— Есть, рули на взлет!
— Держать высоту восемьсот!
Мощное, ровное гудение моторов. Молниеносные, ловкие, уверенные движения Вихрашки у моторов.
Голос Елисеева:
— Дать полный газ!
— Есть, дать полный газ! — как эхо отзывается пилот…
На земле.
Члены Ученого совета следят за эволюциями дирижабля.
— Я бы сказал, — просачивается голос Полибина, — что атмосферная тень более или менее бессильна парализовать кольцо Жукова…
На дирижабле. Далекий голос Елисеева:
— Держать курс сто двадцать!
И тотчас же эхо:
— Есть, держать курс сто двадцать!
Жуков взглянул на прибор.
— Скорость триста! — закричал он на весь дирижабль и простер руки — на него прыгнула Вихрашка, поцеловала его и убежала к моторам.
— Я очень счастлива! — сказала Наташа, пристально по своей привычке глядя на Жукова.
На земле.
Полибин не может отказать себе в удовольствии сообщить академику Толмазову:
— Я бы отметил, что дирижабль абсолютно свободно управляется по горизонтали, что до некоторой степени противоречит вихревой теории…
В воздухе.
Голос Елисеева в мегафоне:
— Иду на посадку!
— Давай, Елисеич, — радостно ответил Мурашко.
Голос Елисеева яснее:
— Приготовиться! Переложить рули на посадку!
И сейчас же отзываются покорные голоса:
— Есть, переложить рули на посадку!
Но высота не убывает.
Дирижабль описал еще один круг. Фридман снова повернул штурвал. Жуков посмотрел на альтиметр. Высота не убывала.
— Товарищ командир! — негромко докладывает Фридман. — Рули высоты отказали!
Елисеев покраснел.
— Переложить резко рули на посадку!
— Есть, переложить резко рули на посадку.
Еще один круг. Фридман повернул штурвал. Вздрогнуло кольцо на хвосте дирижабля. Высота не убывала.
— Потеряла я колечко, — процедил про себя Елисеев, — потеряла я любовь…
Еще один круг.
На земле.
— Что такое, Иван Платонович? — тревожно спросил Васильев.
— Они не могут опуститься, — сказал Толмазов, — что и следовало ожидать…
— Позвольте, — взвизгнул Полибин, — вы говорили, что они не смогут подняться!
В воздухе.
— Ветер, — говорит Елисеев обыкновенным своим голосом, — как бы не забросило на высоту… — И другим голосом скомандовал: — Рули на посадку до отказа!
Лева Фридман с усилием повернул штурвал. На корме дирижабля громко хлопнуло кольцо; рванулась и поползла вверх оборванная штурпроводка.
— Травлю газ, — обыкновенным своим голосом сказал Елисеев Мурашко, — и сажусь статически. С этим кольцом иначе опуститься нельзя.
Дирижабль метало над полем. Елисеев заглянул вниз, на качающуюся землю…
— Пилотам Фридману и Петренко выйти на оболочку, — сказал он, — осмотреть оперение, закрепить штурпроводку!
— Есть, выйти на оболочку. За штурвалы сели Елисеев и штурман. По внутренней шахте на оболочку выходят Фридман и
Петька. Они ползут по оболочке, цепляясь за стропы, раскачиваемые ветром. Поддерживая друг друга, ползут к хвосту, нащупывают оборванный кусок троса, завязывают его узлом. Дирижабль прибивало ветром к земле.
— Как?.. — спросил Мурашко.
— Лучше не бывает, — ответил Елисеев. — Заработал руль направления.
И сказал в мегафон:
— Всему экипажу, кроме пилотов, приготовиться к прыжкам!
— Есть, приготовиться к прыжкам!
— Зачем? — спросил Мурашко.
— Не рассуждать! — побагровел Елисеев. — Выполнять приказ! Прыгать по аварийному расписанию!..
Первым прыгнул за борт Мурашко. Затем посыпались бортмеханик, штурман, радист, инженер корабля.
Вихрашка, подбегая к выпускному люку, успела пожать руку Леве Фридману.
Наташа на мгновение задержалась у выпускного люка:
— Петр Николаевич, что же вы?..
— Разговоры?! — раздался голос Елисеева. И Наташа полетела вниз.
Белыми облачками парили в воздухе парашютисты. Внутри остались замершие у рулей пилоты, Елисеев и Жуков.
— Товарищ Жуков, прыгайте! Жуков отмахнулся.
— Бросьте молоть чепуху! Я буду до конца. Резкий поворот рукоятки управления газом. Хлопнул, открываясь, газовый клапан.
Дирижабль шел вниз. На мгновение мелькнуло скуластое лицо Елисеева, широко раскрытые глаза Фридмана…
На земле.
Раиса Львовна вышла в форменной тужурке из здания столовой. Две подавальщицы несли за нею на блюде шоколадный торт в виде дирижабля.
— Скорей, — сказала Раиса Львовна. — Они идут домой!..
Дирижабль шел вниз.
— Отдать гайдтропы! — скомандовал Елисеев.
Полетели якоря. Дирижабль качнулся и вздрогнул в нескольких метрах от земли.
По полю бежала стартовая команда, хватая раскачиваемые ветром стропы. Нос дирижабля стукнулся о землю. Отлетел в сторону Елисеев. На него скатился расколотый прибор. Жуков упал на палубу, повалился в сторону. Пилоты уцепились за штурвал.
— Потеряла я колечко… — сказал Елисеев. — Все в порядке. — И вытер выступивший на лбу пот.
Фридман сидел, вцепившись обеими руками в штурвал.
— Вылезай, приехали! — сказал ему Елисеев.
Один за другим приземлялись парашютисты. К Наташе подбежал трясущийся Васильев. Задыхаясь, она сказала:
— Сережа, ты не помнишь, как мы рассчитали рейнольсы?
К дирижаблю бежали люди. Из открытого люка Елисеев и Лева вынесли неподвижное тело Жукова.
Всхлипнула мама, на торт мелко закапали слезы…
Из-под черной гривы волос по высокому лбу Жукова расползалось пламенное, алое пятно крови. Расколотые очки бессильно свисали врозь.
— Послушайте, Жуков… — сказал Толмазов, первым подбегая к раненому.
Кровавое пятно на лице Жукова делалось все больше и заливало щеки.
Ночь. Три ослепительных луча висячих ламп озаряют склоненные головы Мальцевой, чертежницы Вари и лысую луковицу доброго старого тощего инженера Лейбовича.
В углу, затянутом тьмой, незатухающе светятся глаза Вихрашки.
— Ты скоро, Наташа? — говорит она чуть слышно и не двигаясь с места.
— Скоро…
Группа Мальцевой ищет ошибку в конструкции дирижабля. Ищут ошибку и в другом конце коридора — в кабинете Мурашко, в новом кабинете Мурашко, с тяжелой мебелью, с коврами и портьерами.
Это бурное заседание одной из бесчисленных комиссий с тем накалом страстей, который обычно предшествует переменам в жизни учреждения.
У стола выпрямился Мурашко, неправдоподобно бледный. К нему тянутся руки, сжимающиеся в кулаки, несутся яростные крики.
— Тысячи раз вам сигнализировали! — вопит Борисов.
— Право на риск! — стучит по столу графином Фридман.
Грохот восклицаний заглушил его слова. Этот грохот прорезал беспечный тенорок.
— Что за шум, а драки нет! — входя, сказал Полибин, обмахнул платочком кресло и опустился в него.
Пренебрежение, значительность, почти брезгливость, с какой он развалился в кресле, были так разительно несхожи с прежним Полибиным, что собрание застыло…
— Давайте, уважаемый, — пряча платок, кивнул Полибин Мурашко. — Давайте, я слушаю вас…
Чертежная, населенная призраками тревоги и молчания.
— Наташа, ты скоро?
Наташа встала, колеблясь, и словно чужими ногами подошла к столу Лейбовича, разложила чертеж, подозвала глазами Вихрашку.
— Мне кажется, что это здесь, Лейбович. Озаренные лучом головы над расчетом…
В кабинете Мурашко. Закинув голову, говорит Мурашко, опираясь ладонями о край стола:
— Я возражаю и буду возражать до конца…
— Короче, уважаемый, — прерывает его Полибин.
В чертежной.
Варя, Наташа и Лейбович вскочили, как будто на месте чертежа увидели зашевелившуюся змею.
Наташа закрыла глаза, потом открыла их, лицо ее было смочено слезами…
— Вихрашка, милая… — сказала она и протянула обе руки вперед.
— И все-то дело, — ожесточенно трясла мальчишеской головой Варя. — И вся-то авария!
Вихрашка переводила глаза с Лейбовича на Варю, с Вари на Наташу.
— Лейбович, милый, — сказала Наташа, дернулась, схватила расчет и опрометью убежала.
Из кабинета Мурашко шумной толпой вывалились в коридор заседавшие.
С несвойственной ему положительностью Фридман сказал шедшему рядом с ним Петренко:
— Дирижабль я, конечно, сожгу… Гробокопатели его не увидят!.. Ты меня не знаешь, Петренко…
— Я тебя знаю, — возразил Петренко.
Мимо них прошел Мурашко. Его догнал мелкими шажками Полибин и взял начальника Дирижаблестроя под руку:
— Просился к вам старый Полибин — пренебрегли! А Полибин тут как тут… как будто бы и не стоило ссориться со стариком…
И стучащими, старательными шажками он побежал дальше. Ему навстречу, несомая крыльями счастья, мчалась Наташа. Крылья эти принесли ее к Мурашко.
— Ну-с, так-с, — сказал Мурашко, — слушали, постановили: предложить некоему Мурашко работу, пока суд да дело, свернуть; Жукова отстранить, дирижабль не то выбросить на свалку, не то снести в ломбард!..
— Алексей Кузьмич, — перебила его трясущаяся Наташа.
— Еще не все! Материалы передать прокурору. Теперь все.
— Алексей Кузьмич, — тихо сказала Наташа и взяла начальника за руку. — Я нашла ошибку…
Он почти лег на стол. Магический свет лампы падает на гриву волос, на повязку, сквозь которую проступила кровь. Жуков чертит.
Звонок.
— Войдите, — и он приблизил лицо вплотную к чертежу.
Но это звонок у входной двери. У входной двери Наташа, Фридман, Вихрашка.
Ночь. В машине сквозь стекло мелькнуло лицо Васи. Звонок трещит безостановочно.
— Не слышит, — сказал Фридман и дернул ручку. Дверь открылась. Она не была заперта. Комсомольцы на цыпочках прошли коридор и детскую, где спали четыре маленьких Жукова.
Подняв голову от чертежа, Жуков увидел гостей.
— Петр Николаевич! — голос Вихрашки вздрагивал, он был неумело суров и неумело торжествен. — От имени комитета комсомола, от имени всех комсомольцев мы выражаем вам сочувствие… И потом еще — мы выражаем уверенность…