Уже не так стремится к звездам,
И сами звезды уж не те,
Что раньше призрачным мерцаньем
Всю ночь нам не давали спать.
И только в силу расстоянья
Умели вышнее внушать.
Как те далекие пророки,
Чья сила все еще жива,
Что на стене рукою рока
Писали грозные слова.
И звезды здесь порою вешней
Не так, как прежде, далеки.
Они, как горы наши, — здешни
И неожиданно мелки.
Весною мы гораздо ближе
Земле — и теплой и родной,
Что некрасивой, грязной, рыжей
Сейчас встречается со мной.
И мы цветочную рассаду
Тихонько ставим на окно
Сигнал весне, что из засады
Готова выскочить давно.
Дождя невидимою влагой
Обмыта пыльная рука,
И в небе белом, как бумага,
В комки катают облака.
Вся пожня ежится от стужи,
Сырой щетинится травой.
И зябко вздрагивают лужи
От каждой капли дождевой.
И ветер, встретив пешехода,
Толкает с хода прямо в грудь,
Сменить торопится погоду
И светом солнечным блеснуть.
Там где-то морозом закована слякоть,
И крепость не будет взята.
Там где-то весны захлебнулась атака
В березовых черных кустах.
В обход поползло осторожное лето
И вот поскользнулось на льду.
И катится вниз по окраине света,
Краснея у всех на виду...
На краю лежим мы луга
У зажженного костра,
И деревья друг за другом
Исчезают до утра.
Визг рязанского страданья
Прорезает тишину.
Все свиданья, ожиданья
И рыданья на луну.
Комары поют в два тона,
Ухо режут без ножа.
Насекомых и влюбленных
Как от песни удержать?
Слышен тише вполовину
После всех денных трудов
Звук развернутой пружины
Заведенных оводов.
Под ногой жужжит, тревожит
Запоздавшая пчела
И цветок найти не может —
Помешала сбору мгла.
Мыши, слепы и крылаты,
Пролетают над огнем,
Что они притом горбаты,
Кто подумал бы о том.
Им не надо опасаться,
Что сучок ударит в глаз.
Тайну радиолокаций
Мыши знают лучше нас.
Вот и все, пожалуй, звуки,
Что содержит тишина.
Их достаточно для муки,
Если хочешь только сна.
Остановлены часы
Каплей утренней росы.
Я стряхнул ее с цветка,
С расписного лепестка.
Напряженьем росных сил
Я часы остановил.
Время, слушаясь меня,
Не начнет сегодня дня.
Здесь со мной лесной рассвет,
И домой дороги нет.
Откинув облачную крышку,
Приподнимают небосвод.
И ветер, справившись с одышкой,
Из моря солнце достает.
И первый луч скользнет по морю
И птицу белую зажжет.
И, поднимаясь выше — в горы,
Гранита вытирает пот...
Дальней лодки паруса
Тянет ветер в небеса.
И завязла в валунах
Одинокая волна.
Крылья птиц и крылья волн,
Задевающие мол,
Парохода резкий бас,
Отгоняющий баркас.
Хруст намокшего песка
Под давленьем каблука.
И веселый детский смех
Там, где радоваться — грех.
Что стало близким? Что далеким?
У всех прохожих на виду
Я подержу тебя за локоть,
В метели улиц проведу.
Я не подам тебе и виду,
Что я отлично знаю сам,
Как тяжело беречь обиду,
Не доверяя небесам.
И мы идем без всякой цели.
Но, выходя на лунный свет,
Мы улыбнемся вслед метели,
Что не могла сдержать секрет.
Деревья зажжены, как свечи,
Среди тайги.
И горы сломаны на печи,
На очаги.
Вот здесь и мне горящей вехой
Намечен путь,
Сквозь путешествия помеху,
Тумана муть.
И, как червяк, дорога вьется
Через леса
Со дна библейского колодца
На небеса.
И недалекая равнина,
Глаза раскрыв,
Глядит тоскливо и ревниво
На этот миф.
Казалось ей, что очень скоро
Настанет час —
Прикроют взорванные горы
Умерших нас.
Но, зная ту тщету столетий,
Что здесь прошли,
Тщету борьбы зимой и летом
С душой земли,
Мы не поверили в надежды,
В равнины бред.
Мы не сильней, чем были прежде
За сотни лет.
Пред нами русская телега,
Наш пресловутый примитив,
Поэтов альфа и омега,
Известный пушкинский мотив.
Запряжка нынче необычна.
В оглобли, пятясь, входит бык.
И равнодушье видно бычье,
И что к телеге он привык.
Вздувая розовые ноздри,
Ременным сжатые кольцом,
Храпит и втягивает воздух —
Не распрощается с крыльцом.
И наконец вздохнет глубоко,
Скосит по-конски бычий глаз,
Чтоб, начиная путь далекий,
В последний раз взглянуть на нас.
А впереди, взамен каюра,
Якут шагает налегке,
Иль, подстелив оленью шкуру,
Верхом он едет на быке.
Ну что ж! Куда нам мчаться рысью,
Какой отыскивать уют.
Плетутся медленно и мысли,
Но от быков не отстают.
Нет, тебе не стать весною
Синеокою, лесною,
Ни за что не стать.
Не припомнить то, что было,
Только горько и уныло
Календарь листать.
Торопить движенье суток
Хриплым смехом прибауток,
Грубою божбой.
И среди природы спящей
Быть не только настоящей,
Но самой собой.
Я, как рыба, плыву по ночам,
Поднимаясь в верховье ключа.
С моего каменистого дна
Мне небес синева не видна.
Я не смею и двинуться дном
Разговорчивым сумрачным днем
И, засыпанный донным песком,
Не могу шевельнуть плавником.
Пусть пугает меня глубина.
Я, пока пролетает волна,
Постою, притаившись в кустах,
Пережду набегающий страх.
Так, течению наперерез
Поднимаюсь почти до небес,
Доплыву до истоков реки,
До истоков моей тоски.
Изменился давно фарватер,
И опасности велики
Бесноватой и вороватой
Разливающейся реки.
Я простой путевой запиской
Извещаю тебя, мечта.
Небо низко, и скалы близко,
И трещат от волны борта.
По глубинным судить приметам,
По кипению пузырьков
Могут лоцманы — и поэты,
Если слушаться их стихов.
Мне одежда Гулливера
Все равно не по плечу,
И с судьбою Агасфера
Я встречаться не хочу.
Из окошка общих спален
Сквозь цветной рассветный дым
Я лицом повернут к далям
И доверюсь только им.
В этом нервном потрясенье,
В дрожи пальцев, рук и век
Я найду свое спасенье,
Избавление навек.
Это — мизерная плата
За сокровище во льду,
Острие штыка солдата
И заветную руду.
В староверском дому я читаю Шекспира,
Толкованье улыбок, угрозы судьбе.
И стиху откликается эхо Псалтыри
В почерневшей, продымленной темной избе.
Я читаю стихи нараспев, как молитвы.
Дочь хозяина слушает, молча крестясь
На английские страсти, что еще не забыты
И в избе беспоповца гостят.
Гонерилье осталась изба на Кубани.
Незамужняя дочь разожгла камелек.
Тут же сушат белье и готовится баня.
На дворе леденеют туши кабаньи...
Облака, как верблюды, качают горбами
Над спокойной, над датской землей.
Луна свисает, как тяжелый
Огромный золоченый плод,
С ветвей моих деревьев голых,
Хрустальных лиственниц — и вот
Мне кажется — протянешь руку,
Доверясь детству лишний раз,