Районного значенья,
И светлая река
Старинного теченья.
Я — северянин. Я ценю тепло,
Я различаю — где добро, где зло.
Мне нужен мир, где всюду есть дома,
Где белым снегом вымыта зима.
Мне нужен клен с опавшею листвой
И крыша над моею головой.
Я — северянин, зимний человек,
Я каждый день ищу себе ночлег.
Вчера я кончил эту книжку
Вчерне.
Осадка в ней немного лишку
На дне.
В подножье строк или палаток
Гранит
Нерастворимый тот остаток
Хранит.
Стиха невозмутима мера —
Она
Для гончара и для Гомера
Одна.
Я не искал людские тайны,
Как следопыт.
Но мир изменчивый, случайный
Мной не забыт.
Тепло людского излученья
В лесной глуши,
Земные донные теченья
Живой души.
И слишком многое другое,
О чем нет слов,
Вставало грозное, нагое
Из всех углов...
Рассказано людям немного,
Чтоб грозная память моя
Не слишком пугала тревогой
Дороги житья и бытья.
И я поступил не случайно,
Скрывая людские грехи,
Фигурами умолчанья
Мои переполнив стихи.
Достаточно ясен для мудрых
Лирический зимний рассказ
О тех перламутровых утрах,
О снеге без всяких прикрас.
Но память моя в исступленье,
Но память вольна и сильна,
Способна спасти от забвенья
Сокровища с самого дна.
Не линия и не рисунок,
А только цвет
Расскажет про лиловый сумрак,
Вечерний свет.
И вот художника картины
Со стен квартир
Звучали как пароль единый
На целый мир.
И слепок каменной химеры
Дрожал в руке,
Чтоб утвердился камень веры
В моей строке.
Н. Столяровой
Закон это иль ересь,
Ненужная морям,
Лососей ход на нерест
Средь океанских ям.
Плывут без карт и лоций
И по морскому дну
Ползут, чтоб побороться
За право быть в плену.
И в тесное ущелье
Ворваться, чтоб сгореть —
С единственною целью:
Цвести — и умереть.
Плывут не на забаву,
Плывут не на игру,
Они имеют право
В ручье метать икру.
И оплодотворенья
Немой великий миг
Войдет в стихотворенье,
Как боль, как стон и крик.
У нерестилищ рыбьих,
Стремясь в родной ручей,
Плывут, чтобы погибнуть
На родине своей.
И трупы рыб уснувших
Видны в воде ручья —
Последний раз блеснувши,
Мертвеет чешуя.
Их здесь волна качала
И утопила здесь,
Но высшее начало
В поступках рыбьих есть.
И мимо трупов в русло
Плывут живых ряды
На нерест судеб русских,
На зов судьбы — беды.
И люди их не судят —
Над чудом нет судей, —
Трагедий рыбьих судеб,
Неясных для людей.
Кипит в ручье рожденья
Лососей серебро,
Как гимн благодаренья,
Прославивший добро.
Кета родится в донных стойлах
Незамерзающей реки,
Зеленых водорослей войлок
Окутывает родники.
Дается лососевой рыбе
В свою вернуться колыбель.
Здесь все в единстве: жизнь и гибель,
Рожденье, брачная постель.
И подвиг жизни — как сраженье:
Окончив брачную игру,
Кета умрет в изнеможенье,
На камень выметав икру.
И не в морской воде, а в пресной
Животворящий кислород
Дает дышать на дне чудесно
И судьбы двигает вперед.
Я ищу не героев, а тех,
Кто смелее и тверже меня,
Кто не ждет ни указок, ни вех
На дорогах туманного дня.
Кто испытан, как я — на разрыв
Каждой мышцей и нервом своим,
Кто не шнур динамитный, а взрыв,
По шнуру проползающий дым.
Средь деревьев, людей и зверей,
На земле, на пути к небесам,
Мне не надо поводырей,
Все, что знаю, я знаю сам.
Я мальчишеской пробою стал
Мерить жизнь и людей — как ножи:
Тот уступит, чей мягче металл, —
Дай свой нож! Покажи. Подержи.
Не пророков и не вождей,
Не служителей бога огня,
Я ищу настоящих людей,
Кто смелее и тверже меня.
Как гимнаст свое упражнение,
Повторяю свой будущий день,
Все слова свои, все движения,
Прогоняю боязнь и лень.
И готовые к бою мускулы
Каждой связки или узла
Наполняются смутной музыкой
Поединка добра и зла.
Даже голос не громче шепота
В этот утренний важный миг,
Вывод жизни, крупица опыта,
Что почерпнута не из книг.
Я не лекарственные травы
В столе храню,
Их трогаю не для забавы
Сто раз на дню.
Я сохраняю амулеты
В черте Москвы,
Народной магии предметы —
Клочки травы.
В свой дальний путь, в свой путь недетский
Я взял в Москву, —
Как тот царевич половецкий
Емшан-траву, —
Я ветку стланика с собою
Привез сюда,
Чтоб управлять своей судьбою
Из царства льда.
Пусть свинцовый дождь столетья,
Как начало всех начал,
Ледяной жестокой плетью
Нас колотит по плечам.
И гроза идет над нами,
Раскрывая небо нам,
Растревоженное снами
И доверенное снам.
И черты стихотворенья,
Слепок жестов, очерк поз,
Словно отзвуки движенья
Проходящих в мире гроз.
Не покончу с собой —
Превращусь в невидимку:
И чтоб выиграть бой,
Стану призрачной дымкой.
Я врага разыщу
Средь земного предела,
Подкрадусь, отомщу,
Завершу свое дело.
Это вера из вер —
Та дикарская вера,
Катехизис пещер
И путей Агасфера.
Любви случайное явленье
Смиренно чудом назови
И не бросай слова презренья
Вслед улетающей любви.
Взад-вперед ходят ангелы в белом
С неземным выражением глаз,
Труп еще называется телом —
В лексиконе, доступном для нас.
И чистилища рефрижератор,
Подготовивший трупы в полет,
Петербургский ли это театр,
Навсегда замурованный в лед.
Распахнут подземелье столетья,
Остановится время-пора
Лифтом морга, как шахтною клетью,
Дать добычу судьбы — на гора.
Нумерованной, грузной, бездомной
Ты лежала в мертвецкой — и вот
Поднимаешься в синий огромный
Ожидающий небосвод.
Вот последнее снаряженье:
Мятый ситцевый старый халат,
Чтоб ее не стеснились движенья
В час прибытия в рай или в ад.
И обряд похоронного чина,
И нарушить обряда не сметь,
Чтобы смерть называлась кончина,
А не просто обычная смерть.
И нужна ли кончина поэту,
Торопливых друзей говорок,
Заглушающий выкрики света
От обугленных заживо строк.
Нумерованной, мертвой, бездомной
Ты лежала в мертвецкой — и вот
Поднимаешься в синий огромный
Ожидающий небосвод.
Портрет — это спор, диспут,
Не жалоба, а диалог.
Сраженье двух разных истин,
Боренье кистей и строк.
Потоком, где рифмы — краски,
Где каждый Малявин — Шопен,