изо «De la démocratie en France» («О демократии во Франции»), в которой социальный демократический радикализм подвергался резкой критике.
…вашей школы… — Имеется в виду школа «доктринеров», к которой, наряду с другими, принадлежали профессор философии П. П. Ройе-Коллар, историки А. Г. Барант, О. Тьерри, А. Тьер, Ф. О. Минье (об их деятельности см. в кн.: Реизов Б. Г. Французская романтическая историография. Л., 1956), политики В. де Брольи, П. Ф. де Серра, Ш. Ремюза. В 1824 г. они основали газету «Globe», привлекавшую злободневными материалами публику, активным читателем которой стал Тютчев. По словам И. С. Гагарина в письме к А. Н. Бахметевой от 23 октября / 4 ноября 1874 г., поэт особенно «увлекался чтением “Globe” последних лет Реставрации ‹…› В этой газете участвовали весьма талантливые люди, которые в эпоху Реставрации возглавляли оппозицию в области философии и литературы, а после Июльской революции почти все они заняли важные места и стали направлять общественное мнение. Именно в “Globe” появилась знаменитая статья под заглавием “Как кончаются догматы”. Здесь возвещалось, что смерть христианства последует в ближайшее время, и вообще дух газеты был отнюдь не христианский. Не скажу, что “Globe” была для Тютчева Евангелием или требником, но, когда я его знавал, он всецело примыкал к ее направлению» (ЛН-2. С. 45–46). Примечательно, что позднее Тютчев займет отличную от доктринеров позицию и, как бы отталкиваясь от их отношения к христианству, положит его в основу своей историософии. Унаследовав просветительский пафос, доктринеры рассматривали историю как столкновение социальных интересов и потребностей, которое находит выражение в борьбе идей и убеждений, мнений и страстей и, несмотря на войны и революции, ведет к совершенствованию человечества, демократизации общества, обретению личностью все больших индивидуальных прав в развивающейся цивилизации. Понятие «цивилизация», становившееся своеобразным заменяющим эквивалентом для идеи единства в понятии «империя», занимает ведущее место и в знаменитых лекциях главы школы «доктринеров» Ф. Г. Гизо по «Истории цивилизации в Европе». К. Пфеффель утверждает, что в молодости Тютчев испытывал влияние этой школы, посещая в 1828 г. в Париже лекции Ф. Г. Гизо и встречаясь с последователями П. П. Ройе-Коллара: «Пребывание в Париже было для Тютчева решающим в том смысле, что отметило его последнюю, западническую, если так можно выразиться, трансформацию» (ЛН-2. С. 33). В последующем Тютчев занял иную позицию, что проявилось в его критике протестантизма, цивилизации, демократии, индивидуализма, революции как, так сказать, повивальной бабки прогресса и совершенствования человеческого рода и всей «современной мысли» в целом (см. коммент. С. 429–431*, 437*).
…кто учил нас видеть в религиозной реформации 16-го века ‹…› эру окончательного высвобождения человеческого разума… — В понимании значения и самых широких и разнообразных исторических последствий Реформации вплоть до «апофеоза человеческого я» Тютчев занимал противоположную школе Ф. Г. Гизо позицию.
И как хотите вы, чтобы после подобных наставлений человеческое я, эта основная определяющая молекула современной демократии, не стало бы своим собственным идолопоклонником? — Примером такого идолопоклонства, принципиально неприемлемого для Тютчева, может служить заключение Ф. Г. Гизо: «Страсть к личной независимости, несмотря на всю примесь грубости, материализма, безумного эгоизма, есть благородное нравственное чувство, почерпающее свою силу из духовной природы человека: это — удовольствие сознавать себя человеком, это — чувство личности, самостоятельности человеческой в свободном его развитии ‹…› Оно было внесено и положено в колыбель новой цивилизации варварами. Оно играло в ней такую важную роль, принесло такие прекрасные результаты, что нельзя не выставить его на вид, как один из основных элементов в этой цивилизации» (цит. по: ЛН-1. С. 225).
…в феврале 1848 года, некоторых из вас ‹…› посетила внезапная фантазия перевернуть последнюю страницу этой книги и прочесть уже известное вам страшное откровение… — Февральскую революцию 1848 г. и июньское подавление парижского восстания Тютчев рассматривал как «последнюю страницу» и «страшное откровение» в длительной истории развития «современной мысли» и «эмансипированного разума».
…провозглашения европейским обществом всеобщего избирательного права верховным судией своих судеб… — Через несколько дней после начала Февральской революции и провозглашения республики Временное правительство во Франции издало декрет о введении всеобщего избирательного права для всех мужчин старше 21 года. Определенную осторожность к этой общественной новации в то время демонстрировал RDM, читателем и автором которого был Тютчев. «Журнал не осмеливался осуждать всеобщее избирательное право как абстрактный принцип, но высказывался весьма сдержанно о своевременности его введения у нации, потерявшей спокойствие и традиции размеренной, патриархальной жизни» (Broglie Gabriel de. Histoire politique de la Revue des Deux Mondes. P., 1979. Р. 78).
…обратиться к вооруженной силе… — Подразумевается подавление Июньского восстания в Париже.
…сможет ли осадное положение когда-либо стать системой правления?.. — Имеется в виду декрет Учредительного собрания, объявившего 24 июня 1848 г. Париж на осадном положении и передавшего всю полноту власти генералу Л. Э. Кавеньяку.
Оно, несомненно, ясно для Божественного Провидения, но неразрешимо для современного разума. — Здесь Тютчев в очередной раз утверждает неподвластную рациональному постижению провиденциальную логику истории, с которой человеческие действия могут совпадать или противоречить ей, натыкаясь на непредвиденные тупики в своем неведении этого совпадения или противоречия и уповании на здравый смысл и трезвый расчет. Эта одна из принципиальных мыслей Тютчева варьируется в его письме к жене от 3 июля 1855 г.: «Надо быть совершенно лишенным высшего инстинкта, чтобы не чувствовать, даже не отдавая себе отчета, что мир человеческий вошел в новую область, что перегородка, отделяющая его от другого мира, который никогда так решительно не отрицали, как теперь, — что эта стена уже действительно только перегородка и она становится все тоньше, так что скоро сделается может быть совсем прозрачной. Лучшее доказательство, по-моему, того, что “Сверхъестественное”, если называть его по имени, проникло в дела мира сего — наподобие статуи командора — это полное поражение, очевидное и бесповоротное того, что казалось самим Разумом, Разумом по преимуществу, Мудростью, Наукой, человеческой предусмотрительностью» (СН. 1915. Кн. 19. С. 229).
…неизбывное противоречие между ‹…› общественным мнением, либеральным мнением, и реальностью фактов… — Тютчев находил в рациональном подходе к жизни, в «книжном разуме», интеллигентской идеологии, становящейся ведущей социальной силой, иррациональную отвлеченность от исторических и антропологических корней и противоречий и соответственно неадекватность в постижении всей полноты, сложности и непредсказуемости окружающей действительности.
…эта столь фантастическая, сколь и действительная сила, которую называют Общественным Мнением. — Тютчев одним из первых отмечает парадоксальность нового социального феномена, так сказать, миражно оторванного во всепоглощающем пристрастии к идеологической и политической ангажированности и актуальности от фундаментальных проблем человеческого бытия и истории и одновременно обретающего огромную мощь внушающего влияния на умы и воображение людей. «Общественное мнение, — замечал Наполеон, — это невидимая и таинственная сила, которой ничто не может сопротивляться; нет ничего более изменчивого, неясного и сильного; и несмотря на всю свою капризность, оно бывает истинным, разумным, справедливым гораздо чаще, нежели обыкновенно полагают» (цит. по: Las Cases. Т. 1. P. 252). С другой стороны, французский император ясно видел пределы истинности, разумности и справедливости общественного мнения, называя его «публичной девкой» и сравнивая с капризной лошадью, которую необходимо обуздать (см.: Тарле Е. В. Печать во Франции при Наполеоне I // Тарле Е. В. Соч.: В 12 т. М., 1958. Т. 4. С. 502–553). Один из секретарей Наполеона писал, что тот «всегда был врагом печати и держал все журналы в железных руках. Он часто мне говорил: “Если я сниму с них узду, то через три месяца лишусь своей власти”» (цит. по: Туган-Барановский Д. М. Наполеон и власть. Балашов, 1993. С. 228). По признанию другого современника, для манипулирования общественным мнением правитель Франции прибегал к своеобразной тактике: «…не предоставлять журналистам полной свободы, но вместе с тем внушить читателю приятную уверенность, что журналисты свободны. Для этого стоит постоянно только тайной и невидимой рукой руководить редактированием газет» (там же). Наполеон как бы очертил подвижные границы колебания общественного мнения и формирующей его печати между истиной и ложью, справедливостью и продажностью — параметры, в которых действие «невидимой», «фантастической» и одновременно «реальной» силы, способной, как дышло, поворачиваться в любую сторону, проявлялось для Тютчева все более очевидным и в каком-то смысле фатальным образом.
Странная вещь в конечном счете эта часть ‹общества› — Публика. — Имеются в виду «книжники», «идеологи», «интеллигенция», лишенная исторических корней и связей, не имеющая в своем сознании религиозно-метафизических оснований и целостного масштаба бытия, но становящаяся на Западе и в России активной социально-политической силой и исходящая в реформаторских устремлениях из собственных «прогрессивных», «гуманистических», «просветительских, «рациональных», «научных» представлений о жизни. Это, пишет Тютчев, «так называемая публика, т. е. не народ, а подделка под него». Он не надеется, что «эта пресловутая интеллиге