Я пришла оказать… Чтобы вы не думали. Я уж решила. Вот. Отказываюсь от вас навеки. Я решила.
Грицько. За что, дочка?
Василина. Это ж твой родной отец!
Марийка. Мне вас жалко, я много думала, что вы несчастный. Только я все решила. Я в газете отказалась. Вы мне давно не отец, а так — человек из одного села. Я давно отказалась. Я решила…
Грицько. Врешь! Не откажешься! Моя! Кровь моя!
Марийка. Не ваша! Не хочу вашей крови!
Грицько. Слушай, дочка моя…
Марийка. Не ваша! Не ваша!
Грицько. Ничего. Одумаешься. Признаешь!
Василина. Выйди, внучка, на минутку. Мы с моим сыном, а с твоим отцом поговорим.
Грицько. Сиди, дочка!
Марийка. Не ваша! Не хочу вашей крови! (Убегает.)
Василина. Теперь, сын, поговорим. Надолго приехал?
Грицько. Побуду три дня — и дальше. Повойник красный надели — не замуж ли, случаем?
Василина. Ты, сынок, словами, будто каменьями, в мать швыряешь…
Грицько. Других слов нет у меня.
Василина. Словами, как комьями о домовину, бьешь. Или я тебя встретила не как мать?
Грицько. Посмотрим, какая вы мать. Купчая крепость на мою землю цела?
Василина. Нет.
Грицько. Чего нет?
Василина. Купчей на землю.
Грицько. Как нет? Я ее замуровал под печью. Не пропадет.
Василина. Ая достала.
Грицько. И что?
Василина. Да ничего. Сожгла.
Грицько. Землю сожгла?
Василина. Не землю, а купчую крепость!
Грицько. Испугалась? Землю спалила?! Самое драгоценное в жизни спалила! Ничего. Земля своего хозяина знает. И хозяин свою землю узнает. Я ее на ощупь найду. И ту, где ветряк монопольщиков стоял. Слепой — глаза мне выколи… В темную ночь. И ту, за лощиной, где немцы партизана поймали. На ощупь найду. Камни по углам закопал, волос конский. Век будет лежать в земле, не сгниет! Семь лет меня все гуртом с правды сбивали, чтоб я землю свою забыл. А я семь лет газет не читал, никого не слушал, только смирялся. Думал, семья меня отблагодарит. А вы?! По голове меня ударили…
Василина. Добрая голова поболит год-другой, да и перестанет! На что тебе купчая, если земля и так навечно наша? Золотую книгу на нее получили, не прячем, пускай все видят! А ты хоть про Конституцию слыхал?
Грицько. Молчите. Ззерь — и тот своего детеныша жалеет, а вы глумитесь! Душу мою спалили! (В отчаянии.) Мать! И семья моя распалась? И никого нет? Одному век доживать? Отец мой любимый как помер?
Василина. А так. Лежал на печи, работать не хотел. Пухнул, пухнул, да с голоду и подох. В саду его схоронили, а копали яму — смотрим: десять мешков пшеницы! Это он тайком закопал, чтоб государству не дать!
Грицько. Земля ему пухом! Может, хоть Иван Голешник жив?
Василина. Да он же тебя на высылку гнал?!
Грицько. Ничего. Он моего роду. Зла на него не помню. А сват Омелько? А дед Мелхиседек? Старейший в роду.
Василина. Дед Мелхиседек? Еще и тебя переживет!
Грицько. С родом поговорю. А вы, мама, свой род обойдите. И пускай легко будет на том свете родителю и деду моему, что недаром на свете жили, землицы приобрели.
Василина (руки — в бока). А тьфу на твой род! Нешто меня спросили, когда за твоего отца спихнули? Шестнадцать годков только и было! Я ж еще и света не видела: соловушку не наслушалась, с людьми не повеселилась! А меня — хвать — к вдовому в хату. Век мой укоротили. Хожу по хате, из-за слез света божьего не вижу. Работала как проклятая и во дворе, и в огороде, и на поле, и пряду, и шью, и варю, и вяжу, и ребенка укачиваю. Да кабы эти стены могли говорить — они бы все от моих слез намокли! А меня бьют да еще попрекают: ты работать не хочешь, ты прясть не умеешь, ты из нищей семьи, даром хлеб ешь… И ни отдохнуть, ни песню спеть, — тьфу, вот какой ласки я изведала! На ходу ем, стоя сплю, бывало.
Грицько. Хватит! Христя, — верно, бригадир?
Василина. Бригадир.
Грицько. Где она живет?
Василина. На что тебе?
Грицько. Я спрашиваю: где живет Христя?
Василина. Не кричи, не глухая! За левадой, где и жила. Убивать, что ли, пойдешь?
Грицько. Там видно будет, А вы смотрите у меня! (Уходит.)
Василина. Смотреть? А чего мне смотреть? Теперь мой род в почете! (И приговаривает.)
А мій милий умер, умер,
А в коморі дуду запер.
А я пішла муки брати
Та й почала в дуду грати!..
Входит Христя.
Христя. Матушка моя милая! Увидела я, что Грицько из хаты понесся — и к вам. Посоветуйте мне, матушка.
Василина. Слышу, Христя. А ты к нему с лаской да покорностью, вот он и смягчится! Пригрей, до души дойди, он же не зверь, только жизни тяжкой изведал.
Христя. Скажите мне — любит?
Василина. Сердце у него чувствительное, только зла на людей много, так ведь и они ему… Провожала со слезами, да и встретила обильными. А он будто окаменел… Как мать, прошу тебя. Ты ему ближе, ты ему роднее…
Христя. Теперь пускай он придет!
Василина. Уже пошел, Христенька. У тебя в хате сидит, слышь, у тебя в хате!..
Христя. Бегу, матушка, бегу… (Уходит.)
Василина (приговаривает):
А я пішла муки братаи
Та й почала в дуду грати!..
Входят Омелько на деревянной ноге, дед Мелхиседек.
Омелько. Заходите, дедушка. Тут уже не хата-лаборатория, а хата-консерватория!
Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! Травку сеете?
Омелько. Что же это вы, дедушка, бранитесь?
Дед Мелхиседек. А что же мне на вас богу молиться?
Василина. Здравствуйте, дед.
Дед Мелхиседек. Здравствую! Девяносто три года здравствую. Притолоки в сенях не хватает, чтоб зарубки класть о прожитых годах! Что тут поделаешь, никак не помру.
Василина. Мы еще вам молодость вернем, дед. Теперь наука такая!
Омелько. А тогда и памятник вам поставим.
Дед Мелхиседек. В яр собакам вытащите — и все. Вот и весь памятник?
Омелько. Напишем на памятнике: тут почивает дед Мелхиседек, на всю округу знаменитый дед. Колодезный инженер…
Василина. Еще и водяной профессор!
Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! На старости лет — как находка. Ладно было жить в старые времена. Штаны одни, а рубашек и того меньше. Два надела земли было. На одном наделе — неродючий бугор. А на другом наделе — мертвый солонец.
Омелько. Значит, пшеничку ели!
Дед Мелхиседек. Продавал. Все продавал. И душу бы продал, да покупателя не нашлась.
Омелько. Может, и молочко, дедушка, пили? Дуплянка была, так и медком лакомились?
Дед Мелхиседек. Сыворотку от молока. Мед продавал, а самому оставались вымочки. Масло выжимал. На базар выносил. А сам ел макуху. Зайцев бил — тоже за гроши сбывал. А заячьи головы солил — это уж для себя.
Василина. Вот и не разбогатели, дед!
Омелько. А как же паны богатели?
Дед Мелхиседек. То паны. А мы люди.
Омедько. Так на памятнике и напишем! Дед Мелхиседек хлебнул горя глек.
Дед Мелхиседек. Трясца вашой груше! Разве ж я повинен, что я Мелхиседек? Еще батько мой с попом поссорился, так вот все святцы перевернул, пока мне имя нашел — Мелхиседек, а?!
Василина. Не расстраивай деда, Омелько. Земли у нас теперь богато, и все родючая; солнце людям светит, а панов — след простыл…
Дед Мелхиседек. За девятыми ворогами гавкнули!
Омелько. Перед людьми веселая жизнь засияла. Мы за двадцать лет вышли на высокую гору. Конституция, как утренняя звезда горит. На много лет видно. Словно это уже не мы живем, а наши сыны, внуки, наши потомки! Люди воскресли, дедушка!
Дед Мелхиседек. А я никак не помру! Замолкните, ну вас к бесу! Василина, нету ли у тебя того синенького, а? Мне бы хоть душу гюкрошпъ, чтоб не сохла!
Василина. Дедушка, это ж отрава! Жизни себе убавите.
Дед Мелхиседек. Нехай и отрава, абы покрепче. Дан, Василина.
Василина (наливает). Хоть нос зажмите, дед, от этой денатуры.
Дед Мелхиседек. Выпьем, сердце, тут — на том свете не дадут! (Пьет.)
Омелько. Закусывайте скорей, закусывайте!
Дед Мелхиседек. Пускай малость пожжет. (Достает из-за пазухи сухарь.) Немало по свету походил — скрозь водка горькая. А пьют! В моем деле магарыч — первая вещь. Приходишь — выселок в степи. Солнце печет, а воды — ни черта. "Дед Мелхиседек, пособите". — "Добре, а чем отблагодарите"? — "Да чем скажете". — "Ну, ладно". И пошел. Хожу день, хожу два. А сам, как на ладони, землю и подземлю вижу. И все хожу и все к земле — будто прислушиваюсь. Горшочки с паучками ставлю. Землю на вкус пробую. Лягушат на траву пускаю. У меня чары великие на воду. А потом и людей кличу. Вот тут, говорю, копайте. А сам стою, гляжу. Лопату и в руки не беру — не годится. А вода будто ждала — брызнула из-под земли! Крепко вода меня любит. А я — водку! (Закусывает сухарем.)
Василина. Вы бы, дед, зашли как-нибудь, я бы вам голову помыла, ноги в горячен воде попарила.
Дед Мелхиседек. Что я — писарь, чтоб ноги мыть?
Омелько. Если не писарь, то сват, дедушка Мелхиседек.
Дед Мелхиседек. Ах ты нечистая сила! Да никакой я не сват. Просто шел дорогой, глядь — бежит куница. Я ей — мань-мань-мань, а она к вам во двор. Не случалось тебе, Василина, видеть куницы — золотой волос, а хвост черный?
Василина. Какой там золотой волос! Вот светится серебряный из-под чепца. Ищите куницу помоложе, дед, эта уже уходилась…