Председатель завкома. Битте, садитесь! (К Седому.) Что она говорит? Не могу понять ее речь.
Седой. И я не знаю. Тут должно быть целое дипломатическое представительство. А ты — только завком.
Мать (садится). У вас тут немного грязновато, товарищи большевики. Мой Франц говорил, что это его поражало. Но мои руки умеют работать… Я — революционерка.
Седой. Франц?
Председатель завкома. Откуда она? Может, от Гвардии? С ним что-нибудь случилось? А мы ни в зуб не понимаем! Беги за переводчицей… Она в цехе, возле инженера…
Седой выходит.
Мать. Я буду работать на заводе, дорогой мой. У вас тут, говорят, работы для всех хватит. А я не хочу сидеть у кого-то на шее. Буду мыть тарелки в столовой, что ли… Агитатором могу быть…
Председатель завкома. Простите, гражданочка, никак не пойму ваш язык. У нас есть линия, чтобы изучать иностранный язык, но я совершенно не имею времени. Только и знаю, что „васисдас“, „гутентаг“, „битте“.
Мать. Мой Франц умер, как порядочный человек. А мне и похоронить его не удалось. Чужие люди его похоронили. Где у вас кладбище?
Входит Милли.
Милли. Товарич председатель завкома!
Председатель завкома. Битте.
Милли (волнуется), Я не знаю, что мне делать. Видимо, он к вам не вернется! Вы его тут хотели сделать коммунистом. Вы погубили честного рабочего… Я хочу уехать от вас прочь! Я немецкая девушка я поеду к своему Францу…
Председатель завкома. Очень приятно, очень приятно! Можете до завтрашнего дня говорить — все равно не пойму… Битте, садитесь. Сейчас придет переводчица.
Мать. Я привезла тебе привет, дитя мое.
Милли (бросилась). От кого? Кто вы такая?
Мать (встала). Я — мать.
Милли. Я боюсь… Сейчас на меня обрушится свет… Мне страшно.
Мать. Последние слова его были обращены к тебе, Милли..
Милли. Последние?! Говорите сразу!
Мать. Его ранила полиция. Он умер, доченька.
Милли. Умер? Мама!
Падает в объятия старушки, плачет.
Председатель завкома. Поговорили. А я стою возле них, словно каменный…
Утирает глаза. Входит Седой с переводчицей.
Седой. Еле нашел! (К переводчице.) Ну, спой нам, что это за старушка приехала… (Увидел.) Вот так штука!
Переводчица(заикается). Уважаемая фрау, что у вас тут случилось!
Председатель завкома(вытирает слезы). А рыдают чисто по-нашему…
Окраина кладбища. Ветер. Два гробокопателя. Один работает, другой сидит на земле, опершись на лопату, и меланхолически смотрит перед собой.
Первый. Работай, Данила, чтобы могила была в полном масштабе!
Второй молчит, продолжает смотреть.
Чтобы новопреставленного раба божия достойно присоединить к теплой компании мертвецов. Кого мы хороним, Данила?
Второй (не поворачивая головы). Прогульщика! Первый. Какая драма на восемь действий с танцами! Все мертвецы одинаковы — прогульщик, ударник ли! Что ты там видишь, Данила?
Второй молчит, поднимается на ноги, продолжает смотреть.
Перед твоими глазами раскинулось кладбище. Видно, убитый горем дед хоронит убитую горем бабу? Или наоборот?
Второй молчит, смотрит. Первый достает бутылку, немного отпивает.
Без водки разве похоронишь живого человека? Да еще такого пьющего? А нужно. Кого скажут, того и закопаем. Мы есть спецы. Что ты там видишь, Данила?
Второй вдруг садится и отворачивается.
Что-то кольнуло твое сердце? Вынь ту занозу и выпей. Второй (неожиданно начинает петь).
Гей, у лісі, в лісі, стоять два дубочки.
Гей, схилилися верхи докупочки-и!
Первый (прекратил работу). Хорошо поешь. Только очень жалобно.
Второй. Вылазь и посмотри. Тебе тоже станет жалобно.
Первый (вылезает, смотрит). Действительно, правильно. Что же это они там делают? Венгерша со своим мужем?
Второй. А что на кладбище можно делать?
Первый. Заработать, выпить и закусить!
Второй. А они наоборот — ребенка хоронит.
Первый. Да примет их небесный кооператив! А старая немка почему слоняется по кладбищу? Место для себя подыскивает?
Второй. Цветы принесла. То на одну могилу положит, то на другую. Видно, грусть заедает.
Нервый. Она такая — кого угодно заест. Грусть эта. Может, выпьем?
Второй. Смотри — на могилу покойного Вани положила. Думал ли он, ложась с ножом в сердце, что ему заграница цветы принесет?! (Показывает.) А это кто?
Первый (опьянел). Парусная шаланда. Вишь как гнется от ветра! Как бросает ее по морю!..
Причаливает рабочий в матроске, выпивший.
