Гапка (входит). Нам бы, мама, надо кутьи наварить поминальщикам, пирогов напечь да свечей насучить покойникам… И кому это я знамя вышиваю? В клуне мрут, в поле мрут — и что это на божьем свете деется… (Уходит.)
Мамаиха. Как они смерти не любят… А без нее не победишь…
Входит Ганна.
Ганна (задохнулась, не может слова выговорить). Насилу добежала. Бегу по селу, а оно как вымерло. Словно и конца ему нет, бегу, бегу… И звонить бросила, скорей сюда бежать.
Мамаиха. Бежать?
Ганна. Бежать, бабушка… Слезы от радости текут, а я бегу… хочется поскорее вам рассказать. Ведь такая радость!..
Мамаиха. Радость, говоришь?
Ганна. Такая радость, что и не высказать… Звоню я, а сама в степь гляжу. Далеко видно. Вся война перед глазами.
Мамаиха. Почему зазвонила поздно?
Ганна. Снарядом колокольню разбило. А я побежала к Покрову. Влезла — вся война перед глазами… Думаю — ведь и мой там… А сама звоню. Аж оглохла от этого звона… Пули в кирпич бьют… Я выглянула наружу, вижу — бегут враги… А мне даже петь хочется. Бросила звонить — и сюда. Радость какая!
Мамаиха. Кому радость, а тебе горе. Ганна.
Ганна (ошеломлена, бросилась к ней). Бабушка, не говорите! Отведите, отгоните! До смерти буду вам служить… Бабушка!.. Не надо горя!
Мамаиха. Не моя воля, делала, что умела. Иди в клуню.
Ганна схватилась за сердце, пошла, еле переставляя ноги.
Вот он, мужицкий двор. Прогнулся даже. Сто годов на нем живут Мамай… Сколько свадеб оттанцевали, сколько слез тут пролито. Сто годов на нем топтались и просвета не видали. А теперь увидят.
Слышно, как вскрикнула Ганна.
Всего было на этом дворе. А как же — кричи… И я кричала в свое время. (Задумалась.) Сколько душ из людей ушло за день… Лавро прилетит, как сокол… Эх, узнаю в нем свою кровь, милые вы мои…
Ганна (лицо мокрое от слез, ведет хлопца). Пойдем, Роман, в нашу опустевшую хату, встретим отца… Его и немцы били и деники истязали, в дальний путь-дорогу послали. И приедет отец на разукрашенном возу в кленовом гробу… Ой, простлалась дороженька, вся слезами залитая…
Мамаиха. Иди, Ганна, домой, ты уже отвоевалась…
Роман. Да хата у нас сгорела, одна поветь осталась… Нет дома.
Ганна. Нет у меня дома без мужа моего… Перед белыми встану, в глаза им плюну, я тоже республика, я тоже коммунистка, и сын мой коммунист, будьте вы прокляты, стреляйте в нас!
Роман. Мама! Разве маленьких принимают в коммунисты?
Женщина пробегает через двор, заломив руки, слышны голоса: "Контузило! Контузило!"
Мамаиха. Кончилось уже? Кончилось?
Со всех сторон хлынули во двор повстанцы, медленно входят во двор Егор Иванович, Коваль, Варка, Грицько, неся на растянутом рядне неподвижного Мамая. Рядно опускают посреди двора.
(Наклоняется к Мамаю, властно призывая его к жизни.) Ты живой, Лавро?!
Мамай (понемногу приходя в себя, покачал головой, поднял руку, наконец сел, уперся руками в землю, взглядом обвел всех, улыбнулся). Первый день республики!
Занавес
Вечереет. Двусветный зал панского дворца, белые колонны, церковные подсвечники, гранаты на столе. Лавро, Мамай, Варка.
Варка. Я тебе говорю, Лавро, Егор Иванович уехал с отцом куда глава глядят, а ты разве удержишь республику, если контуженный и без ног сидишь?!
Мамаи. Слышишь — село гудит, как рои! Революция в опасности, последняя ночь наступает. Соседние села делегатов прислали — как вы, говорят, так и мы…
Варка. А идти не идут!
Мамай. Егор Иванович с людьми к ним поехал. Его послушаются, не такие слушались… Отец перебитую руку покажет, а кто — рану, а кто — горе…
Грицько (входит с мешком). Насилу часовых у штаба сменил — не хотят, да и только. Разве, говорят, без нас кто устережет штаб?.. Такой момент! Я к ним со словом, а они обрезы на изготовку…
Мамай. Возьми-ка людей да обшарь, где какая стежка, где клуня… Середенко, я знаю, вернется, и нам всем надо быть наготове — встретить и угостить… И сразу мне обо всем, слышишь?
Грицько. Людям-то что сказать? Стоят на площади молчком да, словно волны, то сюда, то туда… Хозяева коней запрягают, хотят в степь удирать, куда ноги донесут… Церковь без присмотра… (Высыпает на стоя свечи.)
Варка. Чего ждем? Зачем окопы роем? Колючей проволокой опутываемся, пушки ставим? Деники отошли!
Мамай. Большую силу соберут, к утру с двух сюром подойдут… А мы на бон поднимемся, подмога придет, всенародное восстание… Рабочие, крестьяне…
Гринько. Скажу, пускай ждут. (Уходит.)
