Вот голос лисы — три отрывистых лая
В морозном лесу прозвенел, замирая:
Печальный, как будто бы сетует зверь,
Что стар и устал от погонь и потерь,
Что он не поймет никогда — до последней минуты,
До муки последней — зачем эти люди так люты.
Ловцы, приготовив манки и силки,
Подняв фонари, в боевом беспорядке
Штурмуют подлесок, где спят куропатки;
А дома за выпивкой ждут их дружки…
С мешком и дубьем браконьеры крадутся, чтоб в чащах
Фазанов глушить, безмятежно под кочками спящих.
А там, где кружная тропа, на холме,
Теней вереница мелькнула во тьме.
С поклажей идут: подрядились в команду
Из бухты неблизкой тащить контрабанду;
У каждого тюк на спине и другой на груди,
Товар надо спрятать, пока еще ночь впереди.
Вот пробило полночь; и вдруг в отдаленье
Затренькали струны, послышалось пенье;
Там хор собирается: нынче опять
Веселые гимны пойдут распевать.
Мэйл, Восс, Роберт Пенни — все в сборе, все рады как дети:
Село перебудят и спать побредут на рассвете.
Семь плотных женщин, под руки сцепясь,
С трудом спускаются по склону,
Дыша разгоряченно;
Держаться нужно в ряд, чтоб не упасть
На льду, и шаг неспешный нужен,
Чтоб до базара все-таки дойти:
Припасы кончились почти,
А впереди субботний ужин.
Фургончик нынче их не подвезет
По всем дорогам лед,
Но радостен их визг, и хохот дружен.
Они не уходят,
Хоть вьюга все злей,
И честно выводят
На арфе с виолой
Моих юных дней
Мотив развеселый.
Над снегом летят
Трехдольные чары,
Но столетье назад
Отплясавшие пары,
Под бойкие звуки
Сплетавшие руки,
Давно уже сгнили
В холодной могиле.
Мелькают снежинки,
И струны дрожат.
Только, жаль, их ужимки
Никого не смешат.
Средь снегов непорочных
Сердце не принимает
Струн пресыщенных стон:
Слишком напоминает
Их фальшивый трезвон
О забавах полночных
Тех давних времен,
Коих барышни эти
Не застали на свете.
Четвертушки, восьмые
Очевидцы столетий!
Вы, что в годы былые
Знавали в расцвете
Бонапартову славу
И еще Антуанетте
Приходились по нраву
Вы не сгинули в Лете!
Но те, что играют
В мороз за гроши,
Едва ль они знают,
Чем вы хороши.
Я их целовал при утреннем свете
В воображенье своем.
Я их целовал на ее портрете,
Но она не знала о том.
Эти губы прекрасные были мне любы,
Когда знала она обо всем…
Но не знала она, что и мертвые губы
Я поцелую потом.
«Стив? Ты ж ушел работать в понедельник?»
«Вернулся я побыть с семьей в Сочельник».
«И вновь уходишь, кажется, куда-то?»
«Да, ухожу. Теперь уж без возврата».
«Что ты сказал?»
«Да то, что ты слыхал!..
Я полчаса назад пешком добрел домой
И ни служанки не застал, ни детей, ни жены самой.
Она ушла с ними, как всегда, на ферму, к своим родным.
Видать, там лучше им, чем здесь весь день сидеть одним.
Ни хлеба в доме, ни огня на праздник Рождества,
Хоть были деньги у нее на стол и на дрова.
А там и поют, и пляшут, и вкусной еды полно
Не то что в лачуге нашей, где скудно и темно.
Хотя не так уж плохо здесь,
Когда хозяйка в доме есть.
Они для меня чересчур благородны — она и ее родня.
Но больше этих капризов я терпеть не стану ни дня.
Не должна была фермера Боллена дочь бедняку становиться женой.
Я всем этим сыт по горло и ухожу — ты не встретишься больше со мной».
«Ерунда! Ты под вечер вернешься в свой дом, и жена разожжет ваш очаг,
И подаст тебе ужин, и ты забудешь про все, что было не так».
«Ни за что, пока жив!»
«Что ж, посмотрим, Стив».
И отправились Стив и его сосед — каждый своим путем,
И растаяли их шаги в тишине на дороге, покрытой льдом,
А с деревьев все сыпал и сыпал снег в морозном тумане седом.
И к ночи в дом Стива вернулась супруга его.
