— Никого с собой не привела? — спрашивает связной.
— Никого, дядя Никанор…
— Проснись, Майка, ты какая-то растерянная… Какой же я сейчас Никанор?
— Простите, Артем Иванович… Я так расстроилась, думала, что попала в засаду… До сих пор ноги трясутся.
Зашла в квартиру. Переоделась, нацепила шляпу. Пошла. Ничего нигде подозрительного. В витрине фотографии, как условлено, увеличенное фото жениха с невестой. Зашла в этот проклятый "Блиц". Все сказала и получила правильные ответы…
— Дальше. Не тяни, пожалуйста.
— Дальше она меня не пустила!
— Как не пустила?!
— Зайдите, говорит, в другой раз…
— Но когда?!
— Неопределенно… Даже не сказала точно…
— Вот это да! — вздохнул связной. — Отпихнули радистку, нужную им сейчас, как воздух… Ничего не понимаю… Как я некстати слетел с копыт! Вот лежи теперь и жди, пока раны склеятся…
— Мы так прыгали из вагона, Артем Иванович, что и здоровому трудно! А ведь вы не долечившись поехали… Уже объявление повесили о нашем розыске. От имени "убитых горем" родных. А адрес гестаповский… Кто это мог выдать?
— Вот вызову наших "спешил", Панька и Микиту, тогда услышим, кто выдал! Конечно, староста! Раз уж взялись его устранять, то будьте любезны наверняка! Подумаешь — они выбросили его из вагона. А он взял и остался жив!
— Ведь он и здесь мог предупредить?
— И даже наверное! Когда Мокрина Терентьевна явится в лагерь выкупать своего Петра Гриценко, посадят и ее, станут допытываться о нас…
— Я ее позову к вам!
— Минутку. Проверь у хозяйки — вся ли уничтожена наша одежда, ненужные документы, твой горб и надежно ли спрятана гармошка? Предупреди хлопцев, чтобы не смели являться ко мне без вызова и не шатались по городу. Сама сиди у хозяйки, и чтобы о тебе ни одна душа не догадывалась. Было бы глупо потерять радистку по неосторожности. Если я и послал тебя на явку, то только как крайний случай, ввиду моей болезни. Хлопцев я не рискну туда посылать, громкие они люди. Бывай здорова. Береги шифры. Давай Мокрину…
— Поправляйтесь, Артем Иванович… Как тоскливо сидеть без дела…
Майка пожимает руку связному и выходит.
Некоторое время связной один.
— Какой здесь просчет? Все как будто сделали правильно. Для начала — растворились в Матросской слободке, где спокон веку живет свой народ, тут уж смело сиди — спрячут на дно морское, если понадобится. На явку нужно идти мне самому, разобраться, в чем дело. Так засад не делают. Допустим, явка провалена. Допустим, кассирша выдала пароли врагу. В таком случае — она должна была бы направить Майку в соседнюю комнату, где вместо Ивана Валерьяновича сидел бы гестаповец! В чем же тут дело, дорогие граждане?
Входит Мокрина Терентьевна и женщина — хозяйка квартиры.
— Ну вот, больной уже сидит! А врач разрешил? — восклицает Мокрина Терентьевна. — Снова откроются раны, и тогда возись с вами… Температура… Бред…
— Мне не полагается бредить, Мокрина Терентьевна.
— Куда там! По-немецки так и чешет. А потом по-нашему, — говорит хозяйка. — Тяжелая у тебя жизнь, дорогой мой гостюшко…
— Ничего, свет не без добрых людей.
— Там твоя девушка требует, — вспоминает хозяйка, — в одну душу сожги ей вещи, в которых вы прибыли! Да я их так перекрашу, перешью, что сам Гитлер не узнает…
— Не стоит, мама, жизнью рисковать ради барахла…
— Так, значит, жечь?
— Все жгите. Чтоб и следу не было. Тех людей нет, и имена их забыты. Пепел вынесите осторожно.
— Добре, сынку, — говорит хозяйка, — я думала, что девушка по молодости не ценит добро, раз ты приказываешь — сейчас сожгу.
Хозяйка выходит, а связной вытирает холодный пот со лба.
— Как вы нас испугали, Артем Иванович, — говорит Мокрина Терентьевна, — дотащили мы вас сюда почти в беспамятстве, а тут еще бред у вас… Вот когда мои продукты сгодились, здесь здорово голодно…
— Спасибо вам, Мокрина Терентьевна, за такую квартиру, и за хозяйку, и за все…
— Разве за эта можно благодарить? Вы для народа головой рискуете! А здесь, в Матросской слободке, живите смело, как дома. Люди проверенные. У хозяйки сын в Красной Армии" а муж отказался работать на немцев, расстреляли его прямо во дворе завода…
— Для вас лично тоже появилась опасность, Мокрина Терентьевна…
— Какая опасность? Что староста по дороге убился? Скажу в селе, он бросил меня одну.
— В том-то и дело, что староста, кажется, жив…
— Как жив?!
— Это мое предположение, Мокрина Терентьевна. Но возвращаться домой вам, конечно, надо осторожно. И о муже пока забудьте…
— Что же делать, Артем Иванович?
— Я предвижу, что ваш муж, если только он жив и находится в здешнем концлагере, будет иметь возможность в недалеком будущем прибыть домой с несколькими друзьями…
— Вот спасибо, Артем Иванович! Смотрю на вас и сразу верю. Какое-то от вас доверие идет, все равно как от нашего радио… Сегодня же буду собираться домой… А что прикажете делать с продуктами?
