— Молодец, — хвалит связной, — мама неплохому тебя научила! Натягивай мне сапоги…
Сапоги натянуты. Можно идти.
— Дай, девушка, чего-нибудь крепкого понюхать. Что-то у меня организм скрипит.
Фрося понимающе кивает головой и наливает в стакан спирту.
— Собери медикаментов, — командует связной, держа стакан в руке, — надо будет мне кончить лечение. За твое молодое и красивое здоровье, сестричка…
Связной пьет.
В это время распахивается дверь, и двое немецких солдат врываются в дежурку.
Они, по-видимому, не ожидали встретить здесь третьего солдата. Остолбенели, тянутся руками к револьверам.
— В порядке, друзья, — говорит связной, отдавая стакан Фросе, — спирту хватит и вам…
— Хенде хох! — вопит вдруг с невозможным акцентом один из пришедших.
— Что? — удивляется связной. — Вы, оказывается, тоже не немцы? Сестричка, это твои знакомые?
— Товарищи! — опомнилась после оцепенения Фрося. — Наш, товарищи!
— Наш или не наш — это видно будет после взаимной проверки документов, сестричка. А тем временем пошли, пока не поздно!
— У нас приказ относительно генерала, — напоминает второй пришедший.
— Генерал в порядке, — говорит связной, — на тебе ключ, пойди в палату проверь, чтобы не было осечки. А мы с сестричкой и твоим напарником — на воздух. Возьми меня, милая, об руку…
Фрося быстро одевается, берет за талию связного, один из пришедших поддерживает с другой стороны.
— Ведь я, ребятки, все-таки как-никак коечный больной, — пытается шутить побледневший связной, — вы со мной осторожнее!..
Кабинет начальника полиции. Начальник сидит за столом, небрежно отвалясь на спинку кресла. Перед ним — на краешке стула — Кривой Яшка в довольно-таки плачевном состоянии: голова у него забинтована, глаз подбит, заплыл, и, когда ему надо взглянуть на собеседника, он должен пальцем приподнять заплывшее веко.
— Я вас пригласил, господин Яблочко, — цедит начальник полиции, — чтобы поставить в известность о недовольстве вашей работой немецкого командования и господина шарфюрера…
— Ваше благородие, — сипит Яшка, — но ведь меня полностью блокировали! Вот слышите, как я говорю, — это от отравы, подсыпанной в самогонку. Желудок, слава богу, выдержал, а голос, говорят врачи, не восстановится. Позавчера на коротком отрезке от дома до, извиняюсь, выходного места так ударили по голове, что теперь больница мне предлагает ложиться на излечение. А как я лягу, если там даже генерала не уберегли… Я — один, а их много…
— Немецкое командование, — перебивает начальник полиции строго, — и господин шарфюрер крайне недовольны вашей деятельностью. Цумбайшпиль — например; мы думали, что вы выдали нам все подпольное руководство. Так, хорошо. А что же получается? Какой, так сказать, кредит? У вас не хватило терпения и выдержки. Подполье как работало, так и работает. Партизаны среди бела дня делают налет на наш гебит. Генералы гибнут, как мухи. Так, хорошо. Я не отрицаю, что вам тяжело. Но у меня ведь тоже голова не казенная, господин Яблочко!
Яшка молчит, понурив голову.
— Я могу подумать, — продолжает начальник полиции, — и господин шарфюрер может так подумать, что вы, цумбайшпиль — например, неискренне пришли к нашему немецкому командованию…
— Ваше благородие! — молящим голосом восклицает Яшка.
— Что вы хотите обмануть полицию и тем самым его превосходительство самого фюрера!
Начальник вытягивается в сторону портрета бесноватого Гитлера и делает на всякий случай салют рукой.
Яшка готов лезть под стол от ужаса:
— Ваше благородие! Испытайте мою честность! Чем угодно заслужу! Но в этом районе я не работник! Эх, если бы вы знали, как трудно смотреть им в глаза! А тот советский агент, ваше благородие, который был немецким солдатом и исчез из больницы, — ведь он из нас свиных отбивных наделает!
— Но, но! — орет начальник полиции. — Не распускай язык, скотина! Ты говорил, что имеешь явку в Н.?
— Имею, ваше благородие. Прикажете кому передать?
— Нет, зачем же. Сам пойдешь. Там замечены следы одного дела. Получишь подробные инструкции.
— А если явка устарела?
— Наведешь справки в полиции. Все. Можешь идти. Сборов никаких. Да не вздумай бежать. Я тебя из-под земли достану! Доннер веттер!
Яшка уходит, и почти сразу же после него входит в комнату гестаповец. Начальник подобострастно вскакивает с кресла и уступает его пришедшему. Сам садится на место ушедшего Яшки. И такая же Яшкина поза.
— Ну, господин полицай, он согласен?
— Я его так напугал, господин шарфюрер, что он полезет к черту на рога! Инструкции передать письменно?
— Нет, вы очень примитивно работаете, господин русский. Мы, немцы, так не работаем. Инструкции он получит в Н. от немецкого начальника…
— Да, да, господин шарфюрер…
— А ты, грязная свинья, — вдруг свирепеет гестаповец, — какое поило ты мне вчера подсунул? Я думал, что у меня все кишки порвутся! Сволочь! Застрелю!
