Несколько слов о взаимоотношениях между поэтом и читателем. Часто бывает, поэт напишет стихи, читатель прочитает их и останется равнодушным. Не затронул ни ума, ни сердца. В другом случае он чем-то взволновал. В одном случае поэт не сказал читателю ничего такого, чего бы читатель не знал, а наш теперешний читатель знает очень многое. Во втором случае поэту удалось осветить темный уголок человеческой души, неясное сделать ясным, зримым. Отношение поэта и читателя подобно простой дроби. В числителе — это все, что поэт предлагает читателю, а в знаменателе — все то, что читатель уже знает. Допустим, такое отношение — АБСДЕЖ:АСЕЖ. По законам математики АСЕЖ подлежит сокращению. Этих известных читателю истин поэт не должен предлагать.
В стихах следует, на мой взгляд, из известного читателю оставлять лишь то, что находится в прочном сплаве с новым, читателю еще неизвестным. При этом имеет значение и поэтический темперамент, способность сплавлять разнородный материал, устанавливать и закреплять связь вещей, образов, понятий, часто удивительно отдаленных.
Это касается и природы, и человеческих отношений. Иногда они, связи, выражены непосредственно, иногда косвенно. У чуткого певца русской природы Александра Прокофьева есть такие стихи:
Здесь тишина. Возьми ее и трогай,
И пей ее, и зачерпни ведром.
Сколько здесь установлено связей! Тишину можно потрогать, пить ее, зачерпнуть ведром. Связи, найденные поэтом, делают тишину физически ощутимой.
В поэме Я. Смелякова «Строгая любовь» есть герой, сверхреволюционный Яшка. И вот, когда Яшка пришел к своей комсомольской подруге и увидел, что она занимается рукоделием, а это, по его тогдашним понятиям, было уступкой мещанству, он выразительно посмотрел на клубок ниток, катившийся по полу…
Наверно, так, сужая взгляд
При дымных факелах Конвента,
Глядел мучительно Марат
На роялистского агента.
Здесь поэт установил связь между довольно мелким бытовым событием и фактом исторического значения. Дымные факелы Конвента осветили и приподняли само по себе малозначительное. Оговорюсь, такой метод создания образа не единственно возможный. Не всякому поэту следует искать исторические параллели для обрисовки современных характеров и картин. Раскроем наугад книгу В. Луговского и прочтем:
Тополь встал у забора,
Высокий, рыжебородый…
У Н. Асеева в «Синих гусарах»:
Раненым медведем
Мороз дерет.
У С. Есенина:
Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,
Так же гнется, как в поле трава…
Здесь установлена тройственная связь: сначала между молодым дубком и травой, после чего созданный образ уже переносится на лирического героя. Таких примеров можно приводить множество. Поэт устанавливает связи не по капризу сердца, а в силу художественной закономерности.
У Пушкина:
Нева металась, как больной,
В своей постели беспокойной.
В этом удивительном сравнении нет никакой натяжки. Все сплавлено в едином образе, скреплено огромной внутренней энергией. Это гениально. А что такое гений? По-моему, гений — это способность поэта в минимальный отрезок времени развивать максимум творческой энергии. Вялость души еще никому не помогла.
Вольтер сказал: все жанры хороши, кроме скучного. Эту истину трудно оспорить. У каждого жанра неисчерпаемые возможности. Но есть особые привязанности. Один охотней работает в жанре короткого лирического стиха, другой — в жанре поэмы. У меня часто спрашивают, что такое поэма как произведение? Этот вопрос всегда ставит меня в затруднительное положение, хотя я попробовал написать полтора десятка поэм. Видимо, теоретикам легче отвечать на этот вопрос. Можно лишь поделиться кое-какими частными наблюдениями. Безусловно, что поэма как жанр с течением времени претерпела большие изменения. Пушкинская поэма отличается от некрасовской, поэма Маяковского отличается от блоковской, а поэма Твардовского скорее ближе к поэме Некрасова, чем к произведениям близких предшественников. Происходит ее своеобразная пульсация — по форме она то распустится, распояшется, то снова сожмется в железный кулак, — и все время в новом качестве. Даже у одного поэта поэмы разные. У Пушкина «Полтава» и «Медный всадник», у Твардовского «Страна Муравия» и «За далью — даль». И все-таки есть какие-то закономерности.
Возьмем, на мой взгляд, лучшую поэму Пушкина — «Медный всадник». В ней четыреста строк, а лег в нее замысел огромный. Государство и личность, царь Петр с его исторической миссией и простой человек Евгений, трагическое столкновение судеб. В этой поэме все взято в больших категориях. То же самое можно сказать о «Демоне» Лермонтова. С одной стороны, «печальный Демон, дух изгнанья», с другой — смертный человек. Конфликт, по существу, тот же, хотя из социального плана он и переведен в план психологический. И в этом случае мы видим большие категории. Подчеркиваю именно это, как неоспоримую черту лучших поэм от Пушкина до Твардовского.
