Они сидели на террасе пивного бара перед Бельфорским львом. Тут никто не обращал на них внимания.
— Ты все-таки ребенок, — сказала Ева. — Ты считаешь, что я недостаточно тебя люблю! Я тут торчу только ради тебя. Мне ничего не стоит уехать в Италию или в Португалию — ни почты, ни пластинок… покой… Не так ли? И ты еще недоволен?
— Нет, — сказал Лепра.
Он понял, что она в ярости, но он этого и добивался. В эту минуту он готов был потерять все, что любил.
— Мне не нужна твоя преданность. Только твоя любовь.
Ева не отвечала. Она пыталась сохранить спокойствие. И все-таки надела темные очки. Тогда Лепра решился.
— Ева, — прошептал он, — выходи за меня замуж. Ну, обещай хотя бы, что выйдешь за меня, как только мы сможем по закону…
Она горько усмехнулась:
— Вот тут нас и начнут подозревать. Ты соображаешь, что говоришь?
— А что тут такого? Мужчина предлагает руку и сердце своей… своей подруге. Подумаешь, событие!
— Ты спятил, дорогой! Нет, он совершенно спятил!
Лепра упорствовал. Он дрожал от захлестнувших его чувств, как, бывало, в свои лучшие дни, когда музыка еще могла завладевать всем его существом.
— Значит, ты не понимаешь, что я больше не могу так жить. Я звоню тебе, да… мы ходим в рестораны по вечерам… Но это что? Всего лишь час мы вместе. Все остальное время я сам по себе, ты сама по себе. Мы как чужие люди. Между нами стоит Фожер… более чем когда-либо. Вот почему мне страшно. Есть только один ответ на все эти идиотские пластинки… Поверь мне, я долго думал. Ты должна выйти за меня…
— Закажи мне еще кофе, — сказала Ева.
— Что? Ладно. Как хочешь. Официант! Два кофе.
Он раздраженно вынул из кармана сигареты. Ева протянула ему зажигалку.
— Извини меня, — пробормотал он.
— Ты закончил? — спросила она. — Я могу теперь сказать? Послушай… Я никогда не выйду замуж. И должна бы никогда не выходить замуж. Я слишком люблю любовь.
— Глупости.
Он скорее догадался, чем увидел, как сверкнули ее глаза за темными стеклами.
— Когда я хочу, я могу быть терпеливой. Я тоже долго размышляла. Я никого так не любила, как тебя. Женщине не так-то легко в этом признаться. Но именно поэтому я и не могу стать твоей женой. Чего бы ты хотел? Чтобы мы каждую минуту были вместе? Занимались любовью с утра до вечера? Чтобы я растворилась в тебе без остатка? Нет, дорогой. Любовь — это…
Она задумчиво отпила кофе.
— Это какая-то ностальгия… может, это звучит выспренно, но именно ностальгия… И как раз потому, что я тебя люблю, мне необходимо иногда тебя бросать… или причинять тебе боль… забывать тебя… замещать другим…
— Ева, умоляю!
Она наклонилась и, почти касаясь его плечом, проговорила:
— Успокойся, малыш. Давай рассуждать здраво. С тобой я такая, какая есть на самом деле. Мне кажется — может, оттого, что есть во мне что-то цыганское, бродяжье, — настоящая любовь должна стремится к самоуничтожению. Если она устоит, тогда…
— Но моя любовь устоит, — перебил ее Лепра. — Уверяю тебя…
Она закрыла ему рот рукой.
— Знаю, ты в любви эгоист, завоеватель. Ты любишь как мужчина… как Морис.
— Как же ты хочешь, чтобы я тебя любил?
— Ну наконец-то! Надо, чтобы ты пришел к тому, чтобы любить, не играя при этом никакой роли, ничего не ожидая взамен… Как тебе объяснить? Надо, чтобы ты оставался самим собой, и все.
— Но я не играю никакой роли.
— Ты не понимаешь.
— Ты сама…
— Да нет же. Ты бесконечно рассказываешь себе нечто такое, что может тебя возбудить, играешь в это. А как только я тебе говорю, какая я есть на самом деле, ты отвергаешь меня, переживаешь.
— У тебя все очень сложно.
В пивную вошел слепой. Под мышкой он нес скрипку.
— Пошли отсюда, — сказала Ева.
Слепой поднес скрипку к подбородку и заиграл мелодию Фожера. Скрипка дрожала, рыдая.
— Это уже ни в какие ворота не лезет, — буркнул Лепра.
Он расплатился и под руку вывел Еву на улицу.
— Теперь, разумеется, я должен тебя покинуть?
— Может, зайдешь ко мне? — спросила Ева.
Лепра, еще не вполне опомнившись от приступа ярости, смотрел на нее не отрываясь. Ева медленно сняла очки и улыбнулась.
— Видишь, какая ты! — сказал Лепра.
— Будь паинькой, — прошептала она. — Вызови такси.
В машине он привлек ее к себе. Они сидели не шелохнувшись, а на экране ветрового стекла, словно в фантастическом фильме, мелькали переливающиеся разными цветами улицы города. «Я держу ее в своих объятиях, — думал Лепра, — а руки у меня пусты… Она принадлежит мне, и она не моя. И я счастлив… страшно счастлив!»
Ева, словно прочитав его мысли, сказала, не поворачивая головы:
— Вот это и есть любовь, дорогой: мы решаемся заговорить. Обещай, что всегда будешь достаточно отважен, чтобы разговаривать со мной.
Он поцеловал ее волосы, уголки глаз. Мелкие морщинки трепетали под его поцелуями, и он чувствовал, что на глаза у него наворачиваются слезы, и пытался больше не думать о себе. Сейчас в нем не осталось ничего, кроме нежности, мягкости, печали…
Перед дверью консьержки Ева задержалась.
— Может, спросишь, нет ли почты?
Самая тяжелая минута. Лепра принял приветливый вид, открыл дверь. Консьержки не было, но почта аккуратно разложена по ячейкам. Он взял дюжину писем, сунул в карман, подозрительно осмотрел стол и буфет. Пакета не было — снова короткая передышка.
— Только письма, — объявил он.
Ева ждала его у лифта. Ее лицо прояснилось. В эту минуту она стала похожа на девочку, и Лепра внезапно захотелось утешить, защитить ее. Он открыл дверцу лифта, задвинул решетку.
— Я начинаю думать, — сказал он, — что больше никаких пластинок не будет. Твой муж не так глуп. Он должен был понять, что угроза, если ее повторять слишком часто, теряет свою силу.
— Не верю я этому, — сказала Ева.
Голос ее звучал весело. Лепра обнял ее, попытался поцеловать. Ева, смеясь, высвободилась:
— Нас могут увидеть, дурачина!
Лестничные площадки, мелькавшие за дверцей лифта, были пусты, и он стремительно приникал к тающим губам, не забывая окидывать мгновенным взглядом каждый новый этаж. Лифт остановился.
— Дай ключ, — сказал Лепра. — Сегодня я хочу открыть дверь. Давай сыграем, что я как будто вернулся к себе домой.
Он пропустил ее вперед и снова обнял, не давая ей времени обернуться:
— Ева, спасибо тебе за все, что ты мне сейчас сказала. Я, правда, не согласен с тобой. Но постараюсь любить тебя лучше.
Она повернулась к нему. Он взял ее лицо в свои ладони и поднял к своим губам, как чашу со свежей водой.
— Клянусь, — проговорил он, — я буду защищать тебя от него, от тебя самой, от себя. Но сначала мы очистим эту квартиру. Я поцелую тебя здесь, в прихожей…
Он прикоснулся губами к ее лбу, к глазам и, нежно взяв за руку, потянул в гостиную.
— И здесь я тебя поцелую, потому что здесь ты страдала из-за него.
Он коснулся губами ее щек, носа, пылающих губ. Он чувствовал, как она взволнована, открыта ему. Он медленно повел ее в спальню.
— Здесь я поцелую тебя потому, что он тебя любил…
Его губы нашли губы Евы, и она не смогла сдержать стона. Ему пришлось поддержать ее. Его рука скользнула по ее плечу, туда, где угадывалась округлость груди. Но он овладел собой и продолжал водить Еву из комнаты в комнату, не переставая повторять все тот же очистительный обряд.
— Жан, — выдохнула она, — хватит… Больше не могу…
Он отвел ее обратно в гостиную, посадил, но она, не отпуская его, спрятала голову у него на груди.
— Я хочу тебя, — прошептала она, вцепившись зубами в отворот его пиджака.
— Не сейчас. Мне, может быть, тоже надо отдалиться от тебя, чтобы ты пострадала… Я усвоил урок…
Она высвободилась и легонько оттолкнула его.
— Чудовище! — весело бросила она. — Да ты настоящий самец!
Они вместе рассмеялись.
— Видишь, как я люблю тебя. Неожиданно, с огоньком! Повтори: чудовище.
— Чудовище!
— Ева, милая, это правда! Ты хочешь?
Он снял пиджак, бросил его на спинку стула, из кармана посыпались конверты, письма.
— А, твои воздыхатели!
Он собрал конверты с пола, но, увидев последний, нахмурился и медленно встал.
— Это еще что?
— Дай мне, — сказала Ева.
Но поскольку он не выпускал конверта из рук, она прочла через его плечо: «Дирекция полицейского управления».
— Боже мой!
— Невероятно, — прошептал Лепра.
— Они нас выдали.
— Не говори глупости. Кто мог нас выдать?
Лепра нервничал, ему никак не удавалось просунуть мизинец, чтобы распечатать конверт. Он в сердцах топнул ногой, разорвал бумагу и выдернул письмо. Там было лишь одно предложение, напечатанное на машинке:
«Мадам! Прошу Вас срочно зайти ко мне в кабинет по касающемуся Вас делу.
— По касающемуся меня делу? Ничего не понимаю, — сказала Ева.
— Я тоже, — признался Лепра.
С письмом в руке он тяжело опустился в кресло и перечитал эту фразу: «…касающемуся Вас делу… Комиссар Борель…»
— Они все знают, — сказала она. — Они получили письмо.
— Да нет же! — вскричал Лепра. — Подумай сама… Твой муж не мог при жизни объяснить, как его убьют. Никто его убивать не собирался. Все произошло совершенно случайно.
Портрет Фожера по-прежнему стоял на полке. Его живые глаза, казалось, иронически наблюдали за происходящим из-под припухших век.
— А зачем меня вызывают? — сказала Ева. — Может, они что-то нашли… Не знаю, что и думать.
— Что нашли? Судебный медик написал отчет… страховая компания произвела свое расследование… эксперты засвидетельствовали несчастный случай… Где еще можно найти что-нибудь подозрительное?
Лепра силился побороть захлестнувшую его панику, но понял, что все его доводы неубедительны.
— Предположим, — сказала Ева, — что они получили письмо, в котором Морис объясняет, что мы замышляем его убить. И просит, в случае если он погибнет трагически, внезапно, внимательно изучить обстоятельства смерти… По-твоему, они будут сидеть сложа руки?