Варка. Ожидаем все, когда деники придут да отступят, а нам пока и дыхнуть не дают?! И счастье наше — дымом, и любовь по ветру? Зачем вернулся, спрашиваю?
Мамай. Я небеспременно вернуться мечтал и увидеть, как солнце для нас восходит, и вольную землю, как солнце встает в степи…
Варка. А я всё ждала, на дорогу глядела, и ты, бывало, пошевельнешься на каторге, а я тут уже чувствую и плачу…
Мамай. И вот республика поднялась над степью, как огонек среди метелицы, а мы раздуем и мы донесем… До весны, до Ленина…
Варка. Все жду и жду, и молодость минула — двенадцать лет, как двенадцать дней… Пришел в хату, а хата сожженная, пришел ко мне, а меня нет, одна тень осталась, только сердце, двенадцать лет, как двенадцать дней…
Мамай. Ну вот, тужишь ты, а чего? Пришла наша доля, республику основали, а ты тужишь?
Варка. Тужу по молодости, прошла она за нелюбимым. А любимый пришел — не признается, желанный пришел — не улыбнется, плачу я по детям, которых не имела, плачу по старости, которой не будет… Может, Середенком укоряешь — говори, не молчи… И песню мою позабыл, ой, не будешь петь ее вовек… (И пошла.)
Мамай. Варя, обожди!
Варка становится за колонной. Ее не видно Мамаю, она плачет, не может идти.
(Делает попытки встать, но каждый раз падает на лавку.) И не пьяный, а ноги словно без костей… (Шатаясь, стоит.) Варя…
Варка еще сильнее плачет.
(Тяжело садится.) В кандалах можно было ходить… К решетке подойти, на свет взглянуть… (Ударил кулаком по столу.) Говоришь, не петь мне ее вовеки? А с нею передо мной стены падали, травы степные являлись на тюремном цементе, параша чебрецом пахла, по каторге, как по степи, шел… Песню пел… (Потихоньку начинает петь, голос все крепнет, крепнет.)
Ой, у полі вітер віє,
А жита половіють,
А козак дівчину та вірненько любить,
А займати не сміє…
Варка (поражена). Лаврик… голубчик… любишь… (Бросается к нему.) Спасибо тебе…
Мамай. Недолго нам рассиживаться тут, Варя. И соловушка улетел от пулемета. А когда придет время, вишни зацветут, и такая будет весна, какой на свете никогда не было. За селом — ни окопов, ни колючей проволоки, будет земля — теплая, пахучая, трава — шелковая, а мы идем… За селом выходим на курган, а ветер, брат мой… Со всей степи… Со всего света…
За сценой слышны голоса. Входят Рыжий повстанец, Замухрышка, за ними Роман.
Замухрышка (кричит кому-то). Тебе говорят, что мы по делу! Ты от чужих стереги. Пароль "республику" я тебе дал?
Мамай. Ну, что? Уже?
Повстанцы. Уже, Лавро Устинович.
Мамай. Зло на меня имеете?
Повстанцы. Нет, не имеем.
Мамай. Ходить можете?
Повстанцы. Можем, Лавро Устинович.
Мамай. А сидеть?
Повстанцы. Сидеть — нет.
Роман. Их не очень за Середенка и били… Только осрамили на все село… Я видел. Батогом немного дали и отпустили.
Мамай.Ну, вот вам по гранате… будьте людьми. (Дает.) Куда Середенко убежал?
Рыжий. По реке да балкой… Там у них кони были… На Николаев, наверно.
Мамай. Ну, идите. Да в другой раз держитесь! Упустили такую птицу!
Повстанцы уходят.
Роман. Дядя Лавро, а Егор Иванович скоро вернется?
Варка. На что тебе понадобился Егор Иванович?
Роман. А он, когда уезжал, сказал мне: ты тут, Роман, смотри за всем, как хозяин… Вот я везде-везде и смотрю. Люди думают, что я маленький, а я уже коммунист, сказал Егор Иванович…
Мамай. И дело какое у тебя, Роман?
Роман. Егор Иванович сказал, патрон даст, чтобы не страшно. А вы ведь не дадите, дядя Лавро, вам самому нужно.
Мамай. Почему же не дать? (Дает.) Только как ты стрелять будешь без ружья? А?
Роман. Буду стрелять! (Умчался вприпрыжку.)
Варка. Республика! Ну, сожгут еще несколько хат, мужик привычный к этому, больше сотни уже выгорело… Да шомполов всыплют, вот и все… А ты голову сложишь. Опять страдать? Ты свое на каторге принял… Разве мало людей?
Мамай. Революцию нашу, как жар, ногами затаптывают, царские генералы на Москву идут, а Мамаю за юбкой прятаться?! Девять годов и семь месяцев на каторге ждал… Прокляну, Варя, вырву из сердца и прокляну…
Варка. Проклинай, Лаврик, сердце тревожную весть подает, сердце не обманет, пусть я проклята буду, лишь бы ты на свете жил…
Мамай. Летит наша жизнь по-над степью. Как орел, ширяет в небе… И поплывет орел на сто годов вперед или назад упадет на двести годов…
Варка. Сердце мне тревогу подает… и болит, Лаврик, и вздохнуть не дает…
Мамай. Ну так поди и глаза умой, нам надо крепкими быть, кто же, как не мы… До утра нам еще дела, дела!
Варка. Раз гонишь — так я и уйду!..