— Не поблек ли, Авдотьюшка, лазорев цвет?
— Лазорев цвет, великий хан, все такой же.
— Нашла ли, Авдотьюшка, мужа?
— Мой муж по твоей милости глину месит.
— Нашла ли, Авдотьюшка, брата?
— Мой брат по твоей милости глину носит.
— Нашла ли, Авдотьюшка, сына?
— Мой сын по твоей милости плетень плетет.
Глядит хан на лебедушку,
Поглаживает татарскую бородушку,
Глазами по Авдотьюшке гуляет,
Зубами, как сабелькой, сверкает:
— Я сегодня, Авдотьюшка, добрый,
Я тебе приготовил подарок,
А подарку этому и цены нет.
Хочешь — мужа бери, хочешь — брата,
Хочешь — сына, — любого не жалко! —
Сердце у Авдотьюшки сжалось,
Ох ты, горюшко, великая жалость!
Опустила Авдотьюшка ресницы,
На что теперь Авдотьюшке решиться?
Никого здесь нет, чтобы дать совет.
Побелела Авдотьюшка белей снега,
Почернела Авдотьюшка черней пашни:
— Бог мне судья, решилася я.—
Хан с места встал, спрашивать стал:
— На что ты решилась, объяви свою милость!
— Года мои, хан, небольшие,
Муж у меня еще будет,
Будет муж — будет сын.
Брата родного у меня не будет,
Жить без брата на Руси не зна́то,
Век тужить — без брата жить.—
Уронила Авдотья чело к земле.
Зовет хан Авдотью: — Подойди ко мне,
Встань прямей, не прячь бровей,
Твою мудрость женскую я пожалую,
Всех людей твоих помилую,
Всех бери, всех в Рязань веди! —
Закричал хан Батый на все стороны:
— Эй вы, ордынщики степные, конники лихие,
Сотоварищи удалые, что увидели — запомните,
Расскажите и внукам и правнукам
О мудрости женщины русской и моей милости ханской. —
Как сказал Батый, так и содеялось
Авдотья-рязаночка в Рязань ушла,
Своих людей за собой увела.
Начала Рязань снова строиться,
Наливаться силой русскою.
Гей вы, гусляры, ревнители старины,
Я уста замыкаю, место вам уступаю,
Берите свои гусли, настраивайте свои мысли,
Садитесь повыше, глядите подальше,
Играйте погромче, но не громче
Подвига предков наших, защитивших и отстоявших
Землю русскую для себя, для детей своих
И для вас с вами!
Троица(Апокриф)
А дорога полна ромашек.
— А куда ты идешь, монашек?
Что ты делаешь у стогов?
— Я молюсь и малюю богов!
— Нешто боги идут по дороге?
Нешто нет им иного жилья?
Вон пророк-то, он прячется в тучи,
Он сегодня такой сверкучий,
В гневе нынче на что-то Илья!
Туча надвое раскололась.
Выбил пыль из дороги град.
Дрогнул на поле тонкий колос,
Баба крестится:
— Свят! Свят! Свят!
А монашек накрылся рогожею.
Не в обиде он, что промок.
Он сияет и светится: — Дожили
Мы до дождичка. Дай-то бог!
Ловит ртом он косые дождинки,
Ливень моет ему лицо.
А в ладонях, как в теплой ложбинке,
Образуется озерцо.
А земля напилась и насытилась,
Дышит каждая борозда.
Стройно тянется в небо растительность,
В бочагах вьет воронки вода.
Вольно иноку дышится на поле,
Надо двигаться, надо вставать.
Вот и чибисы где-то заплакали,
Стали родичей опознавать.
В самый раз бы пойти за груздями,
Задарма тот лесной товар.
Во Владимире да и в Суздале
Гриб стоит как орда татар.
Ах, какой боровик под ельником!
Что ты колешься так, хвоя?!
Мать-земля, мы с тобою поделимся,
Гриб — мне в сумку, грибница — твоя!
Вот ходи себе да поискивай
Возле пня замечательный груздь.
А еще три березки ветвистые,
Три сестрицы, так вот она Русь!
Три березоньки, три белоствольные,
Свод небесный над ними чист.
Вот откуда оно, божество мое,
Вот откуда рублевская кисть.
«Я в бреду или в полном здравии?»