А недавно мне пришлось читать поэму молодого поэта. Вот ее содержание: героиня, бывшая фронтовичка, вышла замуж и стала жить хорошо. Но потом ей не захотелось сидеть дома, и она пошла работать на шахту, где однажды промочила ноги, заболела радикулитом и перешла работать в заводской клуб — проверять билеты и контрамарки. Заведующий клубом из добрых чувств посоветовал ей, чтобы она пропускала по контрамаркам, таким образом скопила бы деньги и уехала лечиться. Она согласилась. Потом ее разоблачили, потом она разоблачила. И т.д. и т.п. В этой поэме те же четыреста строк, что и в «Медном всаднике», но на что они потрачены? На мелочи быта — на радикулиты и завороты кишок. Почему молодого поэта постигла неудача? Да поэтому, что в его поэме отсутствовал большой замысел. Будь такой замысел, был бы строже отбор материала, нашлось бы композиционное и сюжетное решение, обнаружились бы ее естественные границы.
За последнее время приходится слышать упреки в адрес поэтов, пишущих большие, а вернее, длинные поэмы. Не все длинные поэмы плохи, не все короткие хороши. Дело не в этом. В поэме важны пропорции, соответствующие замыслу. Пропорциональная вещь никогда не покажется длинной или короткой. Если двухлетнего ребенка увеличить в десять раз, он все равно Геркулесом не станет, а Геркулес, уменьшенный в десять раз, все равно великан. «Зодчие» Дмитрия Кедрина даже по объему кажутся мне большой поэмой, а в них очень мало строк.
У поэмы как жанра большие возможности. Как человеческий документ, отражающий черты времени, поэма достоверней. В ней можно проследить развитие чувств, характеров, поступков, логически вытекающих из конкретных ситуаций. В поэме больше движения, а следовательно, и больше жизни. Риторические стихи меня не убеждают, ибо в них преподносятся готовые выводы, а мне, как читателю, хочется знать, в силу чего поэт пришел к этим выводам. В стихах мне хочется следить за рождением истин. Такая поэзия действенней. При этом не следует понимать, что я отрицаю лирику и публицистику.
У каждого поэта своя технология. Иногда она меняется. Раньше, начиная работу над поэмой, я делал заготовки — записывал отдельные строчки, потом от этого пришлось отказаться. Чем отработанней заготовка, тем труднее она лезет в поэму, неохотно становится рядом с тем, что родится позднее, в момент непосредственной работы над поэмой. Если их ставить такими, какие оии есть, получится ритмическая и эмоциональная пестрота, а между тем на заготовки расходуется нужный материал. Лучше накопленный материал держать в расплавленном состоянии, как ощущение образа, с тем чтобы окончательную форму отливать сразу. При этом очень важен фактор непрерывности. Охлажденный материал нужно снова разогревать в горниле души, а от частой смены температур портятся даже мартеновские печи, выложенные огнеупорным кирпичом. После написания и напечатания вещи, по-моему, она не должна отвлекать поэта, если, разумеется, поэт считает ее законченной. Ведь не станет же завод занимать свои сырьевые склады готовой продукцией. А как же реагировать на критику? Хорошо, если возникнет чувство стыда за допущенные слабости. Это, на мой взгляд, одно из главных чувств, подвигающих художника к совершенству. А чувство уверенности, а сознание силы? Испытанные стыдом, эти чувства лишь крепчают. Без уверенности, без сознания силы нечего садиться за рабочий стол.
Поэзия — высшая организация слова. В ней робостью ничего не возьмешь. За рабочим столом полезно сознание исключительности: другой этого не напишет, другой напишет уже другое. Для примера возьмем два имени: А. Твардовский и С. Орлов. У первого есть потрясающее по драматизму стихотворение «Я убит подо Ржевом». И все-таки оно не заменяет мне стихотворения С. Орлова «Его зарыли в шар земной».
В связи с этим хочется сказать о претензиях и о скромности поэта. Странно слышать, когда говорят: «скромный поэт», скромный в смысле претензий. Как человек он может быть скромным, но поэт — это и человек и учреждение. Тут важно определить, за кого хлопочет поэт — за себя или за своих героев, работающих в его поэтическом учреждении. Если его герои хороши, поэт, как глава учреждения, даже обязан хлопотать за них, пропагандировать их добрые качества. Кроме того, скромность сама по себе цены не имеет, она приобретает значение лишь в приложении к другим человеческим достоинствам, таким, как ум, талант, смелость.
О поэзии можно говорить много, ибо это целый мир, имеющий и общечеловеческие и специфические законы. Можно говорить о языке, о ритмах, о размерах. Но все это такие области, каждая из которых требует особого разговора и особой подготовки. Мне хотелось лишь высказать некоторые свои наблюдения о поэзии и поэтах.
Я начал с деревьев и закончу деревьями. Глядя на вековое дерево, я поражаюсь тому, что маленький квадратик земли выбросил из себя такое чудо. А ведь пустующая земля такая же.
ПОЭТ — ЧИТАТЕЛЬ — КРИТИК
Взаимоотношения поэта, критика и читателя напоминают один любопытный рабочий процесс. Во младости мне приходилось вить веревки. Как правило, веревка состоит из трех доль. Если все три доли закручены в одну сторону, то, сойдясь вместе, они не совьются. Одна доля будет все время раскручиваться. Чтобы она не раскручивалась, а завивалась, как и две другие, ее свивают в другую сторону. Положение критики в общем поэтическом процессе примерно такое же.