— Да где ж деньги, матушка, когда их нет у меня!
— Пришлось бы доставать…
— Ну, так доставать еще…
— Ну, вот, когда достанешь, и дай…
Глаза старухи смущенно забегали, и она ответила, не смотря на внучку:
— Ну, не все сразу… Достать! И даром жнут, а толку нет.
— Зачем же сеять тогда?
— Зачем, зачем, — повторяла старуха.
— Так всегда, — пренебрежительно сказала внучка и отвернулась.
Бабушка молчала.
Молчание тянулось долго и было неприятно старухе. Наконец она сказала:
— Для вас хлопочу, — все вам останется… Хоть все раздайте…
— Что ж отдайте? Я, может, и не доживу еще до того времени…
— Доживешь, матушка… и в ум войдешь.
— Барыня, — подошел к ней крестьянин, жавший до сих пор, — я к тебе все насчет лесу докучать пришел.
Старуха растерянно опять покосилась на внучку, на крестьянина и спросила:
— А что тебе, батюшка?
— Да все вот насчет лесу…
Барыня хорошо знала всю эту историю с лесом: был продан лес, назначен был срок для вывозки его, лес в срок не был весь вывезен, и, согласно печатному ярлыку, крестьянин лишался права на оставшийся лес.
— В чем дело? — спросила еще раз старуха, словно ничего она не знала.
Крестьянин должен был рассказать ей подробно все.
— Батюшка мой, — проговорила, выслушав, старая барыня, — а кто же тебе виноват?
— Так ведь чего же станешь делать? Не успел.
— Так ведь, батюшка мой, молодой-то лесок взялся, — ты его топтать станешь теперь…
— Где взялся?.. Когда ему взяться было?
— Нет, взялся, батюшка, как сеяный пошел: сама видела.
— Пропадать, видно, моему лесу, — махнул рукой крестьянин.
— Лес, батюшка, теперь не твой.
— И деньги отдал, да и лес выходит не мой, — фыркнул крестьянин.