Так отчетливо видит он
То владимирское златоглавие,
То нежнейшую зелень крон.
Миг один, и ему откроются
Звуки, краски на древний лад,
Образ тихой, затрапезной «Троицы»,
Образ вечности: — Свят! Свят! Свят!
Тихо молится он под елью,
Где дымится горелая гать.
Он торопится: — В келью! В келью! —
Руки просятся: — Нам бы писать!
Вот и поле. Знакомая нива.
Каждый колос топорщит усы.
— Ты куда это так торопливо?! —
Окликают его с полосы.
У дороженьки три березоньки,
Три натруженные жнеи.
На снопы аккуратно положены
Три серпа, как три острых змеи.
Три кувшина платками повязаны,
Это мелочь, а в ней и любовь.
В самый раз караваи порезаны,
Сладок хлеб после долгих трудов.
Как скромна и красива их трапеза.
Три кувшина, и в каждом квасок.
Пуще кваса с окрошкою радует
Володимерский голосок:
— Ты куда это, инок, насмелился?
— А иду себе да брожу.
У меня каждый день — новосельице,
Где присел, там жилье нахожу.
Бог на помощь вам, черноглазые!
— Коли так, дай-то бог и тебе
В добром теле быть, в добром разуме,
Крепость сердцу и свет голове!
Смотрит инок на них, любуется,
Вот где святость и чистота,
Не беда, если в лапти обуется
Чудо-скромность и красота.
На почтительном расстоянии,
Чтобы тружениц не оскорбить,
Он воскликнул: — Над вами сияние! —
Стал в нем ангел тревогу трубить.
Очи застила тьма кромешная,
Кружит голову зной и полынь.
— Что с тобою, созданье безгрешное?
— Вижу! Вижу!.. — Кого?.. — Богинь!
Бабы крестятся. Страшновато.
— Бес ударил в монашье ребро! —
Три жнеи, как три смелых солдата,
Встали рядом, серпы на бедро!
— Не гляди так бесстыдно — изыди!
Жги очами, да только не нас! —
И по иноку огненной зыбью
Шарят шестеро вспуганных глаз.
— В келью! В келью! Туда, где краски,
Свет лампады молитвенно чист.
Есть ли что-нибудь выше страсти
Той, что шепчет: — Скорее за кисть!
Сердце все будто рана смертельная,
Он увидел! Нашел! Нашел!
А в душе синева беспредельная
И безбрежный цветущий дол.
А дорога пошла лугами.
А трава — в самый раз косить.
Кружит коршун большими кругами,
Хочет крови, разбойник, попить.
— Куры-дуры, скорей в подворотню,
Ты, задира-петух, убегай.
Нет на хищника укорота,
Зазеваешься, и прощай!
Ветер тихо шевелит сено
Уоколицы, у села,
Бьет крылом в монастырские стены
И позванивает в колокола.
Ветер выкрикнул с болью: — Татары! —
Ветер выплакнул: — Бей! Лови! —
Все бегут, а кругом пожары,
И крыльцо уже чье-то в крови.
Стонет баба, держась за череп:
— Как вы смели? Позор! Позор! —
По оврагу, над ним и через
Крик истошный: — Горит собор!
Ах вы, идолы! Ах, басурманы,
Волчья ненасыть, волчье вытье.
— Не топчи меня, конь буланый,
Я тяжелая, жду дите!
Да не лезь, некрещеный ирод! —
И плашмя по лицу вальком.
И татарин летит навылет,
В тын, как утка, ныряет нырком.
Мужики топорами секутся,
Кровь на всех проступила до пят…
В печках свежие хлебы пекутся,
Щи наваристые кипят.
А воинственные старухи,
Отлучившись от варки и щей,
То ухватом, то скалкою в ухо
Бьют наотмашь: — Отзынь ты, кощей!
Вот и дрогнули, побежали,
Говядарь монастырский кричит:
— Правду держите на кинжале,
А кинжал ей не очень личит!
Где татары? Они далече.
Значит, можно и отдыхать.
Ночь кладет свои руки на плечи,
Спи, мужик! Завтра поле пахать.
Звезды в небе полночными парами,
Для свиданий как раз и пора.
Отдыхают от битвы с татарами
Три наточенных топора.
Это явь или это затмение?!