Кровавый след зальет страницы,
Что так тревожили друзей.
Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзей прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.
Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты.
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.
Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.
Когда войду в такую зону
Уж не моей — чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.
Чтобы короче были муки,
Чтобы убить наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.
Колченогая лавчонка,
Дверь, в которую вошла
Драгоценная девчонка,
И — как будто не была.
Дверь до крайности заволгла
И по счету: раз! два! три! —
Не хотела слишком долго
Открываться изнутри.
И, расталкивая граждан,
Устремившихся в подвал,
Я тебя в старухе каждой,
Не смущаясь, узнавал.
Наконец ты появилась,
Свет ладонью затеня,
И, меняя гнев на милость,
Обнаружила меня.
Ты шагала в черной юбке
За решительной судьбой.
Я тащил твои покупки,
Улыбаясь, за тобой.
Свет таких воспоминаний —
Очевидных пустяков —
Явный повод для страданий
И завышенных стихов.
А стихи ведь только средство,
Только средство лишний раз
Ощутить твое соседство
В одинокий зимний час.
Какой же дорогой приходит удача?
Где нищенка эта скулит под окном?
И стонет в лесу, захлебнувшись от плача,
От плача по самом земном?
Неправда — удача дорогою воли
Идет, продвигаясь, вершок за вершком,
Крича от тупой, нарастающей боли,
Шагая по льду босиком.
Неправда — удача дорогою страсти
Приходит, и, верно, она
Не хочет дробиться на мелкие части
И в этом сама не вольна.
. . . . . . . . .
Столы уж накрыты, и двери открыты,
И громко читают рассказ —
Зловещий рассказ о разбитом корыте,
Пугающий сыздетства нас.
Удача — комок нарастающей боли,
Что долго терпелась тайком,
И — снежный, растущий уже поневоле,
С пригорка катящийся ком.
И вот этот ком заслоняет полмира,
И можно его превратить,
Покамест зима — в обжитую квартиру
Иль — в солнце его растопить.
И то и другое, конечно, — удача,
Закон, говорят, бытия.
Ведь солнцу решать приходилось задачи
Трудней, чем задача моя.
Мечта ученого почтенна —
Ведь измеренье и расчет
Сопровождают непременно
Ее величественный ход.
Но у мечты недостоверной
Есть преимущество свое,
Ее размах, почти безмерный,
Ее небесное житье.
Ее пленительною силой
Людская страсть увлечена,
Бросая по свету могилы
И забывая имена.
Что в том, что нужно строить прочно?
Что нет естественных защит?
Все, что чрезмерно, что неточно,
Все поднимается на щит.
И даже то, что так ничтожно,
В чем героического нет,
Одною этой силой можно
Вести дорогою побед.
И можно ею лишь одною
Остановить солнцеворот —
Всей силой сердца запасною,
Внезапно пущенною в ход.
И все физически не просто,
И человек в согласье с ней
Повыше собственного роста
И самого себя сильней.
Так ищут подвигов без славы,
Так просятся в проводники
К вулканам, искрящимся лавой,
Через глухие ледники.
Так ищут лоцманского места,
Пока осенняя вода,
Сбивая снег в крутое тесто,
Еще не вылепила льда.
Мечты прямое назначенье,
Нам оживляющее рай,
Не только в преувеличенье,
В том, что хватает через край,
А в том, что в сердце нашем скрыто
И обнажается сейчас,
Чтоб быть единственной защитой
От треска слишком трезвых фраз.
И потому любой науке
Не угоняться за мечтой,
Когда она — добра порука
И щеголяет красотой.
Но мир вздохнет от облегченья,
Когда раскроет тот секрет,
Что для ее обозначенья
Еще и формулы-то нет.
Что в фосфорическом свеченье
Мечтой обещанных времен
Извечны поиски значенья
Ее таинственных имен.
Я откровенней, чем с женой,
С лесной красавицей иной.
Ты, верно, спросишь, кто она?
Обыкновенная сосна.
Она не лиственница, нет,
Ее зеленый мягкий свет
Мне в сердце светит круглый год
Во весь земной круговорот.
В жару и дождь, в пургу и зной
Она беседует со мной.
И шелест хвойный, как стихи —
Немножко горьки и сухи.
И затаилась теплота
В иголках хвойного листа,
В ее коричневой коре,
С отливом бронзы при заре,
Где бури юношеских лет
Глубокий выщербили след,
Где свежи меты топора,
Как нанесенные вчера.
И нет секретов между мной
И этой бронзовой сосной.
И слушать нам не надоест
Все, что волнуется окрест.
Конечно, средь ее ветвей
Не появлялся соловей.
Ей пели песни лишь клесты —
Поэты вечной мерзлоты.
Зато любой полярный клест
Тянулся голосом до звезд.
Средь всякой нечисти лесной
Она одна всегда со мной.
И в целом мире лишь она
До дна души огорчена
Моею ранней сединой,
Едва замеченной женой.
Мы с той сосной одной судьбы:
Мы оба бывшие рабы,
Кому под солнцем места нет,
Кому сошелся клином свет,
И лишь оглянемся назад,
Один и тот же видим ад.
Но нам у мира на краю
Вдвоем не хуже, чем в раю...
И я горжусь, и я хвалюсь,
Что я ветвям ее молюсь.
Она родилась на скале,
На той же сумрачной земле,
Где столько лет в борьбе со льдом
Я вспоминал свой старый дом,
Уже разрушенный давно,
Как было жизнью суждено.
Но много лет в моих ночах
Мне снился тлеющий очаг,
Очаг светил, как свет звезды,
Идущий медленно во льды.
Звезда потухла — только свет
Еще мерцал немало лет.
Но свет померк, в конце концов
Коснувшись голых мертвецов.
И ясно стало, что звезда
Давно погасла навсегда.
А я — я был еще живой
И в этой буре снеговой,
Стирая кровь и пот с лица,
Решился биться до конца.
И недалек был тот конец:
Нависло небо, как свинец,
Над поседевшей головой,
И все ж — я был еще живой.
Уже зловещая метель
Стелила смертную постель,
Плясать готовилась пурга
Над трупом павшего врага.
Но, проливая мягкий свет
На этот смертный зимний бред,
Мне ветку бросила она —
В снегу стоявшая сосна —
И наклонилась надо мной
Во имя радости земной.
Меня за плечи обняла
И снова к бою подняла,
И новый выточила меч,
И возвратила гнев и речь.
И, прислонясь к ее стволу,
Я поглядел смелей во мглу.
И лес, не видевший чудес,
Поверил в то, что я — воскрес.
Теперь ношу ее цвета
В раскраске шарфа и щита:
Сияют ясной простотой
Зеленый, серый, золотой.
Я полным голосом пою,
Пою красавицу свою,
Пою ее на всю страну,
Обыкновенную сосну.
Замшелого камня на свежем изломе
Сверкнувшая вдруг белизна...
Пылает заката сухая солома,
Ручей откровенен до дна.