„Матроска“. Кладбище здесь, граждане?
Второй. Тут оно.
„Матроска“ (качается). А могилы кто здесь роет?
Первый. Мы роем. Потому как мы спецы. В полном масштабе.
„Матроска“. А какое вы имеете право рыть могилы?
Первый. Труп не любит воздуха.
„Матроска“. Рабочий класс, значит, — в яму? Без возврата?
Второй. Это мы, может, для тебя роем?
„Матроска“. Д-да, для меня. Прогульщик — это я! Вот я и залезу в яму… (Залезает в яму.) А вы меня закапывайте преждевременно… чтобы без музыки… чтобы без суда… Вот я лягу… (Ложится.) Закапывай рабочий класс!
Второй. Ты не хулигань! Порядок нужен. Пускай над тобой речи произнесут, музыка сыграет. Сразу же вылазь!..
„Матроска“. Моя яма! Закапывай, и все тут!
Первый. Это ж не на самом деле! Это будут показательные похороны прогульщика[3].
Второй. Вылазь, чертов мертвец! Лопаты отведаешь!
„Матроска“. Не вылезу!
Венгер, проходя, останавливается. Милиционер бежит, от волнения не видя перед собой дороги.
Венгер (глухо). Что у вас тут такое?
Второй. Копаем яму для показательных похорон прогульщика.
„Матроска“ (из ямы). Закапывают рабочий класс!
Венгер (отпрянула). Кто там?
„Матроска“. Сам прогульщик в полном масштабе.
Первый (повторяет). Сам прогульщик в полном масштабе!
Венгер. Кончайте эту комедию. Никаких похорон не будет. (Пошла.)
Первый. Вылазь! Похороны отменены! А то на тебя немка цветы положит!
„Матроска“ (вылезает). Какая немка?
Подходит мать Франца.
Мать (останавливается, цветы в руках). Его похоронили там, а мне кажется, что он здесь. Эти могилы мне кажутся родными. Вот и свежая яма. Какая тут черная земля! Один сын был, а жизнь впереди такая длинная.
„Матроска“. Мамаша… Дай твою ручку… По гроб жизни пить не буду…
Мать. Люди здесь, как дети. Они плачут возле незасыпанных ям…
„Матроска“. Интересует меня, мамаша, купят ли они у буржуев завод? Не могу на старом работать!
Первый. Купят тебе маску на морду, чтобы лошадей не пугал.
Мать (бросает в яму цветок). Я завтра еще приду, Франц… (Выходит.)
Первый. Ну и день! Давай дальше, Данила. Пение и водка — что добрая женщина: либо из дому выгонит, либо убаюкает!
Продолжают пение. Втроем.
Гей, схилилися верхи докупочки,
Гей, там сиділо аж два голубочки-и-и!
„Матроска“. Неправильно. „Аж три голубочки-и-и!“
Появляется дед-пастух.
Дед. Поминаете?
Первый. Просим к столу. Похороны отменены.
Дед. А покойник был пьющий? То выпить следовало бы, о спасай мою душу!
Первый. А вы еще крепкие? Пейте на здоровье!
Дед (хорошенько выпил, закусывает сухарем, который он достал из-за пазухи). Слабая водка теперь пошла. А кудою здесь на завод, люди добрые?
Второй. По делам?
Дед. А то как же?!
Первый (показывает). Пройдете через тот переулочек, там будут ворота.
Дед не спеша пошел против ветра.
Второй. Серьезный дед. Как прохвессор.
Первый (рассматривает бутылку). Хорошенько выпил голубок! И капли не оставил! Такому деду только из цистерны пить!
В степи. Венгер и Милли.
Венгер. Встретились в степи две женщины. Два горя под высоким небом. И не знают, что им сказать, как им друг друга утешить.
Милли. О-о, если бы я могла понять ваш язык! Мне хочется пойти степью туда, куда шел он…
Венгер. Фронты вспоминаются мне. Взрывы снарядов и стук пулеметов. Стиснув зубы, шли мы на врага. Воля класса вела нас к победам. Голодные, босые, бились мы за будущее…
Милли. Я думаю, что я пошла бы за ним, фрау Венгер. Я чувствую себя одинокой, как то облачко…
Венгер. И вот я — мать. Она прорастала во мне, как верно. Она билась во мне. Наши сердца были связаны. Я родила со. Я стала высокой, как башня, над моим ребенком…
Милли. Мне кажется, что в вашей стране нет одиночества…
Венгер. И я — уже не мать. Никогда не услышу ее смеха. Слезы закипают на горячих глазах. И мне не стыдно слез, товарищи мои.
Милли. Видно, ваша страна будет уже и моей страной, фрау Венгер… Я хочу стать достойной моего Франца…
Венгер. Степь, горе и две женщины. Поплачем, товарищ, потому что на работе нужно стоять с ясными глазами, с твердым сердцем и не плакать. Даже если ты мать и потеряла ребенка.
Плачут обе.