*
Отец Ипат венчал Вавилу бедняка.
За шесть целковых паренька
Условясь в брачные законопатить путы,
Он окрутил его с невестой в три минуты.
Венчал – спешил, глотал слова,
Как будто сто чертей его толкали в спину, –
Дай бог, чтоб из молитв прочел он половину
(И то сказать, ведь плата какова!).
Вавила парень был, однакож, голова.
Облобызавшися с женою,
Попу в протянутую длань
Он сунул трешницу. «Идем домой, Малань!»
«Стой! – батя взвыл, такой ошпаренный ценою. –
Да ты же, чертов сын, рядился как со мною?»
«Как ты венчал, так получай!
Вперед как следует венчай:
Не сокращай наполовину!»
«А, вот ты, сволочь, как? – забрызгал поп слюной. –
Так чтоб тебе, рассукиному сыну,
Не видеть век добра с женой!
Чтоб сам ты окривел, живя с женой кривою!
Чтоб у тебя она подохла от родов!
Чтоб ты с полдюжиной детей остался вдов!
Чтоб ты…» Осипнувший от вою,
Благословлял отец своих духовных чад,
Суля при жизни им и после смерти ад
С мильоном ужасов, чертей и мук суровых…
За три недоданных целковых!
Случилось это все с десяток лет назад,
А вот что вышло в пору нашу:
Вавила, выборный от местных прихожан,
Брал в церкви ценности – на помощь для волжан:
«А ну-ка, поп, давай серебряную чашу!
Для бога все равно, что серебро, что медь».
А поп шипел ему: «У, чтоб те очуметь!
Вот чаша… на… бери!..
Противиться не смею…
На, недовенчанный… и подавися ею!»
1923
Ответ на ответ*
Наблюдателю. В прежнее время, товарищ, мелкобуржуазные газеты следили за мелочами, вроде падающих столбов или мусорных ям. Наше время налагает на красную печать широкие боевые задачи, и мелочами газете заниматься некогда.
Коль дан «ответ» в рассудке здравом,
Боюсь, рассудок не дорос.
Такой ответ мы с полным правом
Должны поставить под вопрос.
Мы здесь на этот счет упрямы:
Твердим про мелочи, дабы:
Не гнили мусорные ямы
И не валилися столбы.
Мы здесь гордимся, облекая
Почетом черный труд крота,
А там, подумайте, какая
Партийных взглядов широта!
Как не сказать тут (без злорадства,
Но чтоб от спеси излечить!),
Что широту от верхоглядства
Порою трудно отличить!
Мария Голошубова*
В деревне Маховище первая, выписавшая «Бедноту» на 1923 г., была крестьянка Мария Яковлевна Голошубова.
Был у нас товарец ходкий,
Смех над бабьей головой:
– Волос – долгий, ум – короткий! –
Это голос вековой.
Муж, нажравшись самогону,
Знал к жене одну лишь речь:
«Из-зу-ве-чу… по закону…
Ежли дура – не перечь!»
Мудрецов таких великих
Прежде было – пруд пруди,
Все понятий самых диких,
Хоть с крестами на груди.
Да и крест от дури тоже.
Одолей-ка эту тьму.
«Не учены, ела те боже!
Нам книжонки ни к чему!»
«А газеты и подавно.
Шут нам в этом баловстве!»
«До чего ж мы с кумом славно
Напились на рождестве!»
Вот деревня Маховище
Средь равнины снеговой, –
Словно в волчьем логовище,
В ней стоял кулацкий вой.
Ночь и темень без просвету.
Не избушки – ряд могил.
Кто ж от сна деревню эту
Вещим словом разбудил?
Кто, нарушивши обычай,
В зиму внес весенний шум?
Оказалось: не мужичий
А «короткий» бабий ум!
«Что нам делать с Марьей этой?!»
«Денег куры не клюют?»
«Привязалась тут с газетой!» –
Мужики, озлясь, плюют.
Закуривши козьи ножки,
Густо в нос пускают дым.
«Поищи другой дорожки.
Сунься к дурням… молодым!»
Марья билась, не сдавалась.
«Ну и черт же!» – «Баба – во!»
Наседала, добивалась
И добилась своего.
В Маховище – шутка ль дело? –
Повели там жизнь не ту.
«Слышь, в башке, брат, загудело,
Как прочли мне „Бедноту“!»
«Вот статеечка, к примеру,
„О посеве“, прямо шик!»
«И охотно дашь ей веру,
Потому – писал мужик:
Дескать, сеял без кадила,
Без кропила, без попов,
А земля, где сноп родила,
Уродила пять снопов».
«Вот она, наука, братцы!»
