сил прощения. Он был слишком раздосадован.
— Я приготовлю кофе, — сказал он.
— Вы давно уснули?
— Не знаю.
Я добавила для очистки совести:
— Вы не выходили из спальни?
— Мадам, — сказал он, — вы забываете, что я последнюю ночь провожу возле него.
Чувство достоинства, прозвучавшее в его голосе, поразило меня.
— Мне показалось, — сказала я, — что вы заходили в спальню Кристена. Я ошиблась, вот и все.
Он молча смерил меня взглядом и вышел.
Так что же? Кто входил в спальню Кристена? Кто?.. Жак! Разумеется. Он вернулся. Это мог быть только он.
5 часов
Мартин покоится на кладбище Ментоны. Гражданская церемония похорон, как он того желал, не заняла много времени. Катафалк ехал быстро. На этом шумном побережье не любят, когда возят хоронить покойников. Мы, Франк и я, постояли несколько минут возле могилы: он с одной стороны, я — с другой. Развороченная земля разделила нас узким холмом, еще более непреодолимым, чем любая граница. Отныне мы представляли разные страны. Он удалился первым, не поклонившись, не сказав ни слова. Его задача была выполнена. До последней минуты он неусыпно заботился о своем хозяине. Когда я вернулась на виллу, он укладывал чемоданы. Я побродила по этому покинутому дому. Он уже казался нежилым. Мы не сумели вдохнуть в него свою душу. Я очень внимательно осмотрела спальню Жака. Не могла отделаться от мысли, что он побывал здесь? Часы его лежат на тумбочке возле кровати. Запонки валяются на стуле в ванной комнате. Все на том же месте. По крайне мере, на первый взгляд. А если он вернулся, чтобы повидаться со мной? Как знать, не жалеет ли он уже о том, что написал безрассудное письмо? Не бродит ли сейчас вокруг виллы? Я хорошо его знаю: импульсивный и робкий, дающий себе слово заговорить и в последнюю минуту отказывающийся от своего решения. Но если он скрывается поблизости, какая неосторожность! Неужели Мартин умер, чтобы оставить мне в наследство свои тревоги?
7 часов вечера
Франк только что простился со мной. Я не пыталась его удержать. Не задала ему ни одного вопроса. Он отстранил конверт, который я для него приготовила. От меня он ничего не может принять. Он щелкнул каблуками и низко поклонился. Этот жест, вероятно, был тоже обещан покойному. Потом он взял чемоданы, а я осталась одна. Я вызвала такси. Переночую в Ментоне.
13 августа, 10 часов
В конце концов ночь я провела в гостинице в Монте-Карло, неподалеку от Казино. До самого утра я слушала, как мимо проносятся автомобили. Я не спала. Я никак не могла принять решение. С одной стороны, мне обязательно надо встретиться с Жаком: я убеждена, что наши преследователи откажутся от своих намерений, но я должна все-таки его предостеречь. Что произойдет, если этот импресарио устроит ему громкую рекламу — в чем я, правда, сомневаюсь, — если газеты и журналы опубликуют его фотографии? Вернее всего, ничего. Наши противники, возможно, еще не знают, что Поль де Баер скончался, но им скоро станет об этом известно. И даже если адвокатша однажды заявит им, что скрипач — это тот самый человек, которого она видела на вилле «Свирель», расследование очень скоро установит, что Жак Кристен всегда был Жаком Кристеном. Значит, теоретически, как говорил Мартин, Жаку ничто не угрожает. И тем не менее я предпочла бы быть поближе к нему… Хорошо, допустим, я окажусь рядом с ним. Как я должна действовать, чтобы предостеречь его? Что я ему скажу? Всю правду? Тогда я буду выглядеть как настоящее чудовище. Он наверняка решит, что я сообщница Мартина. И сможет упрекнуть в том, что я ни о чем не сказала ему раньше, еще до смерти Мартина. Надо было во всем признаться раньше. Теперь слишком поздно… Не говорить всей правды? Но как выделить из моей истории то, что выглядело бы правдоподобным и не компрометировало бы меня? Мартин, тот что-нибудь придумал бы. Я же не умею сочинять. Я могла бы, может быть, рассказать, что была в курсе махинаций Франка, что хотела заполучить наследство знаменитого дядюшки из Кольмара… В его глазах я стану воровкой… А это еще хуже! Кроме того, если я скажу ему, что знала, кто он на самом деле, он ответит мне: «Вы всегда смеялись надо мной!» И не простит мне ту отвратительную комедию, которую я так долго играла… Выхода нет.
4 часа дня
Я взяла билет. Жду ночного скорого. Уезжаю, так и не решив, как мне следует поступить. Или, вернее, решила: я скажу, что письмо его потрясло меня, что я наконец поняла, что он был искренен. Если я и была с ним холодна, то из боязни, что в глубине души он оставался прежним. В общем, я буду продолжать лгать, но, поскольку я не разрешу ему даже упоминать о прошлом, поскольку мы пообещаем друг другу не принимать прошлое в расчет, это почти не будет иметь значения. Однако, если подумать, есть еще одна трудность. Боже мой, я никогда из всего этого не выберусь! Из-за меня Жак станет пленником своей прежней роли. Я в какой-то мере заставлю его снова быть Полем де Баером. А ведь он не имеет права по закону носить это имя. Мне хочется разорвать свой билет и уехать куда-нибудь, все равно куда… А почему бы не в Бразилию? Я одинокая женщина, без цели, без будущего, все разлучает меня с Жаком — и ложь, и правда. Я так же, как и Мартин, «потенциально» мертва!
…Мы ни на секунду не поверили в смерть фон Клауса и были правы. Я сам, лично, ночью побывал на месте. В спальне фон Клауса никого не было. Зато в комнате для гостей, которая прежде пустовала, находится неизвестный покойник, возле которого спал слуга. Нетрудно восстановить ход событий: фон Клаус еще до нашего приезда приютил у себя некого субъекта, который был, по всей вероятности, одним из его бывших сообщников. Эти люди составляют настоящее тайное общество, и нет ничего удивительного, что фон Клаус предоставил убежище какому-нибудь беглецу. Как бы то ни было, смерть вызвана естественной причиной, о чем свидетельствует разрешение на похороны. Фон Клаус, должно быть, знал, что гость его находится при смерти, что в скором времени в его распоряжении окажется труп. Итак, он встретился с нами, не скрыв своего имени, чтобы мы могли легко установить его личность. Я заранее знаю, что мне возразят: он не мог знать, кто мы. Но он, конечно, догадывался, что мы снова напали на его след, и лучшее доказательство того, что он в какой-то степени нас ждал, — его объявление о продаже виллы. Таким образом он открыл двери всем и каждому. Этот факт прежде смущал меня. Но теперь все прекрасно объясняется. Фон Клаус готовился исчезнуть, похоронив вместо себя кого-то другого. Классический ход. Итак, фон Клаус скрылся. Конечно, нам не следовало упускать его. Но мы не могли предполагать, что он готовит нам такой финт. Однако в любом случае это лишь небольшая отсрочка. Мы теперь знаем его в лицо, у нас есть его фотографии. И наконец, осталась жена, за которой мы будем неотступно следовать. Было бы весьма удивительно, если бы она в один прекрасный день не вывела нас на него.
Продолжение дневника Жака
15 августа
Я перечитываю эти записи. Определенно я веду дневник, чтобы изо дня в день прослеживать историю своего поражения. Для меня Боше олицетворял путь к спасению, к богатству, к славе, не меньше. Когда же наконец я перестану вести себя как наивный дурак? Я прождал его целых три утра в приемной; секретарша время от времени мило мне улыбалась. «Не надо на него сердиться, — говорила она. — Он так занят! Но он обязательно появится через минуту». Но он так и не появился. Сегодня утром он вихрем влетел в приемную, рассеянно кивнул мне и устремился в свой кабинет. Я жду еще час, глядя, как девушка виртуозно справляется с двумя телефонами. «Я сейчас вас с ним соединю…», «Перезвоните через полчаса, у него совещание…», «Не будете ли вы так любезны повторить мне ваше имя?.. Давидсон… Нет, не раньше будущей недели…». В конце концов меня все-таки приняли. Он меня не узнал.
— Де Баер… де Баер… Ах! Вспомнил, вилла «Свирель», чудесная вилла… Я весьма огорчен, дорогой мсье, Борис продлил свои гастроли. Он вернется не раньше чем через два месяца…
Я объясняю ему, почему я приехал. Он на глазах меняется. Усаживается за свой письменный стол, скрещивает руки. Снова смотрит на меня оценивающим взглядом.
— Я прекрасно вас помню, — говорит Боше, — вы очень талантливы… Удивительный звук… К несчастью, солистов… изготовляют на конвейере. Мне только что предлагали юного армянина… Четырнадцать лет… Целый набор первых премий… необычное имя… Я отказался. Это слишком дорого стоит.
Звонит телефон. Он начинает говорить по-английски, очень быстро. От отчаяния я весь покрываюсь испариной. Он кладет трубку, смотрит на часы.
— И тем не менее я был бы рад сделать для вас что-нибудь, мсье де Баер… Вам, естественно, это не к спеху. Вам повезло, вам не надо зарабатывать себе на жизнь!
Он предложит мне сейчас зайти к нему еще через полгода. Я погиб. Я говорю первое, что мне приходит в голову… что, несмотря на все… я не могу так долго ждать… что у нас с женой всегда были очень сложные отношения… как раз из-за музыки… Это его забавляет, он явно заинтересован.
— Не может быть!.. Такая оча-ро-вательная женщина.
Да, несомненно. Очаровательная, но очень ревнивая, считающая, что я слишком много занимаюсь, что не уделяю ей должного внимания.
Он от души смеется, грозит мне пальцем привычным для него жестом.
— Это плохо, мсье де Баер… Но не вы первый. А не появилась ли у вас случайно подружка?.. Подружка, которой бы нравилась музыка, я хочу сказать — «ваша» музыка. Ну, между нами?
Он смеется еще громче и продолжает все более сердечным тоном:
— Понимаю… понимаю… Посмотрим…
Он вытирает глаза своими толстыми пальцами и говорит, не глядя на меня:
— Понятно, и речи не может быть о том, чтобы предложить вам залы Колонна или Ламуре… А не согласитесь ли вы играть в оркестре? — На этот раз он направляет прямо на меня взгляд торговца рабами. — Для начала, конечно, — уточняет он. — Постойте! Возможно, у меня найдется для вас что-нибудь и получше… Я подумываю создать квартет… Камерная музыка сейчас в цене… первая скрипка, вас бы это устроило?.. Гастрольные поездки по стране и за границей, ну как? Но вам надо поменять имя. Квартет де Баера — это не звучит. Слишком старомодно!