— Ваше дело, Мокрина Терентьевна, — можете делать все, что найдете полезным и нужным…
— Тогда разрешите оставить их вам…
— А зачем они мне? Мне так много не надо…
— На подпольное дело, Артем Иванович! Пускай скромный взнос украинской колхозницы тоже послужит борьбе с оккупантами…
Кабинет начальника гестапо в южном городе Н.
Начальник — высокий худющий эсэсовец в пенсне, явно старающийся подражать своему шефу — Гиммлеру, сидит на уголке стола, подбрасывая в воздух и ловя новенький револьвер.
Майстер полиции стоит перед ним навытяжку, держа руки по швам.
— Ну-с, сколько задержано слепых гармонистов на территории города и его окрестностей?
— Семь гармонистов, господин шеф. Кроме одного, отправленного в немецкий госпиталь для испытаний, остальные оказались лишенными зрения, даже не имеющими глазных яблок…
— Яблок, яблок! Этот русский староста все наврал!
— Наш другой агент также подтверждает вероятность прибытия в город особо важного большевистского агента, господин шеф!
— Зачем, дорогой мой майстер?
— Для помощи здешнему подполью, господин шеф!
— Но подполье в городе ликвидировано, мой любезнейший полицейский! Вы, кажется, забываете предварительный рапорт начальнику крайса об уничтожении подполья!..
— Поверьте моей опытности, господин обершарфюрер!..
— Я всегда верю собственным глазам и собственному слуху! Тайный радиопередатчик работает?
— Нет. Две недели он не подает признаков жизни.
— Это раз. Диверсии за последний месяц отмечены?
— Нет. Расклеены отдельные листовки о событиях под Сталинградом и о капитуляции группировки фон Паулюса…
— Тише! Паулюс не капитулировал, как вам должно быть известно, а доблестно погиб во славу фюрера!
— Я повторил содержание листовки, господин шеф…
— Почему вы мне всегда противоречите, любезный? Неужели пребывание в среде местного населения в качестве немецкого колониста так испортило вас?
— Извините. Я реально смотрю на вещи, господин обершарфюрер. Это происходит от знания характера здешнего народа… Они коллективно привыкли жить и действовать… Поэтому подполья нельзя полностью уничтожить. Оно возникнет на новом месте… Кстати, господин обершарфюрер, у вас отошел предохранитель на револьвере — осторожнее с револьвером…
— Где? Ах, да… Спасибо, я не заметил…
Гестаповец, однако, играть дальше револьвером не стал: засунул в кобуру.
— Продолжайте, мой милый.
— Да, господин шеф, здесь люди воспитаны большевиками, как коллективная сила. И они не оборо-няются, они наступают широким фронтом, господин шеф.
— Вы призываете к панике?
— Я против недооценки сил врага! Мы, колонисты, двести лет жили в среде местных людей, как посланцы великой Германии, — вы обязаны нам верить, господин шеф!
— Вы провинциальны, мой любезный, — вы никогда не сделаете карьеры, так как вышестоящее начальство не любит неприятных известий. Итак, пишите им еще раз — подполья в нашем городе Н. больше не существует!..
Улица в южном городе Н.
Молодящийся немецкий франт в полувоенном спортивного кроя костюме, в гетрах, в зеленой шляпе с перышком — тип преуспевающего немецкого провинциального коммерсанта — идет по улице. Лицо — в шрамах от студенческих дуэлей. Это — связной.
Фланирующей походкой приближается к фотографии "Блиц". Вывеска в витрине — условный знак: увеличенное фото новобрачных. Заходит в дверь.
Поднимается по лестнице, держа руку в кармане.
Шумно и быстро заходит в комнату, решительно идет к конторке, за которой восседает молоденькая кассирша.
— Здравствуйте, моя дорогая фройляйн!
— Я замужем, — опустив глаза, произносит кассирша.
— Все равно я не решусь назвать вас фрау, так как ваше сердечко еще безусловно не узнало настоящего жара любви…
— Я люблю моего мужа, милостивый государь!
— Кто ваш муж, моя красавица? Разве в этом городе есть человек, достойный вас, такой чудесной дочери немецкого народа!
— Мой муж русский, господин клиент! — признается кассирша.
— О ужас! Отдать неполноценному славянину такой перл немецкой крови! Я этого не переживу! Надеюсь, вы встречаетесь с родственными вам по духу северными людьми? Не отрицайте, не отрицайте, вы не можете не встречаться с нашими героями Восточного фронта!..
— Мой муж только скромный коммерсант, но я люблю моего мужа, господин клиент!.. — окончательно смущается молодая женщина.
— Хорошо. Разрешите задать вам, дорогая фрау, один вопрос?
— Прошу вас, господин клиент, — снимки моментальные, можно кабинетный формат, групповые — со скидкой…
— Мой брат, — говорит посетитель, в упор глядя на кассиршу, — получил из Германии свежий фотоматериал фирмы "Агфа"… Он просил предложить Ивану Валерьяновичу…
— О! — кассирша с ужасом уставилась на говорящего. — О, с огромной радостью!..
Как оглушенная, она встает со стула и идет к занавеси, откинув которую, вводит посетителя к Ивану Валерьяновичу.