Но муж не пришел ни в Сочельник, ни на Рождество.
Вот минули святки, и следом настал Новый год,
А Стив не вернулся назад.
И месяцы шли — лето, осень, весна в свой черед,
А там уж и годы летят,
И выросли дети — дочь замужем, сын их женат.
И напрасно в ночи ее плач о прощенье молил
Стив не простил.
И стоит этот дом, и развесистый клен у порога,
Он случайным прохожим корнями укажет дорогу
К тем дверям, в которые вынесли Стива жену, когда время закрыло ей очи,
И в которые Стив не входил уж ни разу с той ночи.
Еле знаком
С виду тебе,
Легким кивком
Встречу в толпе,
«Доброе утро», — и каждый к себе.
Но здесь и там
Днем, поутру
И по ночам
Сквозь темноту
Вижу тебя, мою красоту.
Ты где-то идешь,
Прелесть моя,
Но сойдется все ж
Твоя колея
С моей — ведь вращается наша земля.
Так безутешна скорбь моя,
Что впору в омут головой.
Чистейшую из чистых душ
Сгубила я по воле злой.
«Себя жена блюсти должна,
Сказал мне муж, — страшись того,
Кто льстит — подвох замыслил плут!
Коль сможешь, одурачь его!»
Но то был сам Монмут!
И правдой я считала ложь,
Пока он не пришел в мой дом
И о дороге не спросил,
Хоть на ногах стоял с трудом
Так изможден и слаб был он.
Но у порога вдруг сказал:
«Что за красотки здесь живут!»
И, уходя, поцеловал
Меня король Монмут!
А как собой он был хорош!
И почему надулась я
За поцелуй? Как вдруг — шаги,
И он, шепнув: «Любовь моя,
Молю, молчи!» — исчез в ночи.
О Боже, знать бы мне тогда,
Что за пути его ведут
И сколько горя и стыда
Изведал мой Монмут!
А в дверь — солдаты: «Где, — кричат,
Мятежный герцог, что назвать
Себя дерзнул „король Монмут“?»
«Ага, — смекнула я, — видать,
Не так-то уж не прав был муж!»
И молча ткнула я перстом
Туда, где свой нашел приют,
Укрывшись в вереске густом,
Отважный мой Монмут!
Его втолкнули в дверь мою,
Скрутивши руки за спиной.
О, как взглянул он на меня,
Когда предстал передо мной!
Прекрасный взор мрачил укор:
«Бездушнейшая среди жен!
Я мнил, что друга встретил тут,
А был изменою сражен!»
Сказал король Монмут.
Тут поняла я: он не смерд,
А знатный лорд, высокий род.
Он правд и прав своих искал,
А мне сулил любовь — и вот
Его тычком, его пинком
Взашей погнали в Холт, а там
Судья Эттрик вершил свой суд
И в Лондон в руки палачам
Был отдан мой Монмут.
Вчера, едва мой муж уснул,
Уж он маячит за окном.
Избит, взлохмачен, весь в крови,
И мрачный взгляд горит огнем.
«Зачем так зол прекрасный пол?
Но верь, сильна моя любовь,
И вражеских бежал я пут,
Чтобы тебя увидеть вновь!»
Сказал король Монмут.
«Дай поцелую я тебя!
Шепнул он бледный, как мертвец,
Но запятнает кровь моя
Твою сорочку и чепец!»
Все. Нету сил. Мне свет не мил.
Пойду к реке — когда найдут
Там тело бедное мое,
То скажет здешний люд:
«Ее
Сгубил король Монмут!»
1
Оно сказало: «Нет, бессильно Время,
И жизнь ее, превыше суеты,
Всей протяженностью отныне с теми,
Что приняты в объятья Пустоты,
И живы, и чисты.
2
А Время и беззубо, и прозрачно.
Оно вам Настоящее дает,
Но то — мираж: все в мире равнозначно
Разумная природа создает
Навеки, не на год.
3
„Теперь“ лишь всплеск, недолгое скольженье
По вашим чувствам, их поспешный суд:
Ни в „Прошлом“, ни в „Грядущем“ нет движенья.
Они и не пришли, и не уйдут.
Они ни там, ни тут.
4
Вот так же путник по ночной дороге,
Неся фонарь, бредет за ним вослед,
Хотя лишь видит собственные ноги
Да часть тропы, куда ложится свет: