о он не был, строго говоря, беллетристом. Но во всяком случае, это непонимание у Алданова кажется странным. Я должен к тому же заметить, что в последние годы жизни Алданов, как мне казалось, страдал каким-то трудноопределимым душевно-психологическим недугом, и это отражалось на том, что он писал. Одно из самых несомненных доказательств этого, как мне кажется, это одна из его последних книг, не роман и не повествование, а нечто вроде философского трактата «Ульмская ночь». Я помню, что когда я увидел это название, у меня сразу же возник вопрос – как, почему Алданову пришла в голову мысль взять это заглавие? «Fetais alors en Allemagne ou l'occasion des guerres qui n'y sont pas encore finies m'avait арреЬ…» Это начало II-й части Discours de la methode, Ульм, зима 1619-1620-го и les guerres qui n'y sont pas encore finies это Тридцатилетняя война, которая кончилась только в 1648-м году. И вот, в эту Ульмскую ночь в голове Декарта возникло то, из чего потом вышла Discours de la methode, и, конечно, заглавие книги Алданова не могло быть основано ни на чем другом. Это очень печальная книга, – печальная не только по своему содержанию, а еще и потому, что она, как мне кажется, свидетельствует о том, что Алданов больше не мог и не должен был писать. То, что его философия случая кажется неубедительной, это еще не самое важное. Но то странное смешение имен и понятий, которое есть в этой книге, где наряду с цитатами из Канта приводятся отрывки из речей русских политических деятелей времен 17-го года, это действительно кажется тревожным. Для нас всех, кто хорошо знал и любил Марка Александровича, стало ясно, что Алданов как писатель кончен и что его душевному и физическому здоровью угрожает опасность, против которой бороться нельзя. Он прожил еще несколько лет после этого, усердно по-прежнему работая каждый день, в Ницце, на av. Georges Clemenceau. Но это уже были явно последние годы его жизни.
Помню еще один разговор с Алдановым, тотчас же после войны, в 45-м, если мне не изменяет память, году. Когда он вернулся во Францию из С<оединенных> Ш<татов>. Мы встретились, мой приятель, Владимир Варшавский, Алданов и я в одном кафе на place du Palais Royal. Варшавский спросил Алданова, – М. А. как вы смотрите на будущее? – Володя, вы неисправимы, – сказал я, – нельзя быть более наивным. Разве вы не знаете, что М. А. всегда смотрит на будущее самым мрачным образом?
– Представьте себе, что это в данном случае не так, – сказал Алданов. – Я смотрю на будущее скорее оптимистически. Не потому, что я себе его представляю в розовом свете, а оттого, что у меня, знаете, камни в почках, и я убежден, что особенных мерзостей, которые могут произойти, я уже не увижу.
Вот это Алданов называл словом «оптимистически».
Вскоре после смерти Марка Александровича, – я был тогда в Мюнхене, – я приехал в Париж на короткое время и делал о нем доклад у нас. Я не помню, что я говорил тогда, не помню даже, было ли это написано или это просто была речь. Но одно я помню, – и мне хочется повторить, потому что мне это кажется важным. Есть то, что можно назвать загадкой Алданова. Он не верил ни в какие положительные вещи, – ни в прогресс, ни в возможность морального улучшения человека, ни в демократию, ни в так называемый суд истории, ни в торжество добра, ни в христианство, ни в какую религию, ни в существование чего-либо священного, ни в пользу общественной деятельности, ни в литературу, ни в смысл человеческой жизни – ни во что. И он прожил всю жизнь в этом безотрадном мире без иллюзий. Как у него на это хватало сил? И вместе с тем, не было человека, существование которого было бы более честным и мужественным выполнением долга порядочнейшего человека, которому нельзя поставить в вину ни одного отрицательного поступка. Он был добр и внимателен ко всему, он был джентльменом в полном смысле слова и никто не заслужил уважения тех, кто его знал, в такой мере, как он. Как и почему все это было возможно? Я неоднократно ставил себе этот вопрос и никогда не мог найти на него ответа – и я думаю, что этот ответ М. А. Алданов унес с собой в могилу.
Комментарии
В третий том собрания сочинений вошли романы и рассказы, созданные после войны, за исключением «Призрака Александра Вольфа», начатого в годы войны. Все они опубликованы в эмигрантских журналах в послевоенное время. Отдельными изданиями при жизни автора на русском языке не выходили. В том включены также послевоенная литературная критика и эссеистика, а также масонские доклады писателя 1960-х гг.
Комментарии к прозе писателя подготовлены: Л. Сыроватко, Ст. Никоненко, Л. Диенешем, Т. Красавченко, к разделу «Литературная критика и эссеистика» – Т. Красавченко, Ст. Никоненко, к «Масонским докладам» – А. Серковым.
Призрак Александра Вольфа*
Впервые – Новый журнал. 1947. № 16–17; 1948. № 18 (фрагмент романа под названием «Матч» опубликован в 1945 г. в журнале «Встреча», № 1).
Впервые в России – Газданов Г. Призрак Александра Вольфа: Романы / Сост., вступ. ст., подгот. текста Ст. Никоненко. М.: Худож. лит., 1990.
Архив Газданова. Тетради 11,12.
Газданов начал писать роман в годы Второй мировой войны, закончил первую редакцию в мае 1944 г., но не был удовлетворен сделанным и в октябре 1946 г. завершил вторую редакцию. В «Архиве Газданова» сохранились рукописи с тремя концовками романа: в одном варианте Вольф кончает жизнь самоубийством, в другом – Вольф ранит Елену Николаевну, а герой убивает Вольфа, в третьем варианте ничего не происходит (все остаются живы). В начале 1947 г. писатель отдал окончательный вариант романа в «Новый журнал», избрав единственный возможный, «правильный» в этой ситуации конец (см. подробнее: Орлова ОМ. Гайто Газданов: История создания образа. [Публикация трех концовок романа «Призрак Александра Вольфа» – из «Архива. Газданова» в Хотонской библиотеке Гарвардского университета // РЖ Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 7. Литературоведение. ИНИОН РАН. М., 1999. № 3. С. 165–193.
«Призрак Александра Вольфа» – первое произведение Газданова, заинтересовавшее иностранных издателей. В 1950 г. роман выходит в английском переводе в Нью-Йорке и Лондоне; в 1951 г. – во французском переводе в Париже, в 1952 г. – в итальянском переводе в Милане, а в 1955 г. – в испанском переводе в Барселоне.
Критика доброжелательно оценила роман Газданова. В рецензии на английский перевод Рене Фьюлон-Миллер одну из причин успеха книги видит в том, что она представляет собой «странную, но искусную смесь романа, психологического исследования и репортажа» (The New York Times Book Review. 1950. March 19). Анни Бриер, рецензируя французский перевод романа, отмечала мастерство Газданова в создании определенной атмосферы, глубокую психологичность и точность деталей. По ее мнению, Газданов первым же своим романом, вышедшим на французском, заявил о себе как о писателе уровня Альбера Камю, Жюльена Грина, Марио Сольдати (Nouvelles Uttenures. 1952.17janv.).
Рецензии на роман появились и в русской зарубежной прессе. Высоко оценил роман Григорий Аронсон в нью-йоркской газете «Новое русское слово» (13 октября 1947 г.). Глеб Струве в книге «Русская литература в изгнании» (Нью-Йорк, 1956), так отозвался о вышедших в послевоенное время романах Газданова «Призрак Александра Вольфа» и «Возвращение Будды»: «…композиция их стала крепче, состав их разнообразнее, персонажи зажили более обособленной от рассказчика жизнью. В романах Газданова много разнородных элементов: элементы психологического романа соседствуют с элементами романа полицейского, авантюрный роман сплетается со светским…» (с. 293).
«Beneath те lay ту corpse with the arrow in my temple». – Цитата из новеллы Эдгара По «Сказка извилистых гор» (1844).
…мне хотелось бы его сравнить с одним из тех коней, о которых говорится в Апокалипсисе. Это сходство… подчеркивалось тем… что именно на этой лошади я ехал карьером навстречу моей собственной смерти… – Здесь возникает мотив смерти как абсолютного начала, ее воплощение – один из четырех всадников Апокалипсиса: «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными» (Откр. 6, 8). На то, что именно этот всадник из четырех имеется в виду, указывает, помимо прямой оценки Вольфа, и сохранение последовательности Откровения («конь вороной» – «конь бледный»).
…by Alexander Wolf. – Wolf (англ.) – волк; фамилия служит нагнетанию атмосферы мистического ужаса, ирреальности, окутывающей героя. Волкодлак, оборотень, человек-хищник в европейских и славянских легендах после смерти становится «живым мертвецом», упырем.
Не надо ничего… – Романс из репертуара Вари Паниной (1872–1911).
…одинаково неизменная любовь к таким разным вещам, как стихи Бодлера и свирепая драка с какими-то хулиганами… – Шарль Бодлер Пьер (1821–1867) – французский поэт, автор книги стихов «Цветы зла» (1857), поэтического сборника «Обломки» (1866), цикла стихотворений в прозе «Парижский сплин» (1869), переводчик Э. По. Лирический герой Бодлера близок повествователю своей «раздвоенностью» – противоречием чувствительной души, «обнаженного сердца» и трезвого, беспощадного ума, превращающего душу в объект аналитической вивисекции. Основной творческий принцип Бодлера – «теория соответствий», аффективно-ассоциативная связь: каждое явление психофизического мира (вещи, звуки, цвета, эмоциональные переживания) вызывает ассоциации, порой относящиеся к иной области восприятия, пробуждает воспоминания, создает фантастические образы; т. е. бытие – цель взаимоперетекающих чувственных впечатлений, связь между которыми рационально непостижима. Этот принцип близок газдановскому «лирическому фону», «беззвучной симфонии мира».
…по прозвищу Боссюэ… – Боссюэ