— Дорогая Жильберта, — обратился ко мне Мартин, — если вы будете так продолжать, мы потеряем нашего друга, что мне было бы очень неприятно… Объясните ей, Франк.
— Да, — заговорил Франк. — Молодой Кристен подавлен.
Мимоходом отмечаю, что они часто используют выражение «молодой Кристен». А ведь Жаку почти столько же лет, сколько и Мартину. Но он принес с собой в этот дом что-то такое, что не знакомо ни Франку, ни Мартину: пылкую душу.
— Он болен? — спросила я.
— В каком-то смысле, — ответил Франк, — это болезнь. Вы так резки с ним, что он впал в глубочайшее уныние.
Я посмотрела на Мартина. Что он еще придумал? Он полировал ногти и, казалось, едва слышал наш разговор.
— Мы беседовали с ним сегодня, — продолжал Франк. — Он сказал мне:«Я совсем не хочу, чтобы меня считали нахалом. Раз уж я вызываю у нее отвращение, я лучше уеду. Можете оставить себе ваши грязные деньги…»
Не поднимая глаз, Мартин прошептал с негромким смешком:
— Ваши грязные деньги!.. Слышите, Жильберта?.. Он все еще думает, что играет в «Поэте и крестьянине»!
— Послушайте, что было дальше, — продолжал Франк. — Я, естественно, попытался ему возразить. Он не дал мне говорить: «У вас что ни слово, то ложь…» Это его точные слова. «Что за история с умирающим дядюшкой, который никак не умрет? И вообще, существует ли он на самом деле?»
— Не глупо, не глупо! — заметил Мартин.
— «Уж не придумали ли вы всю эту историю, чтобы завлечь меня сюда?» Я оказался в довольно затруднительном положении. Я попытался возмутиться, но теперь это больше на него не действует. Становится все труднее и труднее управлять им. И знаете почему?
— Разумеется, — отозвался Мартин. — Потому что он чувствует, что стал лучше играть. И поверил, что больше в нас не нуждается!..
— Я еще не кончил, — вновь заговорил Франк. — Мы немного поспорили. Все это время он развлекался тем, что копировал почерк Поля де Баера… И под конец, слушайте внимательно, он встал и сказал мне: «Франк, мне это надоело… Я не хочу поступать нечестно по отношению к вам… Я даю вам время до конца недели…» И он выставил меня за дверь.
— И тебе захотелось набить ему физиономию, — вздохнул Мартин. — Ты ровным счетом ничего в этом не смыслишь, мой бедный Франк… Уверяю тебя, у него нет никакого желания уехать. Он использует тебя, он делает успехи, этот маленький Кристен!
— Не вижу, каким образом, — засмеялась я. — Он несчастен, вот и все!
На этот раз Мартин от души рассмеялся.
— Несчастен он! Дорогая Жильберта, как плохо знаете вы мужчин! Поверьте мне, пока у него хватит сил играть на скрипке, ему ни до кого не будет дела, и до вас в частности… Нет, я постоянно наблюдаю за ним. И скажу вам, чего он хочет… Этот парень, в сущности, одержим желанием быть респектабельным… Он боится, что играет неблаговидную роль, выдавая себя за Поля де Баера. У него создалось впечатление, что мы презираем его, что мы используем его в своих целях.
— А разве он не прав? — спросила я.
— Дайте договорить… Он подозревает, что вы, Жильберта, в сговоре с Франком. И вот, смотрите, каков его расчет: он оказывает давление на Франка, грозится уехать, чтобы Франк оказал давление на вас и попросил бы вас быть с ним поласковей. Если завтра вы будете с ним любезнее обычного, он получит доказательство, что вы — сообщница Франка.
— И он уедет! — воскликнула я.
— И он останется, — возразил Мартин, и глаза его вдруг загорелись. — Останется, чтобы узнать побольше. Останется, потому что разочаруется в вас, потому что убедится, что вы не какая-то необыкновенная женщина, а следовательно, и у него есть шанс.
— Вот как, есть шанс?
— Вы неправильно меня поняли, я хотел сказать: шанс узнать правду.
Мартин с иронической улыбкой наблюдал за мной, словно я была редким экземпляром, предназначенным для захватывающих опытов.
— А если я сделаю все, чтобы он окончательно пал духом? — спросила я.
— Он все равно останется, потому что в таком случае он по-настоящему в вас влюбится.
— Значит, результат будет тот же?
— Отнюдь. Если вы будете к нему суровы, я пойму, что вам доставляет удовольствие подогревать его чувства.
Он вставил сигарету в длинный пенковый мундштук и разжег ее с раздражающей размеренностью движений.
— У вас-то есть выбор, дорогая Жильберта, — заключил он наконец. — А у него нет!
По правде говоря, выбора не было ни у меня, ни у него. Мартин все рассчитал, все предусмотрел, вплоть до моих возражений… В сущности, надежда засияла перед ним в тот день, когда Франк швырнул на стол фотографию Жака. С тех пор он неустанно готовил свое собственное спасение. Франк, Жак, я сама — все мы были лишь пешками в захватывающей Kriegspiel[9], которую он вел с напряженным вниманием, с полным отсутствием разборчивости в средствах, что и делало его таким опасным. Мы все находимся в полной его власти, потому что мы достаточно глупы, чтобы любить, страдать, ненавидеть, желать… В то время как он живет, трезво рассчитывая каждый ход заранее, чтобы выиграть, победить. И всегда побеждает. И лишь потому он чуть было не сломался, поддавшись отчаянию и отвращению, что в нашем уединении ему нечего было выигрывать, некого было побеждать!
6 часов вечера
Телефонный звонок разорвал тишину. Было 4 часа дня. Я вышла из своей комнаты: Мартин появился на пороге своей. Мы переглянулись. Мы очень редко пользуемся телефоном, да и то лишь когда нужно сделать какие-то заказы, нам же никто никогда не звонит. Мы услышали, как Франк взял трубку, Мартин сделал несколько шагов вперед. Жак был у себя, читал или мечтал. Он не вышел.
— Да, это здесь, — проговорил Франк. — Вы подождете? Я сейчас его позову.
Мартин подал мне знак. Я спустилась вслед за ним. Франк протянул ему трубку, прошептав:
— Агентство Версари из Ментоны.
Мартин нахмурился.
— Алло, я слушаю.
Франк взял вторую трубку. Оба они были напряжены, глаза устремлены в одну точку, несколько капель пота выступило у Мартина на лбу. До меня доходил лишь неясный шум голосов, и я, обиженная тем, что меня решили не посвящать, отошла, чтобы поправить в вазе розы, осыпавшиеся на рояль, но при этом не теряла Мартина из виду.
— Что же вы ответили? — спросил Мартин.
Он взглянул на Франка, спрашивая его совета, тот, видимо, его одобрил.
— Вы правильно сделали, что предупредили меня, — продолжал Мартин. — Я подумаю. И сам позвоню вам чуть позже… Если мы решимся, вам надо будет поместить объявление… Мне бы хотелось иметь и других покупателей, вы понимаете?.. Вот именно! Мы сможем получить более высокую цену… Благодарю вас.
Он повесил трубку и оперся обеими руками о низенький стол. Франк сделал движение, чтобы его поддержать.
— Оставь, — сказал Мартин.
Он несколько раз глубоко вздохнул и выпрямился. Лицо его стало мертвенно-бледным.
Что случилось? — воскликнула я.
Его, казалось, удивило мое присутствие. Он сел в угол дивана и вытер рот платком.
— Звонили из агентства, — объяснил мне Франк, — потому что к ним обратился некий адвокат, мэтр Боржер, который хотел бы купить виллу на побережье. Прогуливаясь в этих местах, он обратил внимание на нашу «Свирель», расположение которой ему понравилось. Это как раз то, что он ищет. Тогда он навел справки. Спросил, кто является владельцем, давно ли он поселился на вилле, откуда приехал, кто с ним живет…
— Вы понимаете, Жильберта? — спросил Мартин. — Этот мэтр Боржер чрезвычайно любопытен.
— Вы бы тоже могли, в свою очередь, навести о нем справки, — заметила я.
— К чему!.. Версари передал мне предложение. Мне надлежит ответить «да» или «нет».
— Что же вы ответите?
— Да, и не раздумывая! Этот Боржер — наблюдатель, в этом можно почти не сомневаться. Они придумали эту хитрость, чтобы проникнуть сюда, не вызвав подозрений. Я им подыграю. Естественно, и речи не может быть о продаже; я отнюдь не намерен, дорогая Жильберта, распоряжаться имуществом, которое принадлежит вам. Мы лишь сделаем вид. Я знаю, что могу рассчитывать на вас… Не правда ли?
Наклонившись, он вглядывался в меня, не скрывая холодной иронии, придававшей теперь нашим отношениям характер какой-то беспощадной борьбы.
— Не правда ли, Жильберта?.. Заметьте, впрочем, этот Боржер вполне может быть просто Боржером. Стоит рискнуть. Рискнем?.. Да, я вижу, что вы того же мнения, что и я… Франк… Позвони в агентство. Скажи, мы принимаем посетителей с десяти часов до двенадцати и с пятнадцати до девятнадцати…
Но в ту минуту, когда Франк поднял трубку, Мартин на короткое мгновение потерял сознание. Голова его упала на спинку дивана. Руки на груди судорожно сжались. Я хотела помочь ему расстегнуть ворот рубашки. Он оттолкнул меня.
— Кристен, — прошептал он. — Предупредите Кристена.
10 часов вечера
После ужина, на котором Мартин не появился, я предупредила Жака. Я призналась ему, что нахожусь в стесненных обстоятельствах и что мы вынуждены сократить наши расходы. Жак был ошеломлен.
— Это вы из-за меня хотите продать? — сказал он. — Но как только дядя скончается, у меня будет много денег… Я не хочу видеть вас грустной, Жильберта.
Он заключил меня в свои объятия. Жак заключил меня в объятия. У меня не было сил говорить. Жак, любовь моя…
5 августа
Я разорвала все, что записала вчера. Я совсем сошла с ума. Я была счастлива. Для женщины любовь — всегда первая любовь. Я теперь даже не сердилась на Мартина — он стал для меня как бы чужим. Он ушел из моей жизни в ту минуту, когда Жак коснулся губами моих губ. Его поцелуй стер все наши воспоминания, наши горести, наши радости, наше прошлое. Я с Жаком, на стороне Жака. Я не знаю еще, как я его спасу, но я, конечно, что-то придумаю. Я боюсь, страх мой всегда сильнее, чем я могу это выразить словами, но я привела свои мысли в порядок. Все стало так просто.
6 августа
Сегодня утром я снова спустилась в столовую. Я не видела Жака с позавчерашнего дня. Он спросил, чувствую ли я себя лучше. Несчастный, он совсем забыл, что мы с ним «муж и жена». Он разговаривал со мной так робко, словно очень молодой человек с очень юной девушкой. Он был очарователен. Он пытался сдержать победоносную, несколько самодовольную улыбку, потому что Мартин смотрел на него, но он весь светился, и это выдавало его. Я старалась держаться как можно холоднее. Пусть он пожалеет, что воспользовался минутной слабостью. Пусть обвинит меня в непостоянстве, п