Поднимет не спеша
Морщинистые веки.
Мирская суета —
Не веская причина
Хранить молчанье рта,
Зажав его морщины.
И в голосе слышна
Пронзительная сила,
И пенная слюна
В губах его застыла.
Он — музыка ли сфер
Гармонии вселенной?
Бродячий Агасфер,
Ходячий труп нетленный.
Он славит сотый раз
Паденье нашей Трои,
Гремит его рассказ
О подвигах героя.
Гремит его рассказ,
Почти косноязычный,
Гудит охрипший бас,
Простуженный и зычный.
А ветер звуки рвет,
Слова разъединяя,
Пускает в оборот,
В народ перегоняя.
То их куда-то вдаль
Забрасывает сразу,
То звякнет, точно сталь,
Подчеркивая фразу.
Что было невпопад
Иль слишком откровенно,
Отброшено назад,
Рассеяно мгновенно.
Вокруг гудит оркестр
Из лиственниц латунных,
Натянутых окрест,
Как арфовые струны.
И ветер — вот арфист,
Артист в таком же роде,
Что вяжет вой и свист
В мелодию погоды.
Поет седой Гомер,
Мороз дерет по коже.
Частушечный размер
Гекзаметра построже.
Метелица метет
В слепом остервененье.
Седой певец поет
О гневе и терпенье.
О том, что смерть и лед
Над песнями не властны.
Седой певец поет,
И песнь его — прекрасна.
Опять заноют руки
От первого движения,
Опять встаю на муки,
На новое сраженье.
Представлю на мгновенье
Все будущие сутки,
Неискренние мненья,
Божбу и прибаутки.
Глаза закрою в страхе
И в сон себя запрячу,
И ворот у рубахи
Раскрою и заплачу,
Чтобы рассвет немилый
Встречать без осужденья,
Как много нужно силы
При каждом пробужденье.
Ведь мы не просто дети
Земли,
Тогда бы жить на свете
Мы не могли.
В родстве с любым и небо
И облака,
А то укрылась где бы
Тоска?
И в горле песни птичьей
Подчас тона,
И кажется сугубо личной
Луна.
Ты молча смотришь со стены,
Боярыня Марина,
Залита пятнами луны,
Как стеарином.
Ты взглядом гонишь муть и хмарь
Бесовского веселья.
Дрожит наследственный янтарь
На ожерелье.
А может, это ложь луны,
И сквозь луны уловки
На шее явственно видны
Узлы веревки.
Лицо твое мне будет сниться,
Бровей синеющих разлет
И тот, завешенный ресницей,
Голубоватый вечный лед.
Но забушует в мире буря
И переменит прежний цвет
Той безмятежнейшей лазури
На краски горести и бед.
Сверкнет ли россыпь золотая
Среди подземных мерзлых руд,
Когда глаза твои растают,
Слезами злобы изойдут.
Или какой-то страсти взрывом,
В тебе гнездящейся давно,
Внезапным радостным порывом
Раскрыто черное окно.
И взглядом долгим и упорным
Ты на меня глядишь тайком.
Своим невидящим и черным,
Как бы обугленным зрачком.
Нет, я совсем не почтальон,
Простой разносчик плача,
Я только тем отягощен,
Что даром слов не трачу.
Ведь я не думал петь и жить,
Дрожа измерзшим телом,
Но долга этого скостить
Земля мне не хотела.
А я хватался ей назло,
Вставая спозаранок,
То за шахтерское кайло,
А то и за рубанок.
И я ее строгал и бил,
Доказывая этим,
Как крепко я ее любил
Одну на целом свете.
Но, вырывая обушок
Из пальцев ослабелых,
Стереть грозилась в порошок
Меня в пустынях белых.
Она сварила щей горшок,
Дала краюху хлеба,
В дорожный сунула мешок
Куски и льда, и неба.
Уж недалек конец пути,
И силы так немного.
Мне только б слезы донести
До первого порога.
Ветров, приползших из России,
Дыханье чувствует рука —
Предвестие эпилепсии
Иль напряженье столбняка.
Давно потерян счет потерям,
И дни так призрачно легки,
И слишком радостно быть зверем
И навсегда забыть стихи.
Но бедных чувств ограниченье,
Вся неурядливость мечты,
Встает совсем в ином значенье
В гипнозе вечной мерзлоты.
Зачем же с прежнею отвагой
Я устремляюсь в дальний путь?
Стихи компрессною бумагой
Давно положены на грудь.
Чего бояться мне? Простуды,
Колотья в сердце иль в боку?
Иль впрямь рассчитывать на чудо,
На самовластную тоску.
Есть состоянье истощенья,
Где незаметен переход
От неподвижности — к движенью,
И — что страшней — наоборот.
Но знаю я, что там, на воле,
С небес такой же валит снег
И ждет, моей болея болью,
Меня зовущий человек.
Нет, нет, не флагов колыханье,
С небес приспущенных на гроб, —
Чужое робкое дыханье
Его обвеивает лоб.
Слова любви, слова разлуки
Щекочут щеки мертвецу,
Чужие горестные руки
Скользят по серому лицу.
Как хорошо, что тяжесть эту
Не ощутить уже ему,
В гробу лежащему поэту,
И не измерить самому.
Он бы постиг прикосновений
Красноречивейший язык,
Порыв бесстрашных откровений
В последний час, в последний миг.
Лица разглажены морщины,
И он моложе, чем вчера.
А каковы смертей причины —
Об этом знают доктора.
Я нынче — только лицедей
Туманом выбеленных далей,
Оленьих топких площадей,
Глухих медвежьих магистралей.
Я все еще твержу слова,
Какие слышал в том рассвете.
Мне нашептала их трава,
Слова неслыханные эти.
Что речи вещих мудрецов
Перед собраньем откровений,
Репья, бурьяна и волчцов —
Простых кладбищенских растений.
Ведь только утром, только в час
Рассветного раздумья,
Когда исчерпан весь запас
Притворства и безумья,
Когда опасность — как петля,
Свисающая с крюка,
Мое сознанье оголя,
Манит минутной мукой.
Тогда все тени на стене —
Миражи ясновидца,
И сам с собой наедине
Боюсь я находиться.
Я из кустов скользну, как смелый,
Как исхудавший хищный зверь,
Я навалюсь костлявым телом
На робко скрипнувшую дверь.
Я своего дождался часа,
Я встану тенью на стене,
И запах жареного мяса
Щекочет властно ноздри мне.
Но я — не вор, я — только нищий,
В холодном бьющийся поту,
Иду как волк на запах пищи
И тычу пальцы в темноту.
Я открываю занавеску,
И синеватый лунный свет
Вдруг озаряет блеском резким
Пустой хозяйский кабинет.
Передо мной на полках книжных
Теснятся толпы старых книг,
Тех самых близких, самых ближних,
Былых товарищей моих.
Я замираю ошалело,
Не веря лунному лучу.
Я подхожу, дрожа всем телом,
И прикоснуться к ним хочу.
На свете нет блаженней мига
Дерзанья дрогнувшей руки —
Листать теплеющие книги,
Бесшумно трогать корешки.
Мелькают литеры и строчки,
Соединяясь невпопад.
Трепещут робкие листочки
И шелестят как листопад.
Сквозь тонкий, пыльный запах тленья
Телесной сущности томов
Живая жизнь на удивленье
И умиленье всех умов.
Про что же шепчет страшный шелест
Сухих заржавленных страниц?
Про опозоренную прелесть
Любимых действующих лиц.
Что для меня своих волнений
Весьма запутанный сюжет?
Ведь я не с ним ищу сравнений,
Ему подобья вовсе нет.
Волнуют вновь чужие страсти
Сильней, чем страсть, чем жизнь своя.
И сердце рвут мое на части
Враги, герои и друзья.