«Говорить на прямоту:
Сеешь хлеб – гляди не в святцы,
А в газету „Бедноту“!»
«Каждый в ей найдеть што-либо!»
«Прикопим ума с зимы!»
«Ай да Марьюшка! Спасибо!»
То же скажем ей и мы.
Социал-траурным предателям*
В бессильном трауре немецкая столица,
Повсюду траурные лица.
Что ни процессия, то – вот она, гляди! –
Колонна социал-прохвостов впереди,
Предатели! Трусы! Забейте ватой уши
И трауром густым закройте зеркала:
Вы обнажили догола
Свой развращенный ум и слякотные души!
Две силы разные теснят вас с двух сторон.
Ни тут, ни там не ждет вас прибыль,
Но вражеский кулак вам причинит урон,
А пролетарская рука сулит вам гибель.
О, жалостная тля, ты жалости ни в ком,
Ни в ком не вызовешь и никого не тронешь,
Ты, в траур обрядясь, сама себя хоронишь!
Даря тебя своим презрительным плевком,
На твой позорный гроб бросаю первый ком!
Риск*
Фалей, лукавый грек, сквалыжный плут-купец.
Корил носильщика Демада:
«Обол? За этот груз? Опомнись, голубок,
Корзина не ахти какая уж громада.
Будь я моложе, сам я б снес ее домой,
А ты – „обол“! Грабеж прямой!
А впрочем,
О чем мы зря хлопочем!
Не в деньгах, милый мой,
Не в деньгах счастье.
Я к беднякам привык питать всегда участье,
Да, на своем веку,
И долгом и суровом,
Не одному, брат, бедняку
Помог я… добрым словом!
Обол, ты говоришь? Бери, мне все равно.
Но слово доброе… оно…
Э… Как, бишь, звать тебя? Демадом?
Корзину снес бы ты, Демадушка, мне на дом,
С посудою она с хрустального. Неси,
Да не тряси.
За бескорыстную услугу
Три мудрых правила скажу тебе, как другу».
Польстясь на мудрые слова,
Простец-Демад себе на спину
Взвалил огромную корзину.
Пыхтя, кряхтя, едва-едва
Под тяжкой ношею волок бедняга ноги.
«Фу! – Одолевши треть дороги,
Носильщик стал. –
Передохну. Вконец устал.
Ну, что ж, – открой, Фалей, одно из мудрых правил!»
Фалей Демада не заставил
Ответа слишком долго ждать:
«Демад, не верь тому, кто станет утверждать,
Что для рабочего народа
Милее рабство, чем свобода».
«Вот на! – сказал Демад. – Какой же дуралей
Чушь эту утверждать осмелится, Фалей!»
Понес Демад корзину дале.
«Послушай, милый друг! – Так на втором привале
Демаду стал Фалей вещать. –
Коль кто-нибудь тебя попробует смущать:
Мол, богатеть куда как вредно, –
Что только бедняки способны жить безбедно,
Не зная ни хлопот, ни риску, ни потерь,
Ты этому… не верь».
«Благодарим на добром слове,
Хотя и это нам не внове!» –
Вздохнул с досадою Демад.
Пошли опять. Фалей наш рад:
«Сюда, Демад… Хе-хе… Вот ты и разумей-ка…
Сюда, в переднюю, направо, где скамейка…
Ну, что ж ты стал, как пень? Снимай корзину, что ль!»
«Постой. Успеется, – гудит Демад в передней, –
Делися мудростью… последней».
«Изволь, – заегозил Фалей. – Изволь, изволь…
Коль скажет кто тебе… Ну, все равно, что скажет…
Чего ты смотришь, словно зверь?..
Иной, брат, так тебе распишет да размажет…
А ты… не верь…»
Тут, изловчившися, Демад плечами двинул
Да оземь так корзину кинул,
Что только звон пошел от хрусталя вокруг.
«Друг, – полумертвому от ужаса Фалею
Сказал он, – пусть я околею,
Коль ты неправ, любезный друг…
Большое за твои три правила спасибо…
Слышь? Если скажет кто: в корзине, мол, теперь
Есть, кроме битого стекла, еще что-либо,
Так ты ему… не верь…»
«Культура старая. Хрустальная лампада».
Ну что ж. Культуре – исполать.
Но коллективного российского Демада
Фалеям нынешним уже не оседлать.
«Три мудрых правила»… Подобную мякину
Уже не пустишь в ход, чтоб жить чужим трудом.
Хоть все «культценности» Демад, согнувши спину,
Охотно понесет, но не в Фалеев дом,
А в дом свой собственный, который, по фасаду
Судить, Фалеев был, но перешел к Демаду!