Начальник полиции падает на пол и замирает в полной покорности, пока бушует гроза.
Разрушенный, взорванный и сожженный металлургический завод в Р. Покосившиеся и рухнувшие домны, поваленные крыши громадных цехов, покрошенный бетой.
В хаосе и запустении, среди немыслимых руин — далекое окошко.
Если, обходя другие пути, по воздуху проникнуть в него, можно увидеть необычайное зрелище: жилую комнату. Более того — комната дышит миром и спокойствием. Столик, накрытый красной материей. На стене — портреты Ленина и Сталина. Дядя Миша, как хозяин, встречает приходящих. Уже на месте: дед Иван Иванович, Федя, один старик в ватнике и очках, один бородатый — по виду настоящий Илья Муромец, связной в штатском, очень незаметно одетый, похож и на крестьянина, так как куртка домотканая, напоминает и шахтера кожаным картузом. Рука на перевязи.
Входит еще одно лицо — худой, бритый, с впалыми щеками и неульгбающимися глазами, с виду — инженерный работник.
— Ну вот и хорошо, — говорит дядя Миша, — все сошлись вовремя, опоздавших нет. Никого не удивляет место, где мы собрались? Я подумал, что подпольный райком партии, представляющий Советскую власть, может назначить свое заседание там, где найдет нужным, не считаясь с немецкими захватчиками. Вот почему мы и собрались здесь, на заводе… Уточняю: на бывшем заводе…
Для немцев это предприятие — мертвое дело. Уже сколько месяцев они разбирают завалы, хотят наладить силовое хозяйство, чтобы хоть ремонтик сякой-такой можно было производить. Но что у них получилось? Ничего. Потому что хозяева-то не они, а мы. Придет время — разве мы так долго будем возиться с разрушенным заводом? Да он у нас, как скрипка, заиграет! Где тот народ и возьмется! И механизмы притащат, и руки приложат, и сноровку… Смотри — и накренившуюся домну выправим, как молоденькую…
— А что ж, Михаил Михалыч, — подает реплику старик в ватнике и очках, мастер доменного цеха, — об этом предположения уже имеются. Дайте только команду!
— И дадим в свое время, Кузьма Павлович, — улыбается дядя Миша, — так же, как и нашему деду Ивану Ивановичу, мартеновскому заправиле…
— К делу давайте, — говорит притворно сердито дед, — нечего раны бередить. Вы за мартены не беспокойтесь…
— Мы с шахтенной тоже не отстанем, — басит бородатый "Илья Муромец", — кой-чего в мозгах наметили…
— Таким образом, товарищи, — резюмирует дядя Миша, — мы решили собраться здесь, на заводе. Главный инженер, наш уважаемый Валентин Фролович, приготовил нам это помещение среди заводских руин. Охрана расставлена, в случае чего уйти можно будет относительно спокойно, входы и выходы мы здесь знаем, товарищи, не первый день…
Я пригласил на заседание районного комитета нашего комсомольского секретаря, известного всем присутствующим Федю, а также связного Центрального партизанского штаба — товарища Алексея. Остальные — члены нового райкома, заменяющие погибших.
И долгая пауза воцаряется в комнате.
— Почтим, товарищи, память погибших наших предшественников.
Все встают, опустив головы. Минута молчания.
— И сразу же, товарищи, я разрешу себе доложить райкому мой анализ причин провала и гибели наших дорогих и незабвенных друзей. Произошла обычная жизненная вещь, недопустимая в практике подпольных организаций: кто-то сблагодушествовал и проболтался о явке, этим воспользовался враг, проник в наши ряды. Но врагу явно не хватило терпения, выдержки, он должен был бы выждать, пролезть глубже, узнать больше. Если бы это случилось, товарищи, — скольких еще друзей мы не досчитались бы на сегодняшний день!
— Простите, — говорит связной, — дело, кажется, не только в благодушестве товарищей. Мне поручено предателя взять и доставить в Москву, в Центральный партизанский штаб. Там спросят, откуда он взял явки. Это — серьезное дело. Враг не прост, не надо рассчитывать на это. Сам Яшка простак, но за ним стоят серьезные работники…
— Правильно, — откликается дядя Миша, — не будем строить работу в расчете на глупость врага. Враг силен, коварен, владеет громадными возможностями борьбы с нами. Не дадим ему наступать… Пускай обороняется!
— Они давно уже обороняются, — в раздумье замечает главный инженер.
— С этой целью, товарищи, создается новый, дублирующий нас райком, о составе которого незачем всем знать, он намечен ЦК партии. Когда и мы провалимся…
— Ну что вы, что вы, Михал Михалыч! — возмущается главный инженер. — Принятые меры предосторожности…
— И должная большевистская дисциплина, Федя, — вставляет свое слово дед, глядя на комсомольца.
— Михал Михалыч всегда такое под руку скажет, — укоризненно замечает старик в очках.
— Опасности всегда надо смотреть в глаза, — мягко, как бы про себя, произносит дядя Миша. — Тогда не жалко будет отдавать жизнь, когда примем все разумные меры предосторожности. По этому поводу у меня есть предложение, я прошу санкции райкома на проведение их в жизнь — с